В то же время американцы подчеркивали демократичный характер православия, и это им нравилось. Мария Митчелл утверждала: «Русский джентльмен во время молитвы не смотрит по сторонам и не станет отодвигаться от нищего, стоящего рядом с ним». Равноправие хотя бы в церкви было для приверженцев гражданских прав бальзамом на душу.
Насколько трудно было понять и принять иноземцам православные обычаи, видно по мемуарам француза Франсуа Ансело, написанным в начале XIX века. Будучи человеком достаточно тонким, он, тем не менее, исполнен пренебрежения к русским «суевериям»: «Русский народ – самый суеверный в мире, но, когда наблюдаешь его вблизи, поражаешься, до чего доходят внешние проявления его набожности. Русский (я говорю, разумеется, о низших классах) не может пройти мимо церкви или иконы без того, чтобы не остановиться, не снять шапку и не перекреститься десяток раз. Такая набожность, однако, отнюдь не свидетельствует о высокой морали! В церкви нередко можно услышать, как кто-нибудь благодарит святого Николая за то, что не был уличен в воровстве». Ну уж, не думаем, что Ансело, не зная русского языка, мог слышать и, главное, понять подобные вещи.
Далее он приводит любимый иностранцами пример, кочующий из мемуаров в мемуары: «...Один человек, в честности которого я не могу сомневаться, рассказывал следующую историю. Некий крестьянин зарезал и ограбил женщину и ее дочь; когда на суде у него спросили, соблюдает ли он религиозные предписания и не ест ли постом скоромного, убийца перекрестился и спросил судью, как тот мог заподозрить его в подобном нечестии!»
Не преминул отметить Ансело и своеобразное отношение русских к духовенству: «Естественно было бы думать, что люди, столь щепетильные в вопросах веры, испытывают глубокое уважение к служителям культа, но это совершенно не так. В силу абсолютно неясных мне причин крестьяне, напротив, считают случайную встречу со священником или монахом дурной приметой и трижды плюют через левое плечо – это я видел собственными глазами, – чтобы отвратить несчастия, которые могут обрушиться на них в продолжение дня».
Что поделать, суеверия оказываются жизнеспособнее любых религиозных истин. Почему же иноземцы вплоть до конца XIX века столь невосприимчивы к поэтической стороне православия, его красоте, почему они не чувствуют, что эта религия проникнута духом любви и смирения? Быть может, их подводит высокомерие и рационализм. А может, причина в другом: еще не появились те произведения русской литературы, которые проясняют православие и русскую душу для западного ума.
Интересно, что позже, в конце XIX – XX веке, иностранцы начали усматривать в русских богослужениях, иконах, обрядности удивительную глубину. Они почувствовали недостаточность рационального восприятия религии, вернее, осознали, что Бога, как и Россию, умом не понять. Быть может, им помогли в этом Достоевский и Толстой. Если бы не они, мы так и остались бы для Европы дикарями, тупо бьющими поклоны перед раскрашенными досками.
Лишь немногие русские могли бы, подобно Рябушинскому, сформулировать важность обряда для русской души: «Действие – верный безошибочный признак присутствия духа, всегда животворящего, всегда стремящегося подчинить себе плоть; обряд – его оружие, и тот же обряд – панцирь для одухотворенного тела». Обряд исполнен смысла и красоты, придуман святыми отцами для того, чтобы люди могли в нем проявить религиозное чувство. «Человеку, полному духа, естественно выстаивать продолжительные службы, не чувствуя их длиннот, не уставать класть поклоны, соблюдать посты без напряжения», – пишет Владимир Рябушинский. Мы же сегодня, ввиду недостатка духовных сил, выбираем что полегче, попроще...
Обители духа
Русский человек многого боится – милиционеров, соседей, кризиса, власти, серийного убийцы в Битцевском лесу, начальников, моралистов, психов, правдолюбцев. Русский человек мало чего любит: врунов-обещателей, певцов, бездомных собак по телевизору, помидорчики с дачки и то, что там, наверху, повыше Кремля, что-то есть. Вот, пожалуй, и все. Нет, вот еще: философствовать о врунах, певцах, бездомных собаках по телевизору, помидорчиках с дачки и о том, что там, наверху, повыше Кремля, что-то есть.
Наш человек еще очень мертвых любит. Особенно на Пасху. Идешь на кладбище, бутылка с собой, кулич, яйцо разноцветно крашенное, рыбка там, салатики. Поначалу весь такой вызывающе печальный. А потом праздник как за душу возьмет, как окатит волной радости. Во, какая истинная правда: «Христос воскрес. Воистину воскрес». В этот день на улице можно христосоваться. Три раза. А можно и пару раз по три раза. Если девушка красивая.
Представится возможность – наш человек отправляется на экскурсию в монастырь отдаленный. Такая благость на него снизойдет. Так захочется честным быть и праведным. Ничего из этого не выйдет. Но в монастырь заглянуть нужно.
Еще недавно монастырская жизнь казалась нам экзотикой или даже «пережитком Средневековья». Потом монахи в высоких клобуках стали встречаться нам все чаще, в том числе и на телеэкранах. Сегодня монастыри берут на себя все больше и больше функций – здесь не только молятся, но и работают, учат и учатся, занимаются ремеслами, пишут иконы, помогают бедным и несчастным, и вообще собирают вокруг себя всех, кто нуждается в утешении и руководстве.
Русские монастыри в первые века после крещения Руси (а расположенные на окраинах страны – и в последующие века) являлись центрами христианского просвещения, а также главными очагами духовной жизни.
Реформы Петра I по-настоящему потрясли монастырскую жизнь. Он постарался приостановить строительство монастырей и сократить число уже существующих обителей. В «Духовном регламенте» (1721) запрещалось возводить новые монастыри без разрешения Святейшего синода и высочайшей власти; малые монастыри предусматривалось объединять вместе или приписывать их к более крупным. Многие монастырские церкви были обращены в приходские. В обязанность Синоду регламент вменил искоренение распространившегося на Руси убеждения, что без пострига нельзя спастись (оно толкало многих на принятие пострижения хотя бы перед смертью). Монастырскому приказу велено было составить точную роспись всех монашествующих – монастырские штаты. Желающих принять постриг дозволялось принимать в монастыри лишь на убылые места. Число монахов не должно было расти.
По Указу 1723 года был вообще прекращен постриг молодых и здоровых; на открывавшиеся вакансии стали принимать исключительно инвалидов – старых солдат. К спасению русского монашества, Указ был отменен. Однако вместо этого Синодом было издано предписание: постриг в епархиях мог совершаться исключительно с разрешения Синода. Для того чтобы заставить монашество служить обществу, Петр распорядился устроить при монастырях школы, воспитательные дома, приюты, больницы для душевнобольных, учебные мастерские. Ученые монахи, предназначавшиеся для занятия высших церковных должностей, стали пользоваться рядом привилегий в сравнении с монахами неучеными. Простую братию использовали на разного рода ручных работах, инокинь – в качестве прях, вышивальщиц.
При преемниках Петра I правительство продолжало проводить его церковную политику. В особенно жестких условиях монастыри оказались при императрице Анне Иоанновне, когда был издан Указ о пострижении только отставных солдат и вдовых священнослужителей. Всех монахов, постриженных в обход закона, ведено было расстригать, подвергать телесным наказаниям, отдавать в солдаты или даже отправлять на каторгу. Тысячи монахов были отправлены в застенки Тайной канцелярии. В 1740 году Синод докладывал, что в монастырях остались одни старики, не способные совершать богослужения, и церкви стоят «без пения».
При императрице Елизавете (1741 – 1761) прежние строгости были отменены. Набожная царица щедро одаривала монастыри. По Указу 1760 года позволено было постригать всех желающих посвятить себя иноческому подвигу.
Как только возрадовались русские монахи, так произошел новый радикальный переворот – Указ Екатерины II о секуляризации церковных земель (1764). Этот Указ положил конец монастырскому землевладению в России. Все населенные церковные земли, большая часть которых принадлежала монастырям, переходили в казну.
На протяжении всего XIX и в начале XX века происходил неуклонный рост числа православных обителей. При Екатерине II вновь открыто было только 3 монастыря, в царствование Александра I (1801 – 1825) – 4, при Николае I (1825 – 1855) – 15, а при Александре II (1855 – 1881) – уже 31 монастырь. Множество монастырей, особенно женских, было открыто в два последних царствования. Определением Синода от 9 мая 1881 года учреждение новых монастырей предоставлялось власти епархиальных архиереев. С 1865 года существовал порядок, согласно которому жизнь всех новых монастырей строилась на началах общежития.
В начале XX столетия число православных монастырей приблизилось к тысяче, что составило почти столько же, сколько их было при Петре Великом, но количество живущих в них монахов увеличилось.
Издание Декрета об отделении церкви от государства в январе 1918 года и ряд позднейших мероприятий поставили монастыри в совершенно новые условия. Содержание монастырей за счет средств из государственной казны прекратилось. Подавляющее число монастырей в первые два десятилетия после издания упомянутого Декрета прекратили свое существование. Большинство монахов погибло во время репрессий.
Поместный собор 1917 – 1918 годов издал особое Определение «О монастырях и монашествующих». В нем устанавливается возраст постригаемого – не моложе 25 лет. Монашествующим предписывалось до конца жизни нести послушание в тех монастырях, где они отрекались от мира. Важнейшей заботой монастырского начальства и братии должно было стать строго уставное богослужение, «сопровождаемое словом назидания». Собором было высказано пожелание, чтобы в каждой обители имелись старец или старица, начитанные в Священном Писании и святоотеческих творениях и способные к духовному руководству. Всем монахам и послушникам Собор предписал нести трудовое послушание. Духовно-просветительное служение монастырей миру должно, согласно Определению Собора 1917 – 1918 годов, выражаться в уставном богослужении, духовничестве, старчестве и проповедничестве.