признал в седмице той,
А пенье голосов признал «Осанной».
52 Светлей пылал верхами чудный строй,
Чем полночью в просторах тверди ясной
Пылает полный месяц над землёй.
55 Я в изумленье бросил взгляд напрасный
Вергилию, и мне ответил он
Таким же взглядом, как и я — безгласный.
58 Мой взор был снова к дивам обращён,
Всё надвигавшимся в строю широком
Медлительнее новобрачных жён.
61 "Ты что ж, — сказала женщина с упрёком, —
Горящий взгляд стрёмишь к живым огням,
А что за ними — не окинешь оком?"
64 И я увидел: вслед, как вслед вождям,
Чреда людей, вся в белом, выступала,
И белизны такой не ведать нам.
67 Вода налево от меня сверкала
И возвращала мне мой левый бок,
Едва я озирался, — как зерцало.
70 Когда я был настолько недалёк,
Что мы всего лишь речкой разделялись,
Я шаг прервал и лучше видеть мог.
73 А огоньки всё ближе надвигались,
И, словно кистью проведены,
За ними волны, крася воздух, стлались;
76 Все семь полос, отчётливо видны,
Напоминали яркими цветами
Лук солнца или перевязь луны.[974]
79 Длину всех этих стягов я глазами
Не озирал; меж крайними просвет
Измерился бы десятью шагами.
82 Под чудной сенью шло двенадцать чет
Маститых старцев,[975] двигаясь степенно,
И каждого венчал лилейный цвет.
85 Все воспевали песнь: "Благословенна
Ты в дочерях Адама, и светла
Краса твоя и навсегда нетленна!"
88 Когда чреда избранная прошла
И свежую траву освободила,
Которою та сторона цвела, —
91 Как вслед светилам вставшие светила,
Четыре зверя[976] взор мой различил.
Их лбы листва зелёная обвила;
94 У каждого — шесть оперённых крыл;
Крыла — полны очей; я лишь означу,
Что так смотрел бы Аргус[977], если б жил.
97 Чтоб начертать их облик, я не трачу
Стихов, читатель; непосильно мне
При щедрости исполнить всю задачу.
100 Прочти Езекииля; он вполне
Их описал, от северного края
Идущих в ветре, в туче и в огне.
103 Как на его листах, совсем такая
Наружность их; в одной лишь из статей
Я с Иоанном — крылья исчисляя.[978]
106 Двуколая, меж четырёх зверей
Победная повозка[979] возвышалась,
И впряжённый Грифон[980] шёл перед ней.
109 Он крылья так держал, что отделялась
Срединная от трёх и трёх полос,
И ни одна разъятьем не ломалась.
112 К вершинам крыл я тщетно взгляд вознёс;
Он был золототел, где он был птицей,
А в остальном — как смесь лилей и роз.
115 Не то, чтоб Август равной колесницей
Не тешил Рима, или Сципион,[981] —
Сам выезд Солнца был бедней сторицей,
118 Тот выезд Солнца, что упал, спален,
Когда Земля взмолилася в печали
И Дий творил свой праведный закон.[982]
121 У правой ступицы, кружа, плясали
Три женщины; одна — совсем ала;
Её в огне с трудом бы распознали;
124 Другая словно создана была
Из плоти, даже кости, изумрудной;
И третья — как недавний снег бела.
127 То белая вела их в пляске чудной,
То алая, чья песнь у всех зараз
То лёгкой поступь делала, то трудной.[983]
130 А слева — четверо вели свой пляс,
Одеты в пурпур, повинуясь ладу
Одной из них, имевшей третий глаз.[984]
133 За этим сонмищем предстали взгляду
Два старца, сходных обликом благим
И твёрдым, но несходных по наряду;
136 Так, одного питомцем бы своим
Счёл Гиппократ, природой сотворённый
На благо самым милым ей живым;
139 Обратною заботой поглощённый,
Второй сверкал столь режущим мечом,
Что я глядел чрез реку, устрашённый.[985]
142 Прошли смиренных четверо[986] потом;
И одинокий старец, вслед за ними,
Ступал во сне, с провидящим челом.[987]
145 Все семь от первых ризами своими
Не отличались; но взамен лилей
Венчали розы наравне с другими
148 Багряными цветами снег кудрей;
Далёкий взор клялся бы, что их лица
Огнём пылают кверху от бровей.
151 Когда со мной равнялась колесница,
Раздался гром; и, словно возбранён
Был дальше ход, святая вереница
154 Остановилась позади знамён.[988]
ПЕСНЬ ТРИДЦАТАЯ
1 Когда небес верховных семизвездье,
Чьей славе чужд закат или восход
И мгла иная, чем вины возмездье,
4 Всем указуя должных дел черёд,
Как указует нижнее деснице
Того, кто судно к пристани ведёт,
7 Остановилось,[989] — шедший в веренице,
Перед Грифоном, праведный собор
С отрадой обратился к колеснице;
10 Один, подъемля вдохновенный взор,
Спел: «Veni, sponsa, de Libano, veni!»[990] —
Воззвав трикраты, и за ним весь хор.
13 Как сонм блаженных из могильной сени,
Спеша, восстанет на призывный звук,
В земной плоти, воскресшей для хвалений,
16 Так над небесной колесницей вдруг.
Возникло сто, ad vocem tanti senis,[991]
Всевечной жизни вестников и слуг.[992]
19 И каждый пел: «Benedictus qui venis!»[993]
И, рассыпая вверх и вкруг цветы,
Звал: «Manibus о date lilia plenis!»[994]
22 Как иногда багрянцем залиты
В начале утра области востока,
А небеса прекрасны и чисты,
25 И солнца лик, поднявшись невысоко,
Настолько застлан мягкостью паров,
Что на него спокойно смотрит око, —
28 Так в лёгкой туче ангельских цветов,
Взлетавших и свергавшихся обвалом
На дивный воз и вне его краёв,
31 В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина,[995] облачена
В зелёный плащ и в платье огне-алом.
34 И дух мой, — хоть умчались времена,
Когда его ввергала в содроганье
Одним своим присутствием она,
37 А здесь неполным было созерцанье, —
Пред тайной силой, шедшей от неё,
Былой любви изведал обаянье.
40 Едва в лицо ударила моё
Та сила, чьё, став отроком, я вскоре
Разящее почуял остриё,
43 Я глянул влево, — с той мольбой во взоре,
С какой ребёнок ищет мать свою
И к ней бежит в испуге или в горе, —
46 Сказать Вергилию: "Всю кровь мою
Пронизывает трепет несказанный:
Следы огня былого узнаю!"
49 Но мой Вергилий в этот миг нежданный
Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,
Вергилий, мне для избавленья данный.
52 Все чудеса запретных Еве рощ
Омытого росой[996] не оградили
От слез, пролившихся, как чёрный дождь.
55 "Дант, оттого что отошёл Вергилий,
Не плачь, не плачь ещё; не этот меч
Тебе для плача жребии судили".
58 Как адмирал, чтобы людей увлечь