85 С протяжным ропотом огонь старинный
Качнул свой больший рог; так иногда
Томится на ветру костёр пустынный,
88 Туда клоня вершину и сюда,
Как если б это был язык вещавший,
Он издал голос и сказал: "Когда
91 Расстался я с Цирцеей[355], год скрывавшей
Меня вблизи Гаэты,[356] где потом
Пристал Эней, так этот край назвавший, —
94 Ни нежность к сыну, ни перед отцом
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
97 Не возмогли смирить мой голод знойный
Изведать мира дальний кругозор
И всё, чем дурны люди и достойны.
100 И я в морской отважился простор,
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
103 Я видел оба берега, Моррокко,[357]
Испанию, край сардов,[358] рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
106 Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи,
109 Чтобы пловец не преступал запрета;[359]
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта[360].
112 "О братья, — так сказал я, — на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока ещё не спят
115 Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный![361]
118 Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены".
121 Товарищей так живо укололи
Мои слова и ринули вперёд,
Что я и сам бы не сдержал их воли.
124 Кормой к рассвету, свой шальной полет
На крыльях весел судно устремило,
Всё время влево уклоняя ход.[362]
127 Уже в ночи я видел все светила
Другого остья, и морская грудь
Склонившееся наше заслонила.[363]
130 Пять раз успел внизу луны блеснуть
И столько ж раз погаснуть свет заёмный,[364]
С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,
133 Когда гора[365], далёкой грудой тёмной,
Открылась нам; от века своего
Я не видал ещё такой огромной.
136 Сменилось плачем наше торжество:
От новых стран поднялся вихрь, с налёта
Ударил в судно, повернул его
139 Три раза в быстрине водоворота;
Корма взметнулась на четвёртый раз,
Нос канул книзу, как назначил Кто-то,[366]
142 И море, хлынув, поглотило нас".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1 Уже горел прямым и ровным светом
Умолкший пламень, уходя во тьму,
Отпущенный приветливым поэтом, —
4 Когда другой, возникший вслед ему,[367]
Невнятным гулом, рвущимся из жала,
Привлёк наш взор к верховью своему.
7 Как сицилийский бык, взревев сначала
От возгласов того, — и поделом, —
Чьё мастерство его образовало,
10 Ревел от голоса казнимых в нём
И, хоть он был всего лишь медь литая,
Страдающим казался существом,[368]
13 Так, в пламени пути не обретая,
В его наречье, в нераздельный рык,
Слова преображались, вылетая.
16 Когда же звук их наконец проник
Сквозь острие, придав ему дрожанье,
Которое им сообщал язык,
19 К нам донеслось: "К тебе моё воззванье,
О ты, что, по-ломбардски говоря,[369]
Сказал: «Иди, я утолил желанье!»
22 Мольбу, быть может, позднюю творя,
Молю, помедли здесь, где мы страдаем:
Смотри, я медлю пред тобой, горя!
25 Когда, простясь с латинским милым краем,
Ты только что достиг слепого дна,
Где я за грех содеянный терзаем,
28 Скажи: в Романье[370] — мир или война?
От стен Урбино[371] и до горной сени,
Вскормившей Тибр, лежит моя страна".
31 Я вслушивался, полон размышлений,
Когда вожатый, тронув локоть мне,
Промолвил так: «Ответь латинской тени».
34 Уже ответ мой был готов вполне,
И я сказал, мгновенно речь построя:
"О дух, сокрытый в этой глубине,
37 Твоя Романья[372] даже в дни покоя
Без войн в сердцах тиранов не жила;
Но явного сейчас не видно боя.
40 Равенна — все такая, как была:
Орёл Поленты в ней обосновался,
До самой Червьи распластав крыла.[373]
43 Оплот, который долго защищался
И где французов алый холм полёг,[374]
В зелёных лапах ныне оказался.[375]
46 Барбос Верруккьо[376] и его щенок,
С Монтаньей[377] обошедшиеся скверно,
Сверлят зубами тот же всё кусок.
49 В твердынях над Ламоне и Сантерпо
Владычит львёнок белого герба,
Друзей меняя дважды в год примерно;[378]
52 А та, где льётся Савьо, той судьба
Между горой и долом находиться,
Живя меж волей и ярмом раба.[379]
55 Но кто же ты, прошу тебя открыться;
Ведь я тебе охотно отвечал, —
Пусть в мире память о тебе продлится!"
58 Сперва огонь немного помычал
По-своему, потом, качнув не сразу
Колючую вершину, прозвучал:
61 "Когда б я знал, что моему рассказу
Внимает тот, кто вновь увидит свет,
То мой огонь не дрогнул бы ни разу.
64 Но так как в мир от нас возврата нет
И я такого не слыхал примера,
Я, не страшась позора, дам ответ.
67 Я меч сменил на пояс кордильера.[380]
И верил, что приемлю благодать;
И так моя исполнилась бы вера,
70 Когда бы в грех не ввёл меня опять
Верховный пастырь.[381] (злой ему судьбины!);
Как это было, — я хочу сказать.
73 Пока я нёс, в минувшие годины,
Дар материнский мяса и костей,
Обычай мой был лисий, а не львиный.
76 Я знал все виды потайных путей
И ведал ухищренья всякой масти;
Край света слышал звук моих затей.
79 Когда я понял, что достиг той части
Моей стези, где мудрый человек,
Убрав свой парус, сматывает снасти,
82 Всё, что меня пленяло, я отсек;
И, сокрушённо исповедь содеяв, —
О горе мне! — я спасся бы навек.
85 Первоначальник новых фарисеев,[382]
Воюя в тех местах, где Латеран,[383]
Не против сарацин иль иудеев,
88 Затем что в битву шёл на христиан,
Не виноватых в том, что Акра взята,
Не торговавших в землях басурман,[384]
91 Свой величавый сан и всё, что свято,
Презрел в себе, во мне — смиренный чин
И вервь[385]