Цель у меня одна – вытянуть Татку на разговор. Исходя из того, что сказал Серёга, она уже должна была вернуться.
Звоню в дверь, которую Сонька открывает почти сразу.
– Привет. Как ты попал в подъезд?
– Зашел вместе с какой-то теткой. Пригласишь?
Комарова мечется, но в квартиру пропускает. Стоит, спрятав руки за спину, и пялится.
– Тата съехала еще вчера, в подаренную квартиру. Сразу, как прилетела. Адрес пока не оставила.
Хоть где-то поступила правильно. Но все же я рассчитывал застать ее здесь.
– Если мне понадобится ее адрес, я найду.
Расстегиваю куртку и прохожу на кухню.
– Я ненадолго. Рассказывай.
– Что рассказывать?
– Что у твоей подружки за придурь?
– Ну, ты разве не знаешь Тату? Она решила, что вам все равно не по пути. У тебя учеба, серьезная профессия в будущем… А она хочет быть, – Комарова закатывает глаза, – сам знаешь, кем она хочет быть. И чтобы чего-то добиться, любовь ей не нужна. Потому что чувства – это помеха на пути к цели. Если что, я дословно.
– Только поэтому?
– Ага, чай будешь?
– Да.
Сонька гремит чашками, но в какой-то момент замирает и поворачивается ко мне лицом.
– Звонил?
– Третьи сутки звоню.
И это чистая правда. Три дня в коматозе. Сначала она просто сбрасывала, а теперь не удосуживается сделать даже это. Приходится слушать долгие гудки, понимая, что мне все равно никто не ответит.
Сегодня последний день дома. Завтра утром я должен быть в академии.
Знал, с самого начала знал, что вляпаюсь. Это уже не азарт, как я думал вначале. Это мания. Тотальное помешательство.
Честно говоря, я абсолютно не знаю, как действовать. К сожалению или к счастью, в моей жизни не было подобных ситуаций.
Не приходилось ни за кем бегать. А здесь, получается… приходится.
– Боже, моя Азарина точно с придурцой, – Комарова хмыкает и достает какие-то конфеты. – Перестань ей звонить.
– В смысле?
– В прямом. Пусть помучается. Вот увидишь, сама трезвонить начнет.
– Любишь ты подругу.
– Очень люблю. Поэтому и советую.
30
– Курс, подъем!
Открываю глаза. На часах шесть ноль-ноль. За пять лет к этому привыкаешь. Вставать в такую рань.
Дальше все по распорядку. Зарядка и пробежка на пару километров. Какая на улице погода, особо значения не имеет. Дальше завтрак и занятия.
Набираю в ладони снега и растираю по лицу. Жарко капец.
Дневальный по курсу дает команду выстроиться в шеренгу, прежде чем пойти жрать, а на подходе к плацу виднеется круглая фигура капитана Рязанцева. Видимо, опять с женой поцапался, раз приперся сюда в такую рань. Сейчас ему только дай волю, он бы нам без проблем устроил марш-бросок километров на десять. Злой как черт после своих семейных драм. Но мужик хороший.
– Так, Синичкин, встать в строй, – капитан вливается в нашу тусовку, загоняя дневального в шеренгу.
Следующую команду отдает сам:
– Напра-ВО!
Взвод направляется в столовую строевым шагом.
Башечкин толкает меня в бок и устремляет взгляд в сторону, вытягивая шею.
– У перваков новая математичка. Видел?
Что интересно, неважно, какое высшее учебное заведение ты выбрал, но от логарифмов на первых курсах все равно никуда не денешься. Несмотря на то, что пошел ты в военку.
– Зачетная, – продолжает Жека.
– Башечкин! – капитан вклинивается в поток Женькиных мыслей. – Рот закрыть. Откроешь, когда я скажу. Взвод, вольно.
– Ничего особенного, – совсем ненадолго задерживаю взгляд на ее обтянутой юбкой заднице.
Что эта мадам делает здесь в такую рань, тоже загадка. Она преподает с начала этого года. Почти две недели в этих стенах, но уже каждый второй успел мне сообщить, что ей двадцать шесть лет.
Вообще, о ней ходят довольно интересные слухи. Говорят – дочь начальника училища. Внебрачная, поэтому и фамилии у них разные. И вот если это так, то Жеке лучше захлопнуть рот и повесить свой «интерес» на гвоздь.
– Токман, Башечкин, вы сюда не трындеть пришли.
Капитан продолжает разглагольствовать, пока все рассаживаются по местам.
Набираю в ложку кашу, но она не лезет в глотку. Жрачка эта.
Двенадцать дней с одной-единственной мыслью – мне нужен увал.
Просто необходим, чтобы наконец-то поймать Азарину, которая все это время продолжает меня игнорить. Она там верит в придуманные собой же проблемы, а я землю готов жрать, лишь бы побыстрее вырваться к этой повернутой.
Вечером, после отбоя, зависаю в умывальнике. Единственное место, откуда можно позвонить без лишних ушей в это время суток.
В сотый раз звоню Азарину, слушаю гудки, а после вырубаю мобильник.
Да и пошла она. Сжимаю руки в кулаки, легонько ударяя сжатыми пальцами о кафельную стенку.
– Токман? – Женька, шныряющий по коридору, заворачивает ко мне. – Че с лицом?
– Отвали.
– Серьезно, кому ты там всю неделю названиваешь?
– Не твое дело.
– Очередная развлекаловка наметилась?
– Товарищ курсант, покиньте помещение.
– Ты че, охре…
– Вам отдает приказ старший по званию, будьте добры выполнять.
– Походу, совсем чокнулся. Нехило она тебя там динамит.
– С чего ты взял?
– На лбу написано. Вляпался, да?
– Пока еще точно не решил, – говорю чуть тише, прижимая край телефона к подбородку.
– Фиг с ней. Забей.
Башечкин ржет аки конь и хлопает меня по плечу.
– Ладно, царевна-несмеяна, оставлю тебя один на один со своей драмой.
После очередных ночных размышлений я решаю действительно забить на всю дурь, что успела скопиться в моей башке. Заколотить на остаток недели двадцатисантиметровый гвоздь в крышку нашего с Азариной своеобразного общения.
В подобном духе проходят еще сутки. А утром сообщают список тех, кто заслужил это привилегированное право пойти в увал.
– Токман.
Слышу свою фамилию, но никакой особой радости не испытываю. Плевать мне.
Желание увидеть Татку пропало. Я был одержим им все время, что находился за забором, а сегодня словно попустило.
Открываю дверь в квартиру и кидаю ключи в корзинку, что стоит на тумбе в прихожей.
– Ба, я дома.
– Ванечка, наконец-то, я как знала, что сегодня придешь. Пирожки испекла. Мой руки и…
В кармане жужжит телефон.
– Хорошо. Я быстро, – достаю мобильник, зажимая его между ухом и плечом. Свободной рукой сворачиваю вентиль, намыливая ладони.
– Привет.
Тоненький Таткин голос не удивляет. Я видел, кто мне звонит, и особой радости не испытал. Скорее раздражение. Все-таки ее подружка была права: стоило перестать проявлять настойчивость – и вот она Азарина, тут как тут.
Голосок у нее звучит жалобно. Волнуется. А мне плевать.
– Чего тебе? – обтираю руки полотенцем.
– Ты пропал… И я подумала, может быть, что-то случилось? У тебя все хорошо?
– Лучше, чем ты можешь себе представить. И да, в твой маленький мозг не приходило, что ты меня просто достала? Не звони сюда больше.
– Ваня, ты что-то кричал? – бабушка заглядывает в ванную.
– Нет! – выходит чуть резче, чем хотел.
31
Тата
Видеть его не хочу. Мне это не нужно. Именно так я думаю, когда смотрю на вновь загоревшийся дисплей телефона. Токман просто замучил меня своими звонками. Дел у него других, что ли, нет?
Я ведь все верно сказала. Нам не по пути. Можно с легкостью притвориться, что между нами ничего не было…
С легкостью… Боже, ну кому я вру. За эти недели я не брала трубку, но при этом ночами выла в подушку. Потому что сейчас я, как никогда, попала в самую отвратительную ситуацию: и хочется и колется.
У меня планы. Много планов на будущее. И Ваня, нет, не так. Ни один парень в них не вписывается. Но почему же меня тогда так ломает?
Дни становятся однообразными. Работа – дом, ну еще нереальный порыв вдохновения. Я почти всю тетрадь исписала, стихи ложатся в рифму и льются рекой.
Вот оно. Художник должен быть голодным, а поэт несчастным. Счастье и творчество вообще вещи малосовместимые. Хочешь успеха, привыкай к страданиям.
– Ответь ему! – Соня дергает меня за руку, пока мы гуляем по торговому центру. – И над ним, и над собой издеваешься.
– Отстань, – толкаю ее в бок и продолжаю прогуливаться по рядам.
Никому я отвечать не буду. Правда, эта уверенность как-то внезапно теряется, сразу, как телефон замолкает. Ваня не звонит. Вот уже четыре дня…
Телефон молчит, а я… я никак не могу найти себе места. Вдруг с ним что-то случилось?
Мысль, что ему просто надоело, конечно же, в мою голову не приходит.
– На ремонт папа зажал, – Серый, заехавший ко мне в пятницу вечером, с деловитым видом обходит квартиру, то и дело бросая какие-то замечания.
– Зато мне не нужно жить в коробке.
– Ты в ней и не жила.
Брат цокает языком и направляется на кухню.
– Пожрать что-нибудь есть?
– Суп. Рыбный. Вчера варила.
– Я не отравлюсь?
– Ну я же жива. Кстати, почему ты все еще здесь? Улетать же вроде собирался.
– Появились кое-какие дела. А ты че такая дерганая?
– Нормальная, – стискиваю в руках кухонное полотенчико, чем только подтверждаю Серёгины слова.
Я действительно нервничаю и постоянно думаю о Ване. В моей голове столько мыслей, вчера я дошла до того, что он мог заболеть, или сломать ногу, или попасть под машину. А может быть, все еще намного хуже.
Его молчание провоцирует в моем сознании настолько ужасные варианты развития событий, что кожа мурашками покрывается.
– Ну-ну. Как с Ванькой?
– А ты разве не в курсе?! – фырчу, как взбесившаяся кошка.
– Мы эту тему не обсуждаем, – Серёга пожимает плечами и отрезает себе ломоть хлеба.
– Правда?
– Ага. Это только вы с Комаровой таким страдаете.
– Да конечно, – закатываю глаза и, перед тем как вручить ложку, стукаю его ею же по лбу.
Серёга тусит у меня до глубокой ночи, но потом ему звонит какая-то девица, и он без зазрения совести сваливает на свидание. Хотя вряд ли эта встреча имеет с ним что-то общее. Переспали – разбежались больше подходит.