ответила удивительная вещица, — спросить самого себя.
Этот ответ я посчитал намеком, точнее, советом, не лезть в чужие дела.
Оказавшись на другой стороне прохода, мы вышли к тому месту, где дорога в очередной раз раздваивалась. Путешествие на север могло привести нас в страну серкеров — воинов, по слухам, разъезжающих верхом на гигантских ящерицах. Мы избрали восточное направление и двинулись в сторону страны омергунтов.
Поздно вечером, когда мы остановились, чтобы поужинать и дать лошадям возможность немного передохнуть, я спросил Синдию о том, что хотела сказать шкатулка о совете Сабису спросить самого себя.
— Это не может означать чего-то иного, чем признание манкуанского жреца в том, что ему нужна помощь. Пока он сам не признается в этом, его ненависть либо останется в нем, либо полностью поглотит его.
— Мне это кажется не слишком-то справедливым, Синдия. В конце концов, судьба была достаточно безжалостна к нему. Он перенес жуткие испытания — ему выбили дубинкой зубы, лили на спину кипящую смолу.
— Верно. Однако похоже, что в течение последних восемнадцати лет Сабис довершает работу, начатую гетеринскими жрецами. Никакой палач не сможет истязать нас больнее и изощреннее, нежели мы способны истязать сами себя.
— Объясни, что ты хотела сказать! Синдия отставила тарелку с едой в сторону и посмотрела на меня.
— Ни один палач в мире не в состоянии пытать свою жертву от рассвета до заката в течение нескольких лет без перерыва. Он смог бы делать такое самое большее год. Тут дело в запасе жизненных сил, причем сил и палача, и его жертвы. Однако тот, кто истязает сам себя, может заниматься этим всю жизнь, до последнего своего часа. Вот возьмем, к примеру, твою ненависть, Корвас, к собственному отцу.
— Мою ненависть?
— Да-да. Ненависть. Ты ведь вырос с верой в то, что отец обрек твоего брата на смерть. Теперь тебе известна истинная картина произошедшего. Однако ты до сих пор не можешь изжить эту ненависть в себе, хотя она не доставляет тебе никакого удовольствия. Как ты думаешь, почему?
— Сдается мне, что ты таким образом хочешь сказать, что мне нужно то же, что и Сабису. Верно? Получается, что мне нужна моя ненависть?
— Может быть. — Синдия улыбнулась. — В конце концов, я ведь только пытаюсь угадать. Ты же единственный, у кого есть божественная шкатулка.
— Как же можно избавиться от ненависти?
— Благодаря прощению.
Рош едва не подавился. Откашлявшись, он сразу же повернулся к Синдии:
— С какой стати я буду прощать своих врагов? Чего ради?
Синдия встала и стряхнула крошки с одежды.
— Прощение не есть что-то такое, что делается ради чьей-либо выгоды, Рош. Это то, что человек делает ради самого себя. Вы прекрасно знаете, что ненависть способна поглотить человека живьем.
Сказав это, она направилась к лошади, и мы стали готовиться к отъезду. Пока Рош доедал свою порцию, взгляд его был устремлен на огонь. Я уже собрался проверить упряжь моей лошади, когда он позвал меня:
— Корвас!
— Да?
— Спроси у шкатулки, что мне сейчас нужно.
Я вытащил один из ящичков, в котором оказался свернутый в несколько раз листок. Я понял, что записка предназначается именно Рошу, и поэтому сразу передал ему ответ божественной шкатулки. Рош развернул бумажку, прочитал написанное, но ничего не сказал.
В ту ночь, когда мы забрались высоко в горы, неожиданно пошел снег.
ГЛАВА 15
Я в полусонном состоянии покачивался в седле, пока лошади ощупью искали дорогу в плотной пелене бурана. Видимость была отвратительная. Мне едва удавалось разглядеть спину ехавшего впереди меня Тайю на фоне заснеженной скалы или холма, однако скоро и он скрылся в снежном вихре. Единственное, вокруг чего вертелись сейчас мои мысли, было неистребимое желание согреться и постараться не уснуть. Иногда на меня накатывали какие-то бредовые кошмары — мне казалось, что я засыпаю, падаю и замерзаю до смерти, прежде чем кто-либо успевает заметить мое отсутствие.
В одном из таких приключений в стране снов я пробудился и понял, что оказался по уши в глубоком снегу. Я разгреб его в стороны и встал на дороге, утопая почти по колено в сугробе. На дороге не было никого, и я принялся звать на помощь. Мои призывы были тщетны. Лишь далекое эхо собственного голоса достигало моего слуха. Дорога была мне совершенно незнакома, и я не представлял себе, в каком направлении следует двигаться и где находится запад, а где восток. Я с надеждой поискал божественную шкатулку, но вспомнил, что она была привязана к седлу моей лошади.
Казалось, мое сердце готово в любую минуту разорваться от отчаяния, и я, ведомый все тем же чувством отчаяния, все-таки выбрал направление и побежал по снегу, громко выкрикивая имя Синдии. Затем, совсем обессиленный, упал лицом в снег. Когда я поднялся на ноги, то увидел свет — настолько яркий, что ночь превратилась в день. Внезапно сделалось очень жарко, снег начал таять и тут же превращаться в пар. Разом вспыхнули и загорелись деревья и кустарники, потом исчезло все, кроме выжженной догола поверхности дороги.
