Закидываю ноги на стол.
– В чашку мне еще положи, – Агата с кандибобером на голове в виде махрового полотенца заходит в гостиную.
Снова недовольничает. Вот не умеет она по-другому.
– Не ворчи. У меня шикарная новость…
– Люська уже разболтала. И? Рассказывай все в деталях, – отметает лежащую на столе салфетку в сторону, медленно опускаясь на стул.
– Завтра еду на студию. Продюсеру все понравилось. Буду петь свои песни.
Агата с усмешкой закатывает глаза.
– Молодо-зелено. Ладно, поживем – увидим.
– Что ты имеешь в виду?
– У каждого мало - мальски продюсера есть свой собственный формат. Не думай, что все будет так сладко, как тебе говорят. Пока ты никто и звать тебя никак, считаться с тобой будут разве что в выборе цвета помады на губах, и то не факт.
– Умеешь ты поддержать.
– Или подготовить к тому, что ждет каждого начинающего артиста.
Люся приносит чай, а я погружаюсь в себя, задумываясь над словами Агаты. Неужели она права и все окажется именно так?
– Серёжа тебе не звонил?
Аги настырно вклинивается в мои мысли, бросая в свою чашку два кубика тростникового сахара.
– Не звонил!
– Не огрызайся. Ты лучше завтра, когда поедешь на студию, контракт сразу не подписывай. Скажи, что хочешь прочесть. Я позвоню своему юристу, чтобы он эту филькину грамоту посмотрел. А то отдадут тебя в музыкальное рабство лет на пять, и будешь сидеть, глазами хлопать.
– Все, – окончательно взрываюсь, – я домой.
– Заплачь мне тут еще. Кто тебе, кроме меня, правду скажет? А?
– Боже, сколько вас, великих правдорубов, вокруг развелось. Ты, папа, Серый. Самим не надоело? Нашли себе девочку для битья.
– Вот! – Аги хлопает в ладоши и широко улыбается. – Наконец-то голос прорезался, а то ни рыба ни мясо. Сядь уже, поедет она. Я тебе поеду.
На выдохе прижимаю пятую точку к стулу и внимательно смотрю на тетушку.
– Что? – приглаживаю торчащие волосинки на висках.
– Как с Иваном дела?
– И откуда ты все знаешь?
– Тебя все еще удивляет моя осведомленность?
– Нет. Я уже привыкла, что Агата все и про всех знает. Нормально у нас дела. Лучше всех.
– Это похвально. Прекрасный мальчик. Была бы я помоложе…
– Фу, Агата!
– Шучу-шучу.
– Только вот бабушке его я, кажется, не понравилась.
– А тебе и не надо нравиться какой-то престарелой карге, милочка моя. Если бы я, – вытягивает указательный палец, – на минуточку, золотой голос Советского Союза, всегда думала о том, нравлюсь ли я мамашам своих мужей, ни разу бы замуж не вышла. Так что плюнь и разотри. Был у меня один, из обкома, тот еще мамкин сынка. Она же нам жизни спокойной не давала. Так, как ты думаешь, что я сделала?
– Что?
– Так и сказала: «Ты, милый мой, с кем живешь? С ней или со мной?»
– А он?
– А он меня замуж позвал. Мишенька это был, мой второй муж.
– Я ждала чего-то более жизнеутверждающего. С Мишенькой ты как бы развелась, потом.
– Потому что, Таточка, я влюбилась.
Агата как-то невесело поджала губы и отвела взгляд.
– Влюбилась и пропала.
– А почему тогда и с ним развелась?
– Я за него замуж и не выходила. Так хотела. А он не звал. Правда, любовь у нас была на разрыв. Дышать порознь страшно было. Так проснешься иногда и думаешь: «Мамочки, только бы это не заканчивалось. Как я жить-то без него буду?» А теперь ничего вот, живу.
– С ним что-то случилось?
Замечаю выступившие слезы на тетушкиных щеках, которые она сразу смахивает платочком.
– Случилось, – выдыхает уже с улыбкой, – он женился на другой, эмигрировал...
– Как? А как же любовь?
– Милая, иногда обстоятельства гораздо сильнее наших чувств или желаний. У него были очень влиятельные родители. Отец настоял, да и сам он хотел уехать из Союза. Правда, – Агата склоняет голову вбок и замирает, – через несколько лет он ко мне на концерт приходил. В Нью-Йорке. Красивый, статный. Дипломат. С такой миниатюрной девочкой под ручку. Жена его.
– И что? Вы поговорили?
Агата отрицательно качает головой.
– Незачем было. К тому же в то время нельзя было свободно на гастролях в чужой стране передвигаться. Ты всегда был под присмотром…
– А потом?
– А потом я снова вышла замуж. В третий раз. И никогда больше того человека из прошлого не видела. Шесть замужеств – и ни одного, хотя бы немного похожего чувства. Пустота…
…От Агаты возвращаюсь ближе к вечеру. Переодеваюсь и еду на работу. Что бы там ни происходило с контрактами и студиями, есть мне пока все же на что-то нужно.
По дороге звонит Ванька.
– Привет. Я тебя поздравляю.
– Завтра поздравляй, сегодня еще рано, – улыбаюсь, а у самой на душе такая тоска после Агатиной истории.
– Ты какая-то грустная? Или мне кажется?
– Нет, была у Агаты, она рассказывала про свою жизнь, и я даже прослезилась. Оказывается, у нее такая любовь была… такая любовь. Она шесть раз замуж выходила, а так никого больше и не полюбила, – всхлипываю, а в ответ слышу лишь тишину.
