Почему кролик, тем более нахальный и нетрезвый? Просто по логике его жизни. По пьяной логике.
Душа похожа на дешевую забегаловку – маленькую и безрадостную, – все прокурено, в грязи, мрачные типы вроде тебя вдохновенно обсуждают какую-то обаму за жирными пластмассовыми столиками. Посетители утешаются тем, что здесь обстановка не так мрачна, как дома, где вроде и чисто, и жена уют навела, но проблем – до потолка. Поэтому человек ценит заведение за грязь и вонь, за мужскую компанию...
Печаль нередко оседает на душе русского непомерным гнетом. Выходов из этого состояния немного. Сомнения. Невыразимая тоска. А купил бутылку – выход отыскивается. Какой-никакой... Словом, история получилась трогательная, если кого трогают истории про людей, чья история уже давно никого не трогает.
Безликий до гениальности сольный номер подходит к концу. Тускло светит солнце. Ветер носит невыносимые, как от портянки, запахи. Вроде сроду портянок не носил, думает человек...
Роман с бутылкой для него, возможно, единственно истинный и искренний. Он вступает в алкогольную историю совершенно обнаженным, жаждущим открыть миру, кто он есть в действительности. С каждым глотком жажда разгорается все жарче. А наутро острый стыд и неудовлетворенность.
Солнечные лучики шарахаются в сторону, испуская нервные визги. Наш человек идет на работу. Ужасный вид великолепно соответствует самочувствию. Все указывает на то, что опять начинается дурной день.
Его донимают сомнения, которые он маскирует показной самонадеянностью. Как он гордо идет! Полы его пальто, лацканы пиджака, даже значок с пингвинчиком развеваются, хотя ветра нет. Турбулентность создает он сам. Для бродячей собачки, которую судьба тащит на живодерню, ведет он себя как-то шаловливо и вызывающе.
Вообще, могло бы быть немного лучше. Даже солнце могло бы быть чуть приглушеннее, уж больно слепит глаза. Пока еще полупьяная надежда приоткрыла душу наполовину, и оттуда сверкает прозрачная очевидность прекрасного и глухо темнеют нерешаемые проблемы.
Нет уж, лучше позвонить на работу, сказаться больным, только, пожалуйста, не зевни в трубку, чтобы не пугать сослуживцев перегаром.
Глядя на себя, загнанного в угол бутылкой, человек задается вопросами и ответами. Как ты пользуешься своим временем? Как бездарно ты пользуешься! Ты мог бы сочинить пять симфоний! Написать три романа! Изобрести что-нибудь или что-либо выковать! А ты?! Ты мерзкий и ничтожный. Безвольный.
С симфониями и романами как-то не выходит. Человек поглощен пестованием своей хандры. Вынужденно. Отчаянно. Ничтожно и безвольно.
Вообще возникает закономерный вопрос: неужели у нас в России пьянство считается в порядке вещей? Почти, это зависит от дня недели или от настроения. А дни недели у нас от воскресенья до воскресенья все больше понедельник. И настроение – никуда. В понедельник утром без толку думать о том, чего не поправить. Если слишком довериться мысли, что «все уж очень плохо», начнется цепная реакция вины: вина за несчастья окружающих, за профуканную мечту, за упадок культуры, за... за... за все прочее тоже.
Идет себе наш человек по жизни, протрезвев, идет и не подозревает, что пьяная судьба ща как выскочит откуда-нибудь из-за угла и как стукнет по башке пепельницей.
Три товарища
Алкогольное выражение «соображать на троих» напоминает нам о героическом коллективе, подобном тому, что выведен Александром Дюма в романе «Три мушкетера», или Ремарком в «Трех товарищах», или, наконец, Васнецовым в «Богатырях». А. Аверченко в рассказе «Чад» воспроизводит традиционную композицию этого сюжета. Двое, как правило, полны решимости пренебречь повседневными заботами и все силы бросают на «перевоспитание» случайно забредшего в их алкогольный союз одиночки. Следуют всевозможные увещевания: «Да выпей!» Попытка возразить («Мне вообще пить запретили. С почками неладно») сталкивается с неопровержимыми доводами: «Глупости, какие там еще почки». Звучат сомнительные комплименты: «Молодец!.. За что я тебя люблю: за то, что никогда ты от рюмки не откажешься». Через некоторое время – после третьей рюмки – наступает гармония, восторг, и воодушевление охватывает собравшихся.
В кругу собутыльников воцаряется свобода, искренность и сентиментальное настроение, наступает момент каяться и раскрепощать чувства. «Вы меня не любите, – восклицает страдающий во хмелю Прекрасновкусов, герой чеховского рассказа "Закуска", – а я вот вас... люблю! Честное и блаародное слово, ллюблю! Я куроцап, волк, коршун, птица хищная, но во мне все-таки есть настолько чувств и ума, чтоб понимать, что меня не следует любить». Вдруг осознается радостный факт, что один из присутствующих, оказывается, «променял общество тупиц на двух друзей... которые его искренне любят»; за этим открытием следует воодушевленный призыв: «Поцелуемся!» Пьяные бросаются в объятьи друг к другу, и начинаются любовные признания и клятвы. Всем хватит любви, а временная ревность только усилит радость осознания неожиданно открывшейся истины, что более близких людей судьба вряд ли кому даровала. Поцелуй вместе с требованием перейти на «ты» удостоверяет равенство и почти родственные отношения пирующих.
