И знаете сомненье[1515], тайных мук
Моей душе принёсшее столь много".
34 Как сокол, если снять с него клобук,
Вращает голову, и бьёт крылами,
И горд собой, готовый взвиться вдруг,
37 Так этот образ, сотканный хвалами
Щедротам божьим, мне себя явил
И песни пел, неведомые нами.
40 Потом он начал: "Тот, кто очертил
Окружность мира, где и сокровенный,
И явный строй вещей распределил,
43 Не мог запечатлеть во всей вселенной
Свой разум так, чтобы её предел
Он не превысил в мере несравненной.
46 Тот первый горделивец, кто владел
Всем, что доступно созданному было,
Не выждав озаренья, пал, незрел.[1516]
49 И всякому, чья маломощней сила,
То Благо охватить возбранено,
Что, без границ, само себе — мерило.
52 Зато и наше зренье, — а оно
Лишь как единый из лучей причастно
Уму, которым все озарено, —
55 Не может быть само настолько властно,
Чтобы его Исток во много раз
Не видел дальше, чем рассудку ясно.
58 И разум, данный каждому из вас,
В смысл вечной справедливости вникая,
Есть как бы в море устремлённый глаз:
61 Он видит дно, с прибрежия взирая,
А над пучиной тщетно мечет взгляд;
Меж тем дно есть, но застит глубь морская.
64 Свет — только тот, который восприят
От вечной Ясности; а все иное —
Мрак, мгла телесная, телесный яд.
67 Отныне правосудие живое
Тебе раскрыл я и вопрос пресёк,
Не оставлявший мысль твою в покое.
70 Ты говорил: "Родится человек
Над брегом Инда; о Христе ни слова
Он не слыхал и не читал вовек;
73 Он был всегда, как ни судить сурово,
В делах и в мыслях к правде обращён,
Ни в жизни, ни в речах не делал злого.
76 И умер он без веры, не крещён.
И вот, он проклят; но чего же ради?
Чем он виновен, что не верил он?"
79 Кто ты, чтобы, в судейском сев наряде,
За много сотен миль решать дела,
Когда твой глаз не видит дальше пяди?
82 Все те, чья мысль со мной бы вглубь пошла,
Когда бы вас Писанье не смиряло,
Сомненьям бы не ведали числа.
85 О стадо смертных, мыслящее вяло!
Благая воля изначала дней
От благости своей не отступала.
88 То — справедливо, что созвучно с ней;
Не привлекаясь бренными благами,
Она творит их из своих лучей".
91 Как аист, накормив птенцов, кругами,
Витая над гнездом, чертит простор,
А выкормок следит за ним глазами,
94 Так воспарял, — и так вздымал я взор, —
Передо мною образ благодатный,
Чьи крылья подвигал такой собор.
97 Он пел, кружа, и молвил: "Как невнятны
Тебе мои слова, так искони
Пути господни смертным непонятны".
100 Когда недвижны сделались огни
Святого духа, все как знак чудесный,
Принёсший Риму честь в былые дни,[1517]
103 Он начал вновь: "Сюда, в чертог небесный,
Не восходил не веривший в Христа
Ни ранее, ни позже казни крестной.
106 Но много и таких зовёт Христа,
Кто в день возмездья будет меньше prope[1518]
К нему, чем те, кто не знавал Христа.
109 Они родят презренье в эфиопе,
Когда кто здесь окажется, кто — там,
Навек в богатом или в нищем скопе.[1519]
112 Что скажут персы вашим королям,
Когда листы раскроются для взора,
Где полностью записан весь их срам?
115 Там узрят, средь Альбертова позора,
Как пражская земля разорена,
О чём перо уже помянет скоро;[1520]
118 Там узрят, как над Сеной жизнь скудна,
С тех пор как стал поддельщиком металла
Тот, кто умрёт от шкуры кабана;[1521]
121 Там узрят, как гордыня обуяла
Шотландца с англичанином,[1522] как им
В своих границах слишком тесно стало.
124 Увидят, как верны грехам земным
Испанец и богемец,[1523] без печали
Мирящийся с бесславием своим;
127 Увидят, что заслуги засчитали
Хромцу ерусалимскому чрез I,
А через М — обратное вписали;[1524]
130 Увидят, как живёт в скупой грязи
Тот, кто над жгучим островом вельможен,[1525]
Где для Анхиза был конец стези;[1526]
133 И чтобы показать, как он ничтожен,
О нём напишут с сокращеньем слов,
Где многий смысл в немного строчек вложен.
136 И обличатся в мерзости грехов
И брат, и дядя,[1527] топчущие рьяно
Честь прадедов и славу двух венцов.
139 И не украсят царственного сана
Норвежец, португалец или серб,
Завистник веницейского чекана.[1528]
142 Блаженна Венгрия, когда ущерб
Свой возместит![1529] И счастлива Наварра,
Когда горами оградит свой герб![1530]
145 Её остерегают от удара
Стон Никосии, Фамагосты крик,
Которых лютый зверь терзает яро,
148 С другими неразлучный ни на миг".[1531]
ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ
1 Как только тот, чьим блеском мир сияет,
Покинет нами зримый небосклон,
И ясный день повсюду угасает,
4 Твердь, чьи высоты озарял лишь он,
Вновь проступает в яркости мгновенной
Несчётных светов, где один зажжён.[1532]
7 Я вспомнил этот стройный чин вселенной,
Чуть символ мира и его вождей
Сомкнул, смолкая, клюв благословенный;
10 Затем что весь собор живых огней,
Лучистей вспыхнув, начал песнопенья,
Утраченные памятью моей.
13 О жар любви в улыбке озаренья,
Как ты пылал в свирельном звоне их,
Где лишь святые дышат помышленья!
16 Когда в лучах камений дорогих,
В шестое пламя[1533] вправленных глубоко,
Звук ангельского пения затих,
19 Я вдруг услышал словно шум потока,
Который, светлый, падает с высот,
Являя мощность своего истока.
22 Как звук своё обличие берёт
У шейки цитры или как дыханью
Отверстье дудки звонкость придаёт,
25 Так, срока не давая ожиданью,
Тот шум, вздымаясь вверх, пророкотал,
Как полостью, орлиною гортанью.
28 Там в голос превратясь, он зазвучал
Из клюва, как слова, которых знойно
Желало сердце, где я их вписал.
31 "Та часть моя, что видит[1534] и спокойно
Выносит солнце у орлов земли, —
Сказал он, — взоров пристальных достойна.
34 Среди огней, что образ мой сплели,
Те, чьим сверканьем глаз мой благороден,
Всех остальных во славе превзошли.
37 Тот, посредине, что с зеницей сходен,
Святого духа некогда воспел
И нёс, из веси в весь, ковчег господень.[1535]
40 Теперь он знает, сколь благой удел
Он выбрал, дух обрекши славословью,
Затем что награждён по мере дел.
43 Из тех пяти, что изогнулись бровью,
Тот, что над клювом ближе помещён,
По мёртвом сыне скорбь утешил вдовью.
46 Теперь он знает, сколь велик урон —