Я упал на колени, простер перед собой руки и, обращаясь к самому центру света, произнес:
— Кто ты, о Великий Повелитель?
— Я — Манку! — прогремел в ответ оглушительный голос, от которого содрогнулись горы. — Я — Великий Разрушитель. Ты привел того, кто мог бы стать мне достойным соперником?
Шкатулки со мной не было. Меня охватили отчаяние и ужас, и, оттянув один из карманов, я крикнул в него:
— Бог этого кармана, будь добр, дай то, что мне нужно!
— Корвас! — Незнакомый голос неожиданно вырвал меня из цепких объятий сна. Чья-то рука бесцеремонно дернула меня за плечо. Оглянувшись, я увидел, что это Рош.
— Что? Что такое?
— Ты спал.
— Извини.
— Больше не засыпай. Я не могу все время следить за тобой.
— Я уже извинился. Больше это не повторится.
Когда Рош отъехал в сторону, я ощутил, что сердце по-прежнему трепещет в моей груди, как загнанный заяц, и ужас, испытанный во сне, еще не отпустил меня. Нагнувшись, я убедился в том, что шкатулка все так же крепко привязана к седлу. Не удовлетворившись осмотром, я взялся за ремешок упряжи и перебросил через плечо таким образом, чтобы чудесная шкатулка висела на уровне пояса. Затем накинул на плечи попону и попытался немного успокоиться.
Через несколько секунд мы повернули на север и поехали по более узкой дороге — по сути дела, еле заметной тропинке, которая петляла среди скал, уводя нас все выше и выше, причем с каждым поворотом мы все больше рисковали свернуть себе шею. Ветер свирепо завывал в теснине высоченных утесов и, не на шутку встревоженный опасным переходом, я крепко вцепился в спасительную шкатулку, тут же ответившую мне, что все на свете имеет свой конец. Я не стал допытываться у всезнающего ответчика, наступит ли мой конец прежде, чем прекратится снежная буря, поскольку ответ мог оказаться не слишком утешительным.
Тем временем буря усиливалась, и скоро сделалось так темно, что стерлась всякая разница между ночью и днем. Чувства мои немного притупились, и я стал воспринимать свирепый буран уже не так болезненно. Я прикрыл голову попоной и, согревшись собственным дыханием, почувствовал, как к носу и щекам возвращается жизнь. В каком-то полубессознательном состоянии я раскачивался в седле из стороны в сторону. Неожиданно чей-то голос вырвал меня из полусонного забытья:
— Посмотри! Посмотри туда!
Откинув край попоны, я увидел, что свет раннего утра уже начал рассеивать ночные тени. Снег все еще шел, однако уже не так сильно, как ночью. Я поднял голову, и глаза мои ослепил яркий свет. Высоко в небе с вершины исполинской стены искрящегося голубовато-белого льда струился изумительной красоты красновато-желтый свет. Проехав дальше по тропе, мы немного приблизились к источнику света, однако скоро наши лошади неожиданно натолкнулись на высокую ледяную стену, над которой где-то вверху брезжил все тот же свет.
Стена образовывала узкую перемычку между двумя высокими горными пиками. Мы по-прежнему оставались в тени, однако небо уже начало заметно розоветь, вселяя какую-то смутную надежду на благополучный исход нашего путешествия.
Затем мы добрались до того места в этой перемычке, где огромная каменная глыба черного цвета взгромоздилась на самой верхушке высоченного ледяного столба, напоминая гигантский гриб. Наш проводник Руутер спешился и замер возле ледяной колонны прямо под «шляпкой» этого подобия гриба. Затем он принялся выворачивать свои карманы и бросать их содержимое прямо к подножию ледяного столба, который, должно быть, являлся чем-то вроде святилища. Я взял в руки божественную шкатулку и, выдвинув ящичек, заглянул внутрь.
Божество Руутера оказалось богиней великой доброты и сострадания по имени Эбелл. В свой последний приход сюда Руутер попросил у нее разрешения вернуться в родные места. Сейчас он воздавал благодарность за ее милость. Лицо матери-богини по непонятной причине имело поразительное сходство с внешностью Великого Разрушителя Манку. Я вернул ящичек на прежнее место и вместе с остальными моими спутниками стал терпеливо дожидаться, когда Руутер закончит ритуал общения с богиней.
Вскоре после того, как мы снова отправились в путь и сделали поворот в ледяном каньоне, перед нашими глазами открылась картина, от которой у меня перехватило дух. Далеко внизу простиралась освещенная пока еще неяркими лучами солнца огромная изумрудно-зеленая долина. Прямо посередине ее протекала полноводная голубая река с еле различимыми точками рыбацких лодок. Ложе долины было разделено аккуратными квадратиками полей с колосящимися нивами. На плавно спускавшихся вниз склонах холмов бесшумно струились водопады и карабкались вверх бесчисленные ряды террас, усаженных всевозможными видами благоуханных, удивительно ярких цветов.
Несмотря на нелюбовь к лошадям, увиденное побудило меня нежно потрепать по холке моего четвероногого друга с той же истовостью, с какой Руутер благодарил свою богиню, и прошептать слова благодарности. Нам наконец-таки удалось выбраться из мрачного царства холодных льдов.