Бодлер писал: «Мудрый не может смеяться, не содрогаясь». Сейчас мы вам объясним очевидное. Кстати, Бодлера мы упомянули лишь для красного словца. Но зато мысль какая! Эту мысль хорошо произносить, когда выпиваешь на троих. Она звучит очень глубокомысленно. Кстати, почему в России пьют именно на троих? Сначала в подъездах, а потом где придется, особенно «в скверу, где детские грибочки». На троих – это философский сюжет отечественной гастрономии: умыкание и торжество. Умыкание: каждый день советская жена выдавала трудящемуся мужу рубль на обед. Сумма не сказать что бы плачевная. Мог гражданин на этот рубль позволить себе немало: 20 раз прокатиться на метро или 33 раза – на трамвае или пообедать: стакан сметаны, салат, борщ, второе и компот. Так вот, преодолевая досаду и неловкость, наш супруг не ходил обедать, а искал коллектив. Торжество: «на троих» – это три сэкономленных «обеденных» рубля. Водка тогда 2 руб. 75 коп. стоила. Хватало не только на бутылку, но еще на пару сырков плавленых и полбуханки бородинского. Обязательно бородинского! Там тмин всякий, пахучесть – словом, полезно и Родиной пахнет.
А потом, когда водка стала стоить 3 руб. 62 коп., пришлось потуже затянуть ремни экономии. Кто начал из семейного бюджета поворовывать, а кто рукастый – там-сям рублик всегда умел заработать. Традиция алкогольного триумвирата сохранилась.
Водка как эквивалент трапезы проявляется не только в жанре триумвирата. Советских социологов статистика часто ставила в тупик. Но все секреты рано или поздно раскрываются. Вот, к примеру, такая история. Во время исследования семейного бюджета социологи с удивлением обнаружили, что одна семья ежедневно съедала килограмм масла. Потом догадались: масло стоило столько же (3 руб. 60 коп.), сколько бутылка водки (3 руб. 62 коп.). Просто в этой семье папаша крепко бухал, а признаться в этом его домашние стыдились, вот и подменили один продукт питания на другой.
А если денег на водку не хватало, начиналось вынужденное гурманство – на пару рублей можно было купить полтора литра портвейна. Цеплял он здорово, особенно на голодный желудок. Его девчонки очень любили, интеллектуалки, не посвященные в тайны винопития, привыкшие к бокалу шампанского в новогоднюю ночь.
Портвейн, кстати, пользовался популярностью не только у девушек-филологинь, но и у бывших зэков. Алексей Герман рассказывает, как после амнистии пятьдесят третьего стали возвращаться из лагерей бывшие зэки: «Они садились вдоль стены на корточки, потому что такая выработалась в лагерях привычка отдыхать, и родители бегали не за водкой – за портвейном, потому что разбавленный спирт водился и в неволе, а вот портвейн казался пришельцам из зоны истинным напитком аристократов и богов».
Между прочим, нигде так не сказывается русская идея соборности, как в решительном осуждении пьянства в одиночку. Изображенный Высоцким пролетарий гордо заявляет: «А я ведь, Зин, не пью один!»
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
ОН НЕ БУДЕТ БОЛЬШЕ МОЛОДЫМ
Застольный сюжет позволяет представить мгновенные метаморфозы характеров: у самых скромных героев появляется богатырская удаль и титаническая мысль: Крошка Цахес превращается в Ахилла. Новоиспеченному герою «море по колено», «семь верст не крюк», Цицерон не оратор, Боян не певец.
Вот оно, волшебство перевоплощения. Ты силен. Ты красив. Ты остроумен. Все вокруг вызывает симпатию. Когда протрезвеешь, тебе расскажут, что ты разговаривал с придорожными тумбами и пытался пригласить торшер на танец.
Настала пора произнести тост за женщин. Хотя и допускается чеховская мысль, что «отечеству женщина не приносит никакой пользы. Она не ходит на войну, не переписывает бумаг, не строит железных дорог, а, запирая от мужа графинчик с водкой, способствует уменьшению акцизных сборов», что часто она «за неимением других тем начинает говорить о детях или пьянстве мужа» и т. д., и все же осознается необходимость торжественного признания неоспоримого факта, что «женщина есть опьяняющий продукт, который до сих пор еще не догадались обложить акцизным сбором». Будет много выпито за прекрасных дам, вдохновляющих на подвиги, вливающих в холодные жилы мужчин огонь творчества. Будет обязательно поднят тост за жен – за эти путеводные звезды, на свет которых скоро отправятся ослабевшие от возлияний застольники: «Расшатанные, клюя носом, забыв адресы наших квартир, поедем странствовать во тьме. И кто же, какая светлая звезда встретит нас в конечном пункте нашего странствия? Все та же женщина! Уррррааа!»
Доходит очередь и до отчаянных страстей. Пьяная душа стремится к самовыражению; ей необходимо общение, коллектив, громогласно заявляющий печальную истину: «Я не буду больше молодым» – и сомневающийся в ней уже самим фактом дружного и нестройного песнопения.