124 Что в нём звучит высокая хвала,
Я понял, слыша: «Для побед воскресни»,
Но речь невнятной разуму была.
127 Я так влюбился в голос этой песни,
И так он мной всецело овладел,
Что я вовек не ведал уз чудесней.
130 Мне скажут, что язык мой слишком смел
И я принизил очи заревые,[1410]
В которых всем мечтам моим предел;
133 Но взвесивший, что в высоте живые
Печати всех красот[1411] мощней царят,
А там я к ним поздней воззрел впервые,[1412]
136 Простит мне то, в чём я виниться рад,
Чтоб быть прощённым, и воздаст мне верой;
Святой восторг отсюда не изъят,[1413]
139 Затем что он все чище с каждой сферой.
ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
1 Сочувственная воля, истекая
Из праведной любви, как из дурной
И ненасытной истекает злая,
4 Прервала пенье лиры неземной,
Святые струны замиряя властно,
Настроенные вышнею рукой.
7 Возможно ль о благом просить напрасно
Те сущности, которые, чтоб дать
Мне попросить, умолкли так согласно?
10 По праву должен без конца страдать
Тот, кто, прельщён любовью недостойной,
Такой любви отринул благодать.
13 Как в воздухе прозрачном ночи знойной
Скользнёт внезапный пламень иногда
И заставляет дрогнуть взор спокойный,
16 Как будто передвинулась звезда,
Хоть там, где вспыхнул он, светил держава
Цела, а сам он гаснет без следа, —
19 Так от плеча, простёршегося вправо,
Скользнула вниз, вдоль по кресту нисшед,
Одна из звёзд,[1414] чья там блистает слава.
22 И с ленты не сорвался самоцвет,
А в полосе луча промчался, светел,
Как блещущий за алебастром свет;
25 Так дух Анхиза страстно сына встретил,
В чём высшая нас уверяет муза,
Когда его в Элисии заметил.[1415]
28 "О sanguis meus, о superinfusa
Gratia Dei, sicut tibi cui
Bis unquam coeli ianua reclusa?"[1416]
31 Так этот свет; внимательно к нему я
Возвёл глаза; потом возвёл к моей
Владычице, и здесь, и там ликуя:
34 Столь радостен был блеск её очей,
Что мне казалось — благодати Рая
Моим очам нельзя познать полней.
37 А дух, мой слух и зренье услаждая,
Продолжил речь, но смысл был так глубок,
Что я ему внимал, не понимая.
40 Он не нарочно мглой себя облёк,
А поневоле: взлёт его суждений
Для цели смертных слишком был высок.
43 Когда же лук столь жарких изъявлений
Был вновь ослаблен, так что речь во всём
Сошла до нашей умственной мишени,
46 То сразу же я различил потом:
"Благословен в трёх лицах совершенный,
Столь милостивый в семени моем!"
49 И дальше: "Голод[1417] давний и блаженный,
Той книгою великой[1418] данный мне,
Где белое и чёрное нетленны,
52 Ты в этом, сын мой, утолил огне,
Где говорю я, и да восхвалится
Та, что тебя возносит к вышине!
55 Ты веруешь, что мысль твоя стремится
Ко мне из Первой[1419] так, как пять иль шесть
Из единицы ведомой лучится;[1420]
58 И ты вопрос не хочешь произнесть,
Кто я, который больше, чем вся стая
Счастливых духов, рад тебя обресть.
61 Ты в этой вере прав: здесь обитая,
Большой и малый в Зеркало[1421] глядят,
Где видима заране мысль любая.
64 Но чтоб любви, которой я объят,
Бессонно зрящий, и всегда взволнован,
Как сладкой жаждой, не было преград,
67 Пусть голос твой, уверен, смел, нескован,
Мне явит волю, явит мне вопрос,
Которому ответ предуготован!"
70 Тогда я к Беатриче взор вознёс;
Та, слыша мысль, улыбкой отвечала,
И, окрылённый, мой порыв возрос.
73 Я начал так: "Вы — те, кому предстало
Всеравенство[1422]; меж чувством и умом
Для вас неравновесия не стало;
76 Затем что в Солнце, светом и теплом
Вас озарившем и согревшем, оба[1423]
Вне всех подобий в равенстве своём.
79 Но мысль и воля[1424] в смертных жертвах гроба,
Чему ясна причина вам одним,
В своих крылах оперены особо;
82 И я, как смертный, свыкшийся с таким
Неравенством, творю благодаренье
За отчий праздник сердцем лишь своим.[1425]
85 Тебя молю я, в это украшенье
Столь дивно вправленный топаз живой,
По имени твоём уйми томленье".
88 "Листва моя, возлюбленная мной
Сквозь ожиданье, — так он, мне в угоду,
Ответ свой начал, — я был корень твой".
91 Потом сказал мне: "Тот, кто имя роду
Дал твоему[1426] и кто сто с лишним лет
Идёт горой по первому обводу,[1427]
94 Мне сыном был, а им рождён твой дед;[1428]
И надо, чтоб делами довременно
Ты снял с него томительный запрет.[1429]
97 Флоренция, меж древних стен,[1430] бессменно
Ей подающих время терц и нон,[1431]
Жила спокойно, скромно и смиренно.
100 Не знала ни цепочек, ни корон,
Ни юбок с вышивкой, и поясочки
Не затмевали тех, кто обряжен.
103 Отцов, рождаясь, не страшили дочки,
Затем что и приданое, и срок
Не расходились дальше должной точки.
106 Пустых домов назвать никто не мог;
И не было ещё Сарданапала,
Дабы явить, чем может стать чертог.
109 Ещё не взнёсся выше Монтемало
Ваш Птичий Холм, который победил
В подъёме и обгонит в час развала.[1432]
112 На Беллинчоне Берти[1433] пояс был
Ремённый с костью; с зеркалом прощалась
Его жена, не наведя белил.
115 На Нерли и на Веккьо[1434] красовалась
Простая кожа, без затей гола;
Рука их жён кудели не гнушалась.
118 Счастливицы! Всех верная ждала
Гробница,[1435] ни единая на ложе
Для Франции[1436] забыта не была.
121 Одна над люлькой вторила всё то же
На языке, который молодым
Отцам и матерям всего дороже.
124 Другая, пряжу прядучи, родным
И домочадцам речь вела часами
Про славу Трои, Фьезоле и Рим.
127 Казались бы Чангелла[1437] между нами
Иль Сальтерелло[1438] чудом дивных стран,
Как Квинций иль Корнелия — меж вами.[1439]
130 Такой прекрасный, мирный быт граждан,
В гражданственном живущих единенье,
Такой приют отрадный был мне дан
133 Марией,[1440] громко призванной в мученье;
И, в древнем вашем храме восприят,
Я Каччагвидой стал в святом крещенье.