— Это Александр, — сказал он. — Открой.
Моргающая взъерошенная служанка в наспех накинутом платье высунула наружу голову; за ее спиной, как мыши, шуршали голоса. Сначала они, наверное, подумали, что пришел царь.
— Госпожа спит. Уже поздно, Александр, далеко за полночь.
— Впустите его, — произнес голос матери.
Она стояла у постели, затягивая пояс своей ночной рубашки, сшитой из шерсти цвета сливок и отороченной темным мехом. Он едва видел ее в мерцающем свете ночника; девушка, неуклюжая со сна, пыталась зажечь от него фитили высокой лампы. Очаг был чисто выметен; стояло лето.
Первый из трех фитилей загорелся.
— Этого достаточно, — сказала Олимпиада.
Ее рыжие волосы, рассыпаясь по плечам, смешивались с темным лоснящимся мехом. Косой луч от лампы высветил складку между бровей, морщины, залегшие в углах рта. Когда она повернулась к лампе лицом, стали видны только прекрасные черты, чистая кожа и плотно сомкнутый рот. Ей было тридцать четыре года.
Свет единственной лампы был неярким, углы комнаты тонули во мраке.
