— решила вставить свое слово Мари.
— А мой бывший… хон далек от женственности, — присоединилась Вивиан. — Огроманая проблема у нехо была. Всегда по две-дри девушки.
— Да, французы, они видят женщину, она улыбается ему, он сразу хочет отыметь ее, але оп! — покорным голосом добавила Флоранс.
— Да, ребята, самое главное то, что французские женщины куда более женственны, чем французские мужчины, — сказал я, намекая, что в их же интересах сменить тему разговора.
Мой комплимент предназначался для Флоранс, но отреагировала на него Мари:
— О! Enfin![132] Хоть один из вас сказал что-то приятнае. — Она схватила меня за руку и чуть ли не повалила с ног, желая обнять в знак благодарности. — Пол, хон знает, чут-чут лести — и француженка пакарена.
— Да, теперь ты скажи что-нипуть приятное, — задабривая Иена ласковым взглядом, попросила Флоранс.
— Да, так и есть. — Иен наконец-то отыскал подходящие слова. — Бесспорно, француженки женственны и не слишком подвержены идеям феминизма. Ну вот на работе, например, они умеют завоевать уважение, не обвиняя мужчин в дискриминации. У нас в кадровом отделе есть женщина…
— Кто? Сандрин? — вмешался Боб.
— О! — То, с каким вожделением Дейв только что вздохнул, вызвало всеобщий интерес к этой женщине.
— Да, но она не скрывает этого, — продолжал Иен. — И если ты скажешь ей, что она отлично выглядит, она не отправит тебя на суд по трудовым спорам, обвинив в сексуальном домогательстве. Она просто поблагодарит и спросит, не хочешь ли ты заглянуть на семинар по планированию рабочего времени.
— С ней готов в любое время!
— Дай пять! — Ребята обменялись одобрительным хлопком по ладоням, а я чувствовал себя тренером по бегу на роликовых коньках, на глазах у которого воспитанники в очередной раз неудачно вписались в фонарный столб. Боб даже не догадывался о том, что делает все возможное, чтобы сегодня покинуть бар в одиночестве, а не в компании какой-нибудь привлекательной француженки. Его рубашка с коротким рукавом ерзала, открывая взору покрытый пушком живот, шумный разговор уже не совсем трезвого мужчины был напрочь лишен каких бы то ни было дипломатических тонкостей — налета женственности, именно так он воспринимал то, о чем я сейчас говорю, хотя это больше всего и нравится парижским девушкам. Он был вполне симпатичным, но слишком выпирающая английская неуклюжесть помешала бы ему уложить в постель хоть одну из встречавшихся мне парижанок. За исключением случая, если бы он был несметно богат и знаменит. При таком раскладе девушки сами носились бы за ним.
Все это огорчало меня.
— Ребята, мне жаль, но, похоже, мне пора, — сказал я.
Напиться, когда Мари определенно поджидает подходящего момента, казалось мне слишком рискованным. Уж лучше отправиться домой, пока я еще в состоянии контролировать, возвращаюсь ли я один.
— О! Да! Давайте переместимся в другой бар. 3 музыкой, может быть, з танцами!
Мари уже покачивала бедрами, да так, что я чуть было не вылетел в окно, когда она толкнула меня.
— Да ладно, замолкай и наливай, Пол! Кто еще будет переводить для меня ход занимательной беседы об интимном? — Рука Боба по-дружески легла мне на плечо и словно клещами притянула обратно к стулу.
Выходя на морозный свежий воздух спустя еще какое-то время, я почувствовал напор, с каким решительная длань Мари обхватила мой зад. Похоже, мне открывалась тайна — теперь я понимал ощущения улитки, которую вот-вот уложат на решетку барбекю.
Каково же было мое облегчение, когда девятью или десятью часами позже я проснулся в собственной постели, да еще и в одиночестве. Крепкий кофе и отсутствие головной боли доставляли мне невероятное удовольствие. В нижней части тела, прикрытой простыней, я ощущал некую расслабленность, но это вполне нормально, учитывая ту встряску, что мой бедняга получил прошлым вечером. Я взглянул на него — да, он выглядел таким же сморщенным, как любимые сосиски де Голля.
— Un toast ou deux?[133] — раздался голос с кухни.
— Deux![134]
Звук ножа, намазывающего масло на булку, — и вот обнаженное женское тело приблизилось ко мне с подносом в руках. Было что-то забавное в том, как поднос делил туловище пополам — голая грудь сверху, аккуратно подстриженные волоски снизу. Это выглядело провальной попыткой прикрыть собственную скромность.
— Вот булка, еще кофе и un oeuf à la coque.[135]
— Спасибо, Мари.
Да, я провел с ней ночь. И кроме всего прочего, именно от меня исходила инициатива.
Второй бар, куда она нас затащила, оказался пародией на колониальный стиль. Там я остро ощутил, что с моей стороны будет честно объяснить Мари, что она обратилась не по адресу, рассказать ей обо всем — об Алексе, Жан-Мари и maison. И вместо того чтобы тащить меня на танцпол, она села и спокойно выслушала меня.
