На кораблях воинственной станицы,
То с носа, то с кормы к ним держит речь,
61 Такой, над левым краем колесницы,
Чуть я взглянул при имени своём,
Здесь поневоле вписанном в страницы,
64 Возникшая с завешенным челом
Средь ангельского празднества — стояла,
Ко мне чрез реку обратясь лицом.
67 Хотя опущенное покрывало,
Окружено Минервиной листвой,[997]
Её открыто видеть не давало,
70 Но, с царственно взнесённой головой,
Она промолвила, храня обличье
Того, кто гнев удерживает свой:
73 "Взгляни смелей! Да, да, я — Беатриче.
Как соизволил ты взойти сюда,[998]
Где обитают счастье и величье?"
76 Глаза к ручью склонил я, но когда
Себя увидел, то, не молвив слова,
К траве отвёл их, не стерпев стыда.
79 Так мать грозна для сына молодого,
Как мне она казалась в гневе том:
Горька любовь, когда она сурова.
82 Она умолкла; ангелы кругом
Запели: «In te, Domine, speravi»,[999]
На «pedes meos» завершив псалом.
85 Как леденеет снег в живой дубраве,
Когда, славонским ветром остужен,
Хребет Италии сжат в мёрзлом сплаве,
88 И как он сам собою поглощён,
Едва дохнет земля, где гибнут тени,[1000]
И кажется-то воск огнём спален, —
91 Таков был я, без слез и сокрушений,
До песни тех, которые поют
Вослед созвучьям вековечных сеней;[1001]
94 Но чуть я понял, что они зовут
Простить меня, усердней, чем словами:
«О госпожа, зачем так строг твой суд!», —
97 Лёд, сердце мне сжимавший как тисками,
Стал влагой и дыханьем и, томясь,
Покинул грудь глазами и устами.
100 Она, всё той же стороны держась
На колеснице, вняв моленья эти,
Так, речь начав, на них отозвалась:
103 "Вы бодрствуете в вековечном свете;
Ни ночь, ни сон не затмевают вам
Неутомимой поступи столетий;
106 И мой ответ скорей тому, кто там
Сейчас стоит и слезы льёт безгласно,
И скорбь да соразмерится делам.
109 Не только силой горних кругов, властно
Велящих семени дать должный плод,
Чему расположенье звёзд причастно,
112 Но милостью божественных щедрот,
Чья дождевая туча так подъята,
Что до неё наш взор не досягнёт,
115 Он в новой жизни[1002] был таков когда-то,
Что мог свои дары, с теченьем дней,
Осуществить невиданно богато.
118 Но тем дичей земля и тем вредней,
Когда в ней плевел сеять понемногу,
Чем больше силы почвенной у ней.
121 Была пора, он находил подмогу
В моём лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.
124 Но чуть я, между первым и вторым
Из возрастов,[1003] от жизни отлетела, —
Меня покинув, он ушёл к другим.[1004]
127 Когда я к духу вознеслась от тела
И силой возросла и красотой,
Его душа к любимой охладела.
130 Он устремил шаги дурной стезёй,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья — лишь посул пустой.
133 Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву,[1005] чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
136 Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда.
139 И я ворота мёртвых посетила,
Прося, в тоске, чтобы ему помог
Тот, чья рука его сюда взводила.
142 То было бы нарушить божий рок —
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк
145 Раскаянья, обильного слезами".
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1 "Ты, ставший, у священного потока, —
Так, речь ко мне направив остриём,
Хоть было уж и лезвие[1006] жестоко,
4 Она тотчас же начала потом, —
Скажи, скажи, права ли я! Признаний
Мои улики требуют во всём".
7 Я был так слаб от внутренних терзаний,
Что голос мой, поднявшийся со дна,
Угас, ещё не выйдя из гортани.
10 Пождав: "Ты что же? — молвила она. —
Ответь мне! Память о годах печали[1007]
В тебе волной[1008] ещё не сметена".
13 Страх и смущенье, горше, чем вначале,
Исторгли из меня такое «да»,
Что лишь глаза его бы распознали.
16 Как самострел ломается, когда
Натянут слишком, и полет пологий
Его стрелы не причинит вреда,
19 Так я не вынес бремени тревоги,
И ослабевший голос мой затих,
В слезах и вздохах, посреди дороги.
22 Она сказала: "На путях моих,
Руководимый помыслом о благе,
Взыскуемом превыше всех других,[1009]
25 Скажи, какие цепи иль овраги
Ты повстречал, что мужеством иссяк
И к одоленью не нашёл отваги?
28 Какие на челе у прочих благ
Увидел чары и слова обета,
Что им навстречу устремил свой шаг?"
31 Я горьким вздохом встретил слово это
И, голос мой усильем подчиня,
С трудом раздвинул губы для ответа.
34 Потом, в слезах: "Обманчиво маня,
Мои шаги влекла тщета земная,
Когда ваш облик скрылся от меня".
37 И мне она: "Таясь иль отрицая,
Ты обмануть не мог бы Судию,
Который судит, все деянья зная.
40 Но если кто признал вину свою
Своим же ртом, то на суде точило
Вращается навстречу лезвию.[1010]
43 И всё же, чтоб тебе стыднее было,
Заблудшему, и чтоб тебя опять,
Как прежде, песнь сирен не обольстила,
46 Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,
Куда мой образ, ставший горстью пыли,
Твои шаги был должен направлять.
49 Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем облик мой, распавшийся в могиле.
52 Раз ты лишился высшей из отрад
С моею смертью, что же в смертной доле
Ещё могло к себе привлечь твой взгляд?
55 Ты должен был при первом же уколе
Того, что бренно, устремить полет
Вослед за мной, не бренной, — как дотоле.
58 Не надо было брать на крылья гнёт,
Чтоб снова пострадать, — будь то девичка
Иль прочий вздор, который миг живёт.
61 Раз, два страдает молодая птичка;
А оперившихся и зорких птиц
От стрел и сети бережёт привычка".
64 Как малыши, глаза потупив ниц,
Стоят и слушают и, сознавая
Свою вину, не подымают лиц,
67 Так я стоял. "Хоть ты скорбишь, внимая,
Вскинь бороду, — она сказала мне. —
Ты больше скорби вынесешь, взирая".
70 Крушится легче дуб на крутизне
Под ветром, налетевшим с полуночи
Или рождённым в Ярбиной стране,[1011]
73 Чем поднял я на зов чело и очи;
И, бороду взамен лица назвав,
Она отраву сделала жесточе.
76 Когда я каждый распрямил сустав,
Глаз различил, что первенцы творенья[1012]
Дождём цветов не окропляют трав;
79 И я увидел, полн ещё смятенья,
Что Беатриче взоры навела
На Зверя, слившего два воплощенья.[1013]
82 Хоть за рекой и не открыв чела, —
Она себя былую побеждала[1014]