118 Так чей-то голос говорил в листах;
И мы, теснясь, запретные пределы
Вдоль кручи обогнули второпях.
121 "Припомните, — он говорил, — Нефелы
Проклятый род, когда он, сыт и пьян,
На бой с Тезеем ринулся, двутелый;[909]
124 И как вольготно лил еврейский стан,
За что и был отвергнут Гедеоном,
Когда с холмов он шёл на Мадиан".[910]
127 Так, стороною, под нависшим склоном,
Мы шли и слушали про грех обжор,
Сопровождённый горестным уроном.
130 Потом, все трое, вышли на простор
И так прошли в раздумье, молчаливы,
За тысячу шагов, потупя взор.
133 «О чём бы так задуматься могли вы?» —
Нежданный голос громко прозвучал,
Так что я вздрогнул, словно зверь пугливый.
136 Я поднял взгляд; вовеки не блистал
Настолько ослепительно и ало
В горниле сплав стекла или металл,
139 Как тот блистал, чьё слово нас встречало:
"Чтобы подняться на гору, здесь вход;
Идущим к миру — здесь идти пристало".
142 Мой взор затмился, встретив облик тот;
И я пошёл вослед за мудрецами,
Как человек, когда на слух идёт.
145 И как перед рассветными лучами
Благоухает майский ветерок,
Травою напоенный и цветами,
148 Так лёгкий ветер мне чело облёк,
И я почуял перьев мановенье,
Распространявших амврозийный ток,
151 И услыхал: "Блажен, чьё озаренье
Столь благодатно, что ему чужда
Услада уст и вкуса вожделенье,
154 Чтоб не алкать сверх меры никогда".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
1 Час понуждал быстрей идти по всклону,
Затем что солнцем полуденный круг
Был сдан Тельцу, а ночью — Скорпиону;[911]
4 И словно тот, кто не глядит вокруг,
Но направляет к цели шаг упорный,
Когда ему помедлить недосуг,
7 Мы, друг за другом, шли тесниной горной,
Где ступеней стеснённая гряда
Была как раз для одного просторной.
10 Как юный аист крылья иногда
Поднимет к взлёту и опустит снова,
Не смея оторваться от гнезда,
13 Так и во мне, уже вспылать готова,
Тотчас же угасала речь моя,
И мой вопрос не претворялся в слово.
16 Отец мой, видя, как колеблюсь я,
Сказал мне на ходу: "Стреляй же смело,
Раз ты свой лук напряг до острия!"
19 Раскрыв уста уже не оробело:
"Как можно изнуряться, — я сказал, —
Там, где питать не требуется тело?"
22 "Припомни то, как Мелеагр сгорал,[912]
Когда подверглась головня сожженью,
И минет горечь, — он мне отвечал. —
25 И, рассудив, как всякому движенью
Движеньем вторят ваши зеркала,[913]
Ты жёсткое принудишь к размягченью.
28 Но, чтобы мысль твоя покой нашла,
Вот Стаций здесь; и я к нему взываю,
Чтобы твоя болячка зажила".
31 "Прости, что вечный строй я излагаю
В твоём присутствии, — сказал поэт. —
Но отказать тебе я не дерзаю".
34 Потом он начал: "Если мой ответ
Ты примешь в разуменье, сын мой милый,
То сказанному «как» прольётся свет.
37 Беспримесная кровь, которой жилы
Вобрать не могут в жаждущую пасть,
Как лишнее, чего доесть нет силы,
40 Приемлет в сердце творческую власть
Образовать собой всё тело ваше,
Как в жилах кровь творит любую часть.
43 Очистясь вновь и в то сойдя, что краше
Не называть, впоследствии она
Сливается с чужой в природной чаше.
46 Здесь та и эта соединена,
Та — покоряясь, эта — созидая,
Затем что в высшем месте[914] рождена.
49 Смешавшись с той и к делу приступая,
Она её сгущает, сгусток свой,
Раз созданный, помалу оживляя.
52 Зиждительная сила, став душой,
Лишь тем отличной от души растенья,
Что та дошла, а этой — путь большой,
55 Усваивает чувства и движенья,
Как гриб морской, и нужные даёт
Зачатым свойствам средства выраженья.
58 Так ширится, мой сын, и так растёт
То, что в родящем сердце пребывало,
Где естество всю плоть предсоздаёт.
61 Но уловить, как тварь младенцем стала,
Не так легко, и здесь ты видишь тьму;
Мудрейшего, чем ты, она сбивала,
64 И он учил, что, судя по всему,
Душа с возможным разумом не слита,
Затем что нет вместилища ему.[915]
67 Но если правде грудь твоя открыта,
Знай, что, едва зародыш завершён
И мозговая ткань вполне развита,
70 Прадвижитель, в веселии склонен,
Прекрасный труд природы созерцает,
И новый дух в него вдыхает он,
73 Который всё, что там росло, вбирает;
И вот душа, слиянная в одно,
Живёт, и чувствует, и постигает.
76 И если то, что я сказал, темно,
Взгляни, как в соке, что из лоз сочится,
Жар солнца превращается в вино.
79 Когда ж у Лахезис[916] весь лён ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля — те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;[917]
Ей только здесь ясна её дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нём пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.[918]
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовётся тенью; ею создаются
Орудья чувствам — зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И всё, чей дух взволнован и смущён,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлён".[919]
109 Последнего достигнув поворота,
Мы обратились к правой стороне,
И нас другая заняла забота.
112 Здесь горный склон — в бушующем огне,
А из обрыва ветер бьёт, взлетая,
И пригибает пламя вновь к стене;
115 Нам приходилось двигаться вдоль края,
По одному; так шёл я, здесь — огня,
А там — паденья робко избегая.
118 "Тут надо, — вождь остерегал меня, —
Глаза держать в поводьях неустанно,
Себя всё время от беды храня".
121 «Summae Deus clementiae»,[920] — нежданно
Из пламени напев донёсся к нам;
Мне было всё же и взглянуть желанно,
124 И я увидел духов, шедших там;
И то их путь, то вновь каймы полоска
Мой взор распределяли пополам.
127 Чуть гимн умолк, как «Virum non cognosco!»[921] —
Раздался крик. И снова песнь текла,
Подобием глухого отголоска.
130 И снова крик: "Диана не могла
В своём лесу терпеть позор Гелики,[922]
Вкусившей яд Венеры". И была
133 Вновь песнь; и вновь превозносили клики