— О! Не вижу в эдом никакой проблемы, — сказала она, когда я подошел в своем рассказе к истории с атомной электростанцией. — Я работаю ва-банк.
— Ва-банк?
— Да. В «Креди де Франс».
— Ах, в банке! Ну да, конечно. — Клянусь, в тот момент мне показалось, что в голове у меня щелкнуло, как будто кто-то нажал на выключатель, включая лампочку. — Ты работаешь в банке? — Неожиданно я воспрянул духом, представив себе открытый сейф, из которого непрерывным потоком сыпались деньги; на эти деньги я мог бы и десятипроцентный депозит вернуть, и найти кандидата, способного обойти Жан-Мари в избирательной гонке, и, возможно, построить безопасную для экологии города Тру ветряную электростанцию.
— Да, и могу даать тебе… как ты говорил? Conseils?
— О! Совет. — Значит, все-таки не деньги. Паруса моих надежд сдулись, как автомобильная шина, по которой прошелся нож пьяного охотника.
— Да.
Мари пустилась в объяснения, и все это казалось мне вполне убедительным. С каждой минутой я обожал ее все больше и больше.
Мне оставалось выяснить только одно: участвует ли она в завтрашнем марше против войны в Ираке?
— Нет, я не иду. А что? Ты тумаешь, что американцев и бриитанцев остановит какой-то марш протеста в Пари? Ну нет. «Паришане не хотят войны, мы должны остановиться!» — так они не подумают. — Мари производила впечатление военного стратега-американца, которому абсолютно наплевать на мнение французов о надвигающейся войне в Ираке.
— Но ты на чьей стороне: вашего Ширака или нашего Блэра?
— Пффф! Quelle différence?[136] Все политики одинаковы, отличаются только цветом, как, например, дерьмо отличается оттенком. Фу! — Она сплюнула, будто пытаясь отделаться от неприятного вкуса во рту.
Я рассмеялся и, признав, что хоть еще и рановато — около одиннадцати, — спросил, не хотелось бы ей заглянуть ко мне и предаться amour.
Она захотела. И мы так и сделали.
Только мы зашли в квартиру, Мари ловко стянула одежду с нас обоих и настояла на совместном принятии душа. Мы проделали все эти сентиментально-возбуждающие процедуры, балуясь мыльной пеной в тесной скрипучей душевой кабине, и, ополоснувшись, я понял, почему она так хотела, чтобы мы помылись вместе. Она отлично продемонстрировала мне свои мотивации. Какая выдумщица, эта Мари, и не только в сфере банковских стратегий!
Дождавшись первого рабочего дня — а мой банк, как и большинство магазинов во Франции, не работал по понедельникам, — я отправился на встречу с управляющим.
В восемь сорок пять утра, во вторник, я уже стоял у дверей его кабинета.
Как и советовала Мари, объяснив, почему maison в итоге оказался не таким уж и привлекательным объектом для инвестиций, я попросил его выдать отрицательное заключение в ответ на мой запрос о кредитовании. Он предупредил, что я вынужден буду заплатить frais de dossier — административные расходы, — как выяснилось, на эту сумму можно было купить разве что бутылку приличного шампанского. «Класс, — подумал я, — отпраздную событие одной бутылкой шампанского вместо двух». Управляющий проверил, заглянув в promesse de vente, что срок отказа еще не истек, и сказал, что уведомит адвоката продавца о расторжении сделки.
Мы обменялись рукопожатием и улыбками, и я вышел из банка свободным человеком, и это всего за десять минут.
Единственной сложностью был вопрос: «А как себя вести с Жан-Мари?»
Прошествовать по офисному коридору с улыбкой триумфатора на лице? Нет, он сочтет меня hystérique.[137]
Спросить, почему он решил надуть меня, своего верного английского протеже? Нет, в этом случае он примет меня за наивного кретина.
Сказать ни с того ни с сего, что я решил не покупать дом, который его друг Лассе подыскал для меня? Нет, Лассе расскажет ему о нашем разговоре, и в итоге Жан-Мари примет меня за труса.
Вернувшись из своих загадочных разъездов, Жан-Мари сам не поднимал этот вопрос, и я поступил так, как это сделал бы любой уважающий себя парижанин, который едва избежал гибели, вырвавшись из лап лжеца и вероломного мошенника.
Я просто пожал плечами и промолчал. C'est la vie.[138] Жизнь в Париже и все сопутствующее ей лицемерие продолжали идти своим чередом, с присущей этой жизни обходительностью и неторопливостью.
Возможно даже, наши отношения несколько улучшились — покровительственная манера общения моего шефа несколько видоизменилась, и сам он, казалось, стал проявлять больше уважения к человеку, перехитрившему его. (Слово «казалось» является здесь ключевым.)
Мы с Мари не преподнесли друг другу «валентинки», ведь мы, как она заметила, были не влюбленными, а любовниками. По ее словам, мы были друг для друга