[1656] силил пламень свой;
13 И стал таким, каким пред нашим зреньем
Юпитер был бы, если б Марс и он,
Став птицами, сменились опереньем.[1657]
16 Та власть, которой там распределён
Черёд и чин, благословенным светам
Велела смолкнуть, и угас их звон,
19 Когда я внял: "Что я меняюсь цветом,
Не удивляйся; внемля мой глагол,
Все переменят цвет в соборе этом.
22 Тот, кто, как вор, воссел на мой престол,[1658]
На мой престол, на мой престол, который
Пуст перед сыном божиим, возвёл
25 На кладбище моем[1659] сплошные горы
Кровавой грязи; сверженный с высот,[1660]
Любуясь этим, утешает взоры".
28 Тот цвет, которым солнечный восход
Иль час заката облака объемлет,
Внезапно охватил весь небосвод.
31 И словно женщина, чья честь не дремлет
И сердце стойко, чувствует испуг,
Когда о чьём-либо проступке внемлет,
34 Так Беатриче изменилась вдруг;
Я думаю, что небо так затмилось,
Когда Всесильный[1661] поникал средь мук.
37 Меж тем все дальше речь его стремилась,
И перемена в голосе была
Не меньшая, чем в облике явилась.
40 "Невеста божья не затем взросла
Моею кровью, кровью Лина, Клета,
Чтоб золото стяжалось без числа;
43 И только чтоб стяжать блаженство это,
Сикст, Пий, Каликст и праведный Урбан,[1662]
Стеня, пролили кровь в былые лета.
46 Не мы хотели, чтобы христиан
Преемник наш пристрастною рукою
Делил на правый и на левый стан;[1663]
49 Ни чтоб ключи, полученные мною,
Могли гербом на ратном стяге стать,
Который на крещёных поднят к бою;
52 Ни чтобы образ мой скреплял печать
Для льготных грамот, покупных и лживых,
Меня краснеть неволя и пылать!
55 В одежде пастырей-волков грызливых
На всех лугах мы видим средь ягнят.
О божий суд, восстань на нечестивых!
58 Гасконцы с каорсинцами[1664] хотят
Пить нашу кровь; о доброе начало,[1665]
В какой конечный впало ты разврат!
61 Но промысел, чья помощь Рим спасала
В великой Сципионовой борьбе,[1666]
Спасёт, я знаю, — и пора настала.
64 И ты, мой сын, сойдя к земной судьбе
Под смертным грузом, смелыми устами
Скажи о том, что я сказал тебе!"
67 Как дельный воздух мёрзлыми парами
Снежит к земле, едва лишь Козерог
К светилу дня притронется рогами,[1667]
70 Так здесь эфир себя в красу облёк,
Победные взвевая испаренья,
Помедлившие с нами долгий срок.
73 Мой взгляд следил все выше их движенья,
Пока среда чрезмерной высоты
Ему не преградила восхожденья.
76 И госпожа, когда от той меты
Я взор отвёл, сказала: "Опуская
Глаза, взгляни, куда пронёсся ты!"
79 И я увидел, что с тех пор, когда я[1668]
Вниз посмотрел, над первой полосой
Я от средины сдвинулся до края.
82 Я видел там, за Гадесом[1669], шальной
Улиссов путь;[1670] здесь — берег, на котором
Европа стала ношей дорогой.[1671]
85 Я тот клочок[1672] обвёл бы шире взором,
Но солнце в бездне упреждало нас
На целый знак и больше,[1673] в беге скором.
88 Влюблённый дух, который всякий час
Стремился пламенно к своей богине,
Как никогда ждал взора милых глаз;
91 Всё, чем природа или кисть доныне
Пленяли взор, чтоб уловлять сердца,
Иль в смертном теле, или на картине,
94 Казалось бы ничтожным до конца
Пред дивной радостью, что мне блеснула,
Чуть я увидел свет её лица;
97 И мощь, которой мне в глаза пахнуло,
Меня, рванув из Ледина гнезда,[1674]
В быстрейшее из всех небес[1675] метнула.
100 Так однородна вся его среда,
Что я не ведал, где я оказался,
Моей вожатой вознесён туда.
103 И мне, чтоб я в догадках не терялся,
Так радостно сказала госпожа,
Как будто бог в её лице смеялся:
106 "Природа мира, всё, что есть, кружа
Вокруг ядра, которое почило,[1676]
Идёт отсюда, как от рубежа.
109 И небо это божья мысль вместила,
Где и любовь, чья власть его влечёт,
Берет свой пыл, и скрытая в нём сила.[1677]
112 Свет и любовь объемлют этот свод,
Как всякий низший кружит, им объятый;
И те высоты их творец блюдёт.[1678]
115 Движенье здесь[1679] не мерят мерой взятой,
Но все движенья меру в нём берут,
Как десять — в половине или в пятой.[1680]
118 Как время, в этот погрузясь сосуд
Корнями, в остальных живёт вершиной,
Теперь понять тебе уже не в труд.[1681]
121 О жадность! Не способен ни единый
Из тех, кого ты держишь, поглотив,
Поднять зеницы над твоей пучиной!
124 Цвет доброй воли в смертном сердце жив;
Но ливней беспрестанные потоки
Родят уродцев из хороших слив.
127 Одни младенцы слушают уроки
Добра и веры, чтоб забыть вполне
Их смысл скорей, чем опушатся щеки.
130 Кто, лепеча, о постном помнил дне,
Вкушает языком, возросшим в силе,
Любую пищу при любой луне.[1682]
133 Иной из тех, что, лепеча, любили
И чтили мать, — владея речью, рад
Её увидеть поскорей в могиле.
136 И так вот кожу белую чернят,
Вняв обольщеньям дочери прекрасной
Дарующего утро и закат.[1683]
139Размысли, и причина станет ясной:
Ведь над землёю власть упразднена,[1684]
И род людской идёт стезёй опасной.
142 Но раньше, чем январь возьмёт весна
Посредством сотой,[1685] вами небреженной,
Так хлынет светом горняя страна,
145 Что вихрь[1686], уже давно предвозвещённый,
Носы туда, где кормы, повернёт,
Помчав суда дорогой неуклонной;
148 И за цветком поспеет добрый плод".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
1 Когда, скорбя о жизни современной
Несчастных смертных, правду вскрыла мне
Та, что мой дух возносит в рай блаженный, —
4 То как, узрев в зеркальной глубине
Огонь свечи, зажжённой где-то рядом,
Для глаз и дум негаданный вполне,
7 И обратясь, чтобы проверить взглядом
Согласованье правды и стекла,
Мы видим слитность их, как песни с ладом, —
10 Так и моя мне память сберегла,
Что я так сделал, взоры погружая
В глаза, где путы мне любовь сплела.
13 И я, — невольно зренье обращая