Ванька, кажется, слегка завис.
– Извини, я просто не могу реагировать на такие вещи без эмоций, – вытираю слезы. – Когда у тебя увольнение?
– На этой неделе точно нет. У нас уже начались разговоры про распределение…
– Распределение?
– Это когда после вручения диплома тебя отправляют служить в определенную структуру в определенном городе.
– Ты не останешься в Москве?
– Хочу, и у меня есть на это все шансы. Но также нужно быть готовым, что придется уехать…
– Ясно. Я в ресторан уже зашла. Давай потом созвонимся.
Вру, потому что портить себе настроение еще больше у меня просто нет сил.
35
– Токман у нас интеллигент. Матом не ругается, не пьет. Долг родине готов отдать. И как меня только угораздило в него вляпаться?
Сонька ржет и заваливается ко мне на кровать.
– Да-а-а-а… Ванюша у нас пример для подражания. Ты ему уже сказала, что на три года контракт подписала?
– Нет.
– Мне кажется, сказать стоит. Если его не оставят в Москве, ты с ним поехать не сможешь, Тат.
– Я знаю, – утыкаюсь лицом в подушку. Выть хочется от происходящего, но и проигнорировать контракт, который был моей мечтой, будет сущей глупостью.
– Тогда поговори с ним.
– Поговорю, но потом.
– Сейчас затянешь, сама плакать будешь. Я же тебя знаю.
– Сонечка, милая моя, я не хочу ругаться. Я не хочу вносить разлад и напряжение в отношения. Мне так с ним хорошо. А если перед нами будут маячить все эти вопросы о будущем… все станет плохо. Пойми…
– Тат, детский сад, в курсе?
– А с другой стороны, почему я должна куда-то ехать, если его распределят? Почему я должна отказываться от будущего, а не он? Чем его профессия лучше моей? Что за привилегии?
– Дело же не в этом, – Сонька скептически хмыкает.
– Да знаю я… просто нужно же придумать для себя алиби. Три недели не виделись, а я так по нему соскучилась.
– Конечно, рассказывай, не виделись они, а кто в академию, как на работу, таскается? Я, что ли?
– Ну знаешь, эти пятнадцатиминутные встречи за секунду проходят.
– Так-с, меня ждет новый ухажер. У нас первое свидание, так что я помчала, – Сонька поправляет слегка растрепавшуюся прическу и сползает с кровати.
– Вот так всегда. Бросаешь меня, да? А я тебе, может быть, еще не всю душу излила… – смеюсь, наблюдая, как подружка вертится перед зеркалом. На ней шикарное кожаное платье. Черное, как воронье крыло. – Выглядишь сногсшибательно.
– Так, дольешь уже завтра. Не реветь и конфеты на ночь не жрать. Приеду, проверю.
Комарова убегает на свое свидание, а все, что остается мне, это включить телевизор и залипнуть на каком-то американском комедийном фильме про свадьбу.
– Наталья Азарина, конечно, неплохо, но не звучит. Нам нужно что-то более интересное. Запоминающееся.
– Как тебя друзья называют? – вклинивается Адриана.
– Тата.
– Тата, Тата, – Ерохин смакует мое имя на языке, – это уже лучше. Нужно менять фамилию. Придумать псевдоним.
– Мне кажется, и так звучит неплохо…
– Плохо, Таточка, очень плохо, – Константин щелкает пальцами и быстро-быстро шевелит губами, как рыбка. – Стихи. Ты показывала мне стихи. Как там у тебя было? Что-то про свободу?!
Он хмурится, сводит брови, жестикулирует, не обращая на присутствующих никакого внимания. После чего резко выпрямляется и пристально смотрит в мои глаза.
– Вот оно! То, что нам нужно. Свобода. Тата Свобода.
– Ну не знаю, – несколько раз повторяю про себя псевдоним, словно пытаюсь примерить, натянуть на себя, как новенькую юбку.
– Это оно… оно.
Ерохин подзывает Адриану, начиная с ней что-то обсуждать, а меня посылают на запись.
Оказавшись в помещении за плотным стеклом, где не слышно ни одного звука извне, нервно тереблю край свитера.
– Наташа, наушники надевай. Себя слышишь? Может, плюс громче сделать?
– Нет, так хорошо, – взмахиваю рукой и набираю в легкие побольше воздуха.
Первая запись студийного трека – это очень волнительно. Если неделю назад я еще в это не верила и делила слова Ерохина на два, после того как меня настращала Агата, то теперь нарадоваться не могу.
Константин Евгеньевич тоже здесь. Перед тем как я сегодня зашла в студию, его напутствующими словами стали: «Это будет хит, девочка».
Хит, который я написала сама. Ерохин взял мою песню, правда, завалил аранжировку. Ее начисто переделали, но звучать все стало действительно в сотню раз круче.
Не знаю, сколько времени я провожу в студии, в какой-то момент просто теряю счет.
Каждый фрагмент приходится писать отдельно, и это дико утомляет, нет, во мне очень много азарта, я кайфую от каждой прожитой секундочки, просто усталость и уже вымученный голос потихоньку начинают давать о себе знать.
– Ты молодец, – Ерохин приобнимает меня за плечи, стоит мне выползти из заточения и встать рядом со звукачом. – Хорошо поработала. Теперь езжай домой и хорошенько выспись. Завтра с утра жду тебя в это же время. Возможно, перепишем некоторые места, ну а дальше начнем работать над сценическим образом.