118. «Эй, вероломец! вспомни о коне!
Весь мир узнал обман твой пресловутый;»
Сказал брюхан: «казнись за то вдвойне!»
121. Но грек: «А ты казнися жаждой лютой,
Пока язык твой треснет и живот,
Водою тухлой как гора раздутый!»
124. Тогда монетчик: «Разорви ж ты рот
За злую речь! пуст я раздут водою»
Пусть жаждою томлюсь я круглый год,
127. За то в жару с больной ты головою!
А чтоб лизнуть Нарциссова стекла[676]
Вряд остановка будет за тобою.» —
130. Их злая брань весь ум мои завлекла;
Но тут поэт: «Смотри, еще не много —
И между нас посеется вражда.»
133. И я, услышав глас поэта строгий,
Спешил к нему с таким в лицо стыдом,
Что и досель смущаюсь дум тревогой.
136. Как человек, томимый страшным сном,
Во сне желает, чтобы сном остался
Внезапный страх, смутивший сердце в нем:
142. Но вождь: «Проступок больший твоего
И меньшею стыдливостью смывают:
Смири ж тревогу сердца своего.
145. Но помни: всюду на тебя взирают
Глаза мои, когда придем туда,
Где спор подобный люди затевают:
148. Внимать ему не должно без стыда.[678]»
Песнь XXXI
Содержание. Обозрев десятый последний ров восьмого круга, поэты приближаются к краю глубокого колодезя, составляющего последний девятый круг ада. Страшный звук рога оглушает Данта: поэт смотрит в ту сторону, откуда несутся эти звуки, и думает видеть башни, возвышающиеся вдали; но Виргилий заранее говорит ему, что это великаны. Данте благодарит природу за истребление столь ужасных палачей брани. Между тем путники приближаются к одному из них – Немвроду, виновнику смешения языков на земли; он в бешенстве обращается к странникам на непонятном наречии, но Виргилий укрощает его ярость. Далее поэты видят Эфиальта, пять раз опутанного цепями: потрясением своего тела он едва не колеблет земли. Наконец они подходят к третьему нескованному великану Антею, который, по просьбе Виргилия, схватывает поэтов, и, поспешно опустив их на дно колодезя, поднимается как мачта на корабле.
1. Язык, меня так сильно уязвивший,
Что от стыда весь лик мой запылал,
Был мне и врач, боль сердца утоливший.[679]
4. Так Ахилесс – я некогда слыхал —
Сперва разил копьем своим нещадно,
А после им же раны исцелял.
7. Расставшись с сей долиной безотрадной,
Мы в гробовом молчанье перешли[680]
Лежавший вкруг нее оплот громадный.[681]
10. Был сумрак здесь, ни день, ни ночь земли,
И взор не мог проникнуть в воздух сжатый;
Но слышал я столь громкий рог вдали,
13. Что перед ним ничто громов раскаты,
и я, на встречу звуку, поспешил
Направить очи, ужасом объятый.
16. По страшной битве, где не довершил
Великий Карл священного обета,
Не так ужасно в рог Орланд трубил.[682]
19. Я вверх взглянул, и в воздухе без света,
Казалось, зрел высоких башен ряд
И рек: «Учитель, что за крепость эта?»
22. А он: «За то, что в адский мрак и смрад
Ты слишком вдаль глядишь, воображенье
Густою мглой твой обмануло взгляд.
25. Пришед туда, поймешь, как отдаленье
Обманчиво для ваших чувств порой;
Но несколько ускорь свое теченье.»
28. И, длань мою взяв ласково рукой,
Сказал: «Пока достигнем той стремнины,
Чтоб менее смущался разум твой,
31. Узнай: не башни то, но исполины
Над кладезем возносят грозный стан,
Погружены по пояс в глубь пучины.»
34. Как взор, когда рассеется туман,
Распознает предметы понемногу
Сквозь пар, которым воздух был заткан:
37. Так, подаваясь далее в дорогу
И взор вперяя в мрак густой, я вдруг
Прогнал мечту и в грудь вселил тревогу.
40. Как на горе, занявши полный круг,
В венце бойниц стоит Монтереджиони:[683]
Так высятся над кладезем вокруг,
43, Таясь до чресл в его глубоком лоне,
Гиганты, им же олимпийский бог
Еще грозит, когда гремит на троне.[684]
46. Лик одного уж рассмотреть я мог,[685]
Рамена, грудь, вдоль ребр висящи длани
И весь живот почти до самых ног.
49. Пресекши род чудовищных созданий,
Природа, сколь была добра ты к нам,
Отняв столь лютых палачей у брани.
52. И если жизнь даруешь ты слонам
Или китам, то всяк с рассудком ясным
Поймет твою премудрость: ибо там,
55. Где злая воля связана с ужасным
Избытком сил, где разум зол и дик,
Там более защ[686] иты нет несчастным.
58. Огромен, толст казался страшный лик,
Как в Риме шар с гробницы Адриана,[687]
И соразмерно с ним был рост велик.
61. От скал, служивших запоном для стана,
На столько вверх вздымался призрак сей,
Что тщетно б три фригийца великана
64. Достичь пытались до его кудрей:[688]
Пальм тридцать было до той части тела,[689]
Где пряжкой плащ застегнут у людей.
70. Но вождь: «Глупец! твоя ничтожна власть;
Возмись за рог и речью непонятной
Излей свой гнев, или другую страсть.
73. Сыщи ремень у выи, дух развратный!
Помешанный! на нем твой рог висит;
Смотри, вот он у груди необъятной.»
76. И мне потом: «Он сам себя винит;
Он был причиной, он – Немврод ужасный,
Что мир наречьем разным говорит.[691]
79. Оставь его; с ним говорить напрасно:
Как для него невнятна речь людей,
Так и его наречье всем неясно.»
82. Тут мы пошли и встретили левей,[692]
На перелет стрелы из самострела,[693]
Другую тень огромней и страшней.
85. Не знаю, кто сковал ее так смело;
Но спереди на шуйцу ей легла,
А на руку десную сзади тела
88. Стальная цепь, которая была
Протянута от плеч до края бездны
И тень пять раз спиралью обвила.
91. «Надменный сей, потрясший своды звездны,
Дерзнул вступить с державным Зевсом в брани,
Сказал поэт: «здесь суд ему возмездный.
94. То Эфиальт, с богов сбиравший дань,
Когда гиганты их смутили спором;
Теперь во век его недвижна длань.[694]»
97. А я: «Скажи, где Бриарей, в котором[695]
Такая мощь? желал бы я, поэт,
Громадный рост его измерить взором.» —
100. «Вблизи от нас Антей,» он мне в ответ:[696]
«Он говорит и не закован в цепи;
Он впустит нас в пучину лютых бед.
103. Но Бриарей там далее в вертепе:
Он столь же дик и скован навсегда;
Но страшный вид его еще свирепей.»
106. С подобным треском башню никогда
Не рушила землетрясенья сила,
С каким потрясся Эфиальт тогда.
109. О! никогда так смерть мне не грозила,
И если б я не зрел на нем цепей, —
Одна боязнь меня бы умертвила.
112. Тогда пошли мы дальше, где Антей
Из пропасти поднял чело в гордыне,
До головы имея пять локтей.[697]
115. «О ты, губитель львов на той долине,
Где Сципион такую честь стяжал,
А враг его бежал во след дружине![698]
118. О! если б ты с гигантами бросал,
Как с братьями, на небо гром оружий,