— Да. — Рука Гира была так холодна, что тухлая козлятина под ней казалась теплой.
— Тогда повторяй.
Клятва была длинной, составленной продуманно. На святотатца призывалась ужасная кара. Мальчик, весьма сведущий в подобных вещах, позаботился обо всех возможных лазейках. Еще бы сыну Олимпиады не позаботиться об этом.
Гир послушно повторил слова клятвы и, освободившись, сразу же отошел к ручью, чтобы смыть с руки кровь. Мальчик понюхал мясо.
— Не думаю, что его можно есть, даже если мы потратим время на возню с костром. — Он отбросил кусок в сторону, спрятал в колчан дротик и подошел к Гиру. — Хорошо, с этим покончено. Теперь мы можем говорить как друзья. Доедим обед, и расскажи мне обо всем.
Проведя рукой по лбу, Гир пустился перечислять нанесенные его роду оскорбления.
— Нет, все это мне известно. Сколько вас, сколько их? Что там за местность? Есть ли у вас лошади?
Дорога проходила по зеленым холмам, неуклонно поднимаясь все выше и выше. Трава уступила место папоротникам и тимьяну, тропа вилась, огибая сосновые леса и густые заросли земляничных деревьев. Вокруг вздымались горные хребты, живительный горный воздух, упоительно чистый, наполнял легкие. Они вступали в святая святых гор.
Гир рассказал о междоусобице, начало которой было положено три поколения назад. Получив ответы на первые вопросы, мальчик показал себя благодарным слушателем. О своих делах он сказал только:
— Ты должен будешь выступить моим свидетелем в Пелле. Царю было уже пятнадцать, когда он убил своего первого. Так мне сказал Парменион.
Гир собирался провести последнюю ночь у своих дальних родичей, живших в половине дня пути от его дома. Он показал Александру их деревню, прилепившуюся на краю узкого ущелья, над которым нависали отвесные скалы. Вдоль пропасти шла тропа, по которой могли пройти лошади. Гир все же хотел свернуть на хорошую окольную дорогу, проложенную царем Архелаем, но мальчик, слышавший, что тропа все еще пригодна, и желавший это проверить, настоял на своем. Не стоило тратить времени на дорогу в обход.
Пока они преодолевали крутые подъемы и головокружительные спуски, Александр сказал:
— Если эти люди тебе родня, не имеет смысла выдавать меня за родственника. Просто скажи, что я сын твоего начальника, что я учусь сражаться. Они никогда не смогут обвинить тебя во лжи.
Гир охотно согласился: изложенная таким образом история как бы содержала намек на то, что за мальчиком нужно присматривать. Большего он сделать не мог, опасаясь небесной кары за клятвопреступление. Он был богобоязненным человеком.
На плоском выступе скалы длиною в несколько фарлонгов между бугристым склоном холма и ущельем ютилась деревушка скопов, построенная из коричневого камня, в изобилии валявшегося повсюду, сама похожая на выход горной породы. С открытой стороны ее защищала изгородь, сложенная из валунов и оплетенная колючим терновником. В жесткой вытоптанной траве за оградой было полно коровьих лепешек, оставленных стадом, которое загоняли сюда на ночь. Две-три маленькие косматые лошаденки щипали траву, остальные были в горах с охотниками или с пастухом на выпасе. Козы и несколько овец со свалявшейся шерстью рассыпались по склону холма. Сверху, похожие на голос какой-то дикой птицы, неслись заунывные звуки свирели пастушка. Над тропой к изглоданному стволу засохшего дерева был прибит желтый череп и несколько костей, оставшихся от руки. Когда мальчик спросил, что это такое, Гир сказал:
— Это случилось очень давно, когда я еще был ребенком. Этот человек убил своего отца.
Их приезд был из числа тех событий, которые и полгода спустя служат пищей для разговоров. Мальчишки дули в рог, созывая пастухов, старейшего скопа, дожидавшегося смерти в своей берлоге, вытащили из вороха таких же старых, как он сам, шкур и отрепьев. В доме вождя гостям предложили сладкие маленькие фиги и местное мутное вино, налитое в лучшие, менее других оббитые чаши. С предписанной обычаем учтивостью хозяева ожидали, пока Гир и мальчик насытятся, и только после этого начались расспросы о них самих и о далеком мире.
Гир поведал о том, что Египет вновь лежит под пятою великого царя персидского, что царя Филиппа призвали навести порядок в Фессалии, и теперь он там стал архонтом, то есть тем же царем, что чрезвычайно обеспокоило южан. Правда ли, спросил брат вождя, что царь берет новую жену, а царицу отошлет в Эпир?
Слыша многозначительное молчание мальчика отчетливее гула всех голосов, Гир сердито опроверг глупые россказни. Подчиняя себе новые земли, царь, чтобы оказать честь тому или иному местному вождю, берет в свой дом его дочь; по мнению Гира, это не более чем своеобразный способ брать заложников. Что до царицы Олимпиады, она пользуется величайшим уважением как мать наследника, которым гордятся оба родителя. Произнеся эту речь, с тяжким трудом приготовленную несколько часов назад, Гир предотвратил возможные комментарии и в свою очередь осведомился о новостях.
Новости были плохими. Четверо врагов-кимолиан встретили в горной долине двух соплеменников Гира, преследовавших оленя. Один прожил достаточно долго, чтобы доползти до дома и сказать, где найти труп его брата, прежде чем до него доберутся шакалы. Кимолиане раздувались от гордости; их старый вождь не имел никакого влияния на своих сыновей, и скоро никто не сможет чувствовать себя в безопасности от их выходок. Были обсуждены многие происшествия, произнесены многие пылкие слова, пока загоняли на ночь скот и женщины готовили козу, зарезанную специально для угощения гостей. С наступлением темноты все разошлись на покой.
Александра положили с сыном вождя, у которого было собственное одеяло. Одеяло кишело паразитами. Завшивлен был и сам ребенок, но он, в отличие от блох, благоговел перед гостем и не мешал ему спать.
Терзаемому блохами Александру снилось, что к постели подошел Геракл и трясет его за плечо. Он выглядел в точности как у алтаря в саду Пеллы, безбородый и юный, с клыкастой пастью льва, которая капюшоном покрывала его голову, — клочья гривы свисали вниз.
«Вставай, лентяй, — говорил он, — или я отправлюсь в путь без тебя. Я не могу тебя добудиться».
В комнате все спали; Александр взял плащ и осторожно выскользнул наружу.
Заходящая луна заливала своим сиянием дикое нагорье. Не было ни одного часового, кроме собак. Огромный, похожий на волка пес подбежал к нему. Александр стоял неподвижно, давая себя обнюхать, и зверь вскоре отошел. Собаки залаяли бы при любом подозрительном шуме за оградой.
Все было спокойно. Зачем же Геракл позвал его? Взгляд мальчика остановился на высокой скале. Наверх вела хорошо утоптанная тропка — деревенский наблюдательный пункт. Если бы там сидел дозорный… Но никакого дозорного не было.
Александр вскарабкался наверх. Ему была видна дорога Архелая, огибавшая подножие холма, и на этой дороге — крадущиеся тени.
Двадцать или больше всадников, едущих налегке, без груза. Они находились слишком далеко, чтобы даже здесь, в горах, широко разносящих любой звук, их можно было услышать. Но что-то сверкало в зыбком лунном свете.
Глаза мальчика расширились. Он воздел к нему обе руки, его голова запрокинулась, лицо просияло. Он вверил себя Гераклу, и бог ответил. Он не допустил, чтобы Александр долго искал подвига, и послал ему настоящую битву.
Мальчик стоял в свете полной луны, запечатлевая в уме особенности места, позиции выигрышные и рискованные. Устроить засаду где-нибудь внизу было невозможно. Архелай, мудрый строитель дорог, без сомнения, предусмотрел опасность засад. Засаду придется устроить здесь, потому что скопов меньше. Их нужно немедленно разбудить, пока враги еще достаточно далеко и не услышат шума растревоженной деревни. Если он сейчас будет бегать из дома в дом, о нем забудут в суматохе. Нужно заставить скопов собраться сразу.
На стене дома вождя висел рог, которым тот созывал соплеменников. Александр осторожно проверил его и подул.
Двери распахивались, мужчины выскакивали на улицу, на ходу натягивая свои тряпки, женщины визгливо перекрикивались, овцы и козы блеяли. Мальчик, стоя на высоком валуне, на фоне мерцающего неба, кричал:
— Война! Война!
Бессвязные вопли стихли. Голос Александра перекрывал все. Покинув Пеллу, он говорил и думал только на македонском.
— Я Александр, сын царя Филиппа. Гир знает, кто я. Я пришел сражаться в вашей войне вместе с вами, потому что бог послал мне знамение. Кимолиане уже на дороге внизу, двадцать три всадника. Слушайте меня, и еще до рассвета мы покончим с ними.
Он назвал имена вождя и его сыновей. Они подошли — ошеломленные, пристально вглядываясь в сумрак. Это был сын ведьмы, эпирки.
Александр сел на валун, не желая отказываться от преимущества в росте, которое тот ему давал, и горячо заговорил. Геракл все еще стоял у него за плечом.
Когда он умолк, вождь отослал женщин по домам и приказал мужчинам повиноваться мальчику. Те сперва заспорили, им было не по нутру удерживаться от стычки с ненавистными кимолианами до тех пор, пока те не окажутся за оградой, посреди скота, угнать который они и явились. Но Гир поддержал мальчика. В переменчивом предрассветном сумраке скопы вооружились, оседлали своих лошадок и спрятались за хижинами.
Было очевидно, что кимолиане рассчитывают напасть на деревню, когда мужчины разойдутся по своим делам. Завал из терна, закрывавший ворота, был раскидан так, чтобы впустить врагов, не возбудив никаких подозрений.
Пастухи и мальчишки, стерегущие коз, были отосланы на холмы, как в любое другое, самое обычное утро.
Вершины гор темными силуэтами вырисовывались на фоне неба, в глубине которого медленно бледнели звезды. Мальчик, сжимая поводья и дротики, ждал, когда появится первая розовая полоса, предвещающая рассвет: он должен был запомнить ее раз и навсегда. Он знал об этом ощущении и впервые испытывал его сам. На протяжении всей своей жизни он слышал рассказы о насильственной смерти, теперь его тело вспоминало их: скрежет железа, прох