64 Я, снизошед, остановился тут,
Чтоб радостным почтить тебя приветом
Слов и лучей, в которых я замкнут.
67 Не бо′льшая любовь сказалась в этом:
Такой и большей пламенеют там,
Вверху,[1556] как зримо по горящим светам;
70 Но высшая любовь, внушая нам
Служить тому, кто правит всей вселенной,
Здесь назначает, как ты видишь сам".
73 "Мне ясно, — я сказал, — о свет священный,
Что вольною любовью побуждён
Ваш сонм идти за Волей сокровенной;
76 Но есть одно, чем разум мой смущён:
Зачем лишь ты средь стольких оказался
К беседе этой предопределён".
79 Ещё последний слог мой не сказался,
Когда, средину претворяя в ось,
Огонь, как быстрый жёрнов, завращался,
82 И из любви, в нём скрытой, раздалось:
"Свет благодати на меня стремится,
Меня облёкший пронизав насквозь,
85 И, с ним соединясь, мой взор острится,
И сам я так взнесён, что мне видна
Прасущность, из которой он струится.
88 Так пламенная радость мне дана,
И этой зоркости моей чудесной
Воспламененность риз моих равна.
91 Но ни светлейший дух в стране небесной,
Ни самый вникший в бога серафим
Не скажут тайны, и для них безвестной.
94 Так глубоко ответ словам твоим
Скрыт в пропасти предвечного решенья,
Что взору сотворённому незрим.
97 И ты, вернувшись в смертные селенья,
Скажи об этом, ибо там спешат
К её краям тропою дерзновенья.
100 Ум, здесь светящий, там укутан в чад;
Суди, как на земле в нём сила бренна,
Раз он бессилен, даже небом взят".
103 Свои вопросы я пресёк мгновенно,
Стесняемый преградой этих слов,
И лишь — кто он,[1557] спросил его смиренно.
106 "Есть кряж меж италийских берегов,
К твоей отчизне близкий и намного
Взнесённый выше грохота громов;
109 Он Катрию отводит в виде рога,
Сходящего к стенам монастыря,
Который служит почитанью бога".[1558]
112 Так в третий раз он начал, говоря.
"Там, — продолжал он мне, благоречивый, —
Я так окреп, господень труд творя,
115 Кто, добавляя к пище сок оливы,
Легко сносил жары и холода,
Духовным созерцанием счастливый.
118 Скит этот небу приносил всегда
Обильный плод; но истощился рано,
И ныне близок день его стыда.
121 В той киновии был я Пьер Дамьяно,
И грешный Пётр был у Адрийских вод,
Где инокам — Мариин дом охрана.[1559]
124 Когда был близок дней моих исход,
Мне дали шляпу[1560] противу желанья,
Ту, что от худа к худшему идёт.
127 Ходили Кифа и Сосуд Избранья[1561]
Святого духа, каждый бос и худ,
Питаясь здесь и там от подаянья.
130 А нынешних святителей ведут
Под локотки, да спереди вожатый, —
Так тяжелы! — да сзади хвост несут.
133 И конь и всадник мантией объяты, —
Под той же шкурой целых два скота.
Терпенье божье, скоро ль час расплаты!"
136 При этом слове блески, больше ста,
По ступеням, кружась, спускаться стали,
И, что ни круг, росла их красота.
139 Потом они умолкшего обстали
И столь могучий испустили крик,
Что здесь[1562] подобье сыщется едва ли.
142 Слов я не понял; так был гром велик.
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1 Объят смятеньем, я направил взоры
К моей вожатой, как малыш спешит
Всегда туда, где верной ждёт опоры;
4 Она, как мать, чей голос так звучит,
Что мальчик, побледневший от волненья,
Опять весёлый обретает вид,
7 Сказала мне: "Здесь горние селенья.
Иль ты забыл, что свят в них каждый миг
И все исходит от благого рвенья?
10 Суди, как был бы искажён твой лик
Моей улыбкой и поющим хором,
Когда тебя так потрясает крик,
13 Непонятый тобою, но в котором
Предвозвещалось мщенье, чей приход
Ты сам ещё увидишь смертным взором.
16 Небесный меч ни медленно сечёт,
Ни быстро, разве лишь в глазах иного,
Кто с нетерпеньем иль со страхом ждёт.
19 Теперь ты должен обернуться снова;
Немало душ, одну другой славней
Увидишь ты, моё исполнив слово".
22 Я оглянулся, повинуясь ей;
И мне станица мелких сфер предстала,
Украшенных взаимностью лучей.
25 Я был как тот, кто притупляет жало
Желания и заявить о нём
Не смеет, чтоб оно не раздражало.
28 Но подплыла всех налитей огнём
И самая большая из жемчужин
Унять меня в томлении моём.
31 В ней я услышал[1563]: "Будь твой взор так дружен,
Как мой, с любовью, жгущей нашу грудь,
Вопрос твой был бы в слове обнаружен.
34 Но я, чтоб не замедлен был твой путь
К высокой цели, не таю ответа,
Хоть ты уста боишься разомкнуть.
37 Вершину над Касино[1564] в оны лета
Толпами посещал в урочный час
Обманутый народ,[1565] противник света.
40 Я — тот, кто там поведал в первый раз,
Как назывался миру ниспославший
Ту истину, что так возносит нас;
43 По милости, мне свыше воссиявшей,
Я всю округу вырвал из тенёт
Нечистой веры, землю соблазнявшей.
46 Все эти светы были, в свой черёд,
Мужи, чьи взоры созерцали бога,
А дух рождал священный цвет и плод.
49 Макарий здесь, здесь Ромоальд,[1566] здесь много
Моих собратий, чей в монастырях
Был замкнут шаг и сердце было строго".
52 И я ему: "Приязнь, в твоих словах
Мне явленная, и благоволенье,
Мной видимое в ваших пламенах,
55 Моей души раскрыли дерзновенье,
Как розу раскрывает солнца зной,
Когда всего сильней её цветенье.
58 И я прошу; и ты, отец, открой,
Могу ли я пребыть в отрадной вере,
Что я узрю воочью образ твой".
61 И он мне: "Брат, свершится в высшей сфере[1567]
Всё то, чего душа твоя ждала;
Там все, и я, блаженны в полной мере.
64 Там свершена, всецела и зрела
Надежда всех; там вечно пребывает
Любая часть недвижной, как была.
67 То — шар вне места, остий он не знает;
И наша лестница, устремлена
В его предел, от взора улетает.
70 Пред патриархом Яковом она
Дотуда от земли взнеслась когда-то,
Когда предстала, ангелов полна.[1568]
73 Теперь к её ступеням не подъята
Ничья стопа, и для сынов земли
Писать устав мой — лишь бумаги трата.
76 Те стены, где монастыри цвели, —
Теперь вертепы; превратились рясы
В дурной мукой набитые кули.
79 Не так враждебна лихва без прикрасы
Всевышнему, как в нынешние дни
Столь милые монашеству запасы.
82 Всё, чем владеет церковь, — искони
Наследье нищих, страждущих сугубо,
А не родни[1569] иль якобы родни.
85 Столь многое земному телу любо,
Что раньше минет чистых дум пора,
Чем первый жёлудь вырастет у дуба.
88 Пётр[1570] начинал без злата и сребра,
А я — молитвой и постом упорным;