73 Четыре отрасли[335] — двумя руками,
А бедра, ноги, и живот, и грудь
Невиданными сделались частями.
76 Всё бывшее в одну смесилось муть;
И жуткий образ медленной походкой,
Ничто и двое, продолжал свой путь.
79 Как ящерица под широкой плёткой
Палящих дней, меняя тын, мелькнёт
Через дорогу молнией короткой,
82 Так, двум другим кидаясь на живот,
Мелькнул змеёныш лютый,[336] жёлто-чёрный,
Как шарик перца; и туда, где плод
85 Ещё в утробе влагой жизнетворной
Питается, ужалил одного;[337]
Потом скользнул к его ногам, проворный.
88 Пронзённый не промолвил ничего
И лишь зевнул, как бы от сна совея
Иль словно лихорадило его.
91 Змей смотрит на него, а он — на змея;
Тот — язвой, этот — ртом пускают дым,
И дым смыкает гада и злодея.
94 Лукан да смолкнет там, где назван им
Злосчастливый Сабелл или Насидий,
И да внимает замыслам моим.[338]
97 Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий
И этого — змеёй, а ту — ручьём
Измыслил обратить, — я не в обиде:[339]
100 Два естества, вот так, к лицу лицом,
Друг в друга он не претворял телесно,
Заставив их меняться веществом.
103 У этих превращенье шло совместно:
Змеёныш хвост, как вилку, расколол,
А раненый стопы содвинул тесно.
106 Он голени и бедра плотно свёл,
И, самый след сращенья уничтожа,
Они сомкнулись в нераздельный ствол.
109 У змея вилка делалась похожа
На гибнущее там, и здесь мягка,
А там корява становилась кожа.
112 Суставы рук вошли до кулака
Под мышки, между тем как удлинялись
Коротенькие лапки у зверька.
115 Две задние конечности смотались
В тот член, который человек таит,
А у бедняги два образовались.
118 Покамест дымом каждый был повит
И новым цветом начал облекаться,
Тут — облысев, там — волосом покрыт, —
121 Один успел упасть, другой — подняться,
Но луч бесчестных глаз был так же прям,
И в нём их морды начали меняться.
124 Стоявший растянул лицо к вискам,
И то, что лишнего туда наплыло,
Пошло от щёк на вещество ушам.
127 А то, что не сползло назад, застыло
Комком, откуда ноздри отросли
И вздулись губы, сколько надо было.
130 Лежавший рыло вытянул в пыли,
А уши, убывая еле зримо,
Как рожки у улитки, внутрь ушли.
133 Язык, когда-то росший неделимо
И бойкий, треснул надвое, а тот,
Двойной, стянулся, — и не стало дыма.
136 Душа в обличье гадины ползёт
И с шипом удаляется в лощину,
А тот вдогонку, говоря, плюёт.
139 Он, повернув к ней новенькую спину,
Сказал другому[340]: "Пусть теперь ничком,
Как я, Буозо оползёт долину".
142 Так, видел я, менялась естеством
Седьмая свалка;[341] и притом так странно,
Что я, быть может, прегрешил пером.
145 Хотя уж видеть начали туманно
Мои глаза и самый дух блуждал,
Те не могли укрыться столь нежданно,
148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал;
Из всех троих он был один нетронут
С тех пор, как подошёл к подножью скал;
151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут.[342]
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1 Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землёй и морем бьёшь крылом,
И самый Ад твоей наполнен славой!
4 Я пять таких в собранье воровском
Нашёл сограждан, что могу стыдиться,
Да и тебе немного чести в том.
7 Но если нам под утро правда снится,
Ты ощутишь в один из близких дней,
К чему и Прато[343], как и все, стремится;
10 Поэтому — тем лучше, чем скорей;
Раз быть должно, так пусть бы миновало!
С теченьем лет мне будет тяжелей.
13 По выступам, которые сначала
Вели нас вниз, поднялся спутник мой,
И я, влекомый им, взошёл устало;
16 И дальше, одинокою тропой
Меж трещин и камней хребта крутого,
Нога не шла, не подсобясь рукой.
19 Тогда страдал я и страдаю снова,
Когда припомню то, что я видал;[344]
И взнуздываю ум сильней былого,
22 Чтоб он без добрых правил не блуждал,
И то, что мне дала звезда благая
Иль кто-то лучший, сам я не попрал.
25 Как селянин, на холме отдыхая, —
Когда сокроет ненадолго взгляд
Тот, кем страна озарена земная,
28 И комары, сменяя мух, кружат,[345] —
Долину видит полной светляками
Там, где он жнёт, где режет виноград,
31 Так, видел я, вся искрилась огнями
Восьмая глубь, как только с двух сторон
Расщелина открылась перед нами.
34 И как, конями поднят в небосклон,
На колеснице Илия вздымался,
А тот, кто был медведями отмщён,
37 Ему вослед глазами устремлялся
И только пламень различал едва,
Который вверх, как облачко, взвивался,[346] —
40 Так движутся огни в гортани рва,
И в каждом замкнут грешник утаённый,
Хоть взор не замечает воровства.
43 С вершины моста я смотрел, склонённый,
И, не держись я за одну из плит,
Я бы упал, никем не понуждённый;
46 И вождь, приметив мой усердный вид,
Сказал мне так: "Здесь каждый дух затерян
Внутри огня, которым он горит".
49 "Теперь, учитель, я вполне уверен, —
Ответил я. — Уж я и сам постиг,
И даже так спросить я был намерен:
52 Кто в том огне, что там вдали возник,
Двойной вверху, как бы с костра подъятый,
Где с братом был положен Полиник?"[347]
55 "В нём мучатся, — ответил мой вожатый, —
Улисс и Диомед,[348] и так вдвоём,
Как шли на гнев,[349] идут путём расплаты;
58 Казнятся этим стонущим огнём
И ввод коня, разверзший стены града,
Откуда римлян вышел славный дом,[350]
61 И то, что Дейдамия в сенях Ада
Зовёт Ахилла, мёртвая, стеня,[351]
И за Палладий[352] в нём дана награда".
64 "Когда есть речь у этого огня,
Учитель, — я сказал, — тебя молю я,
Сто раз тебя молю, утешь меня,
67 Дождись, покуда, меж других кочуя,
Рогатый пламень к нам не подойдёт:
Смотри, как я склонен к нему, тоскуя".
70 "Такая просьба, — мне он в свой черёд, —
Всегда к свершенью сердце расположит;
Но твой язык на время пусть замрёт.
73 Спрошу их я; то, что тебя тревожит,
И сам я понял; а на твой вопрос
Они, как греки, промолчат, быть может".
76 Когда огонь пришёл под наш утёс
И место и мгновенье подобало,
Учитель мой, я слышал, произнёс:
79 "О вы, чей пламень раздвояет жало!
Когда почтил вас я в мой краткий час,
Когда почтил вас много или мало,
82 Слагая в мире мой высокий сказ,[353]
Постойте; вы поведать мне повинны,
Где, заблудясь, погиб один из вас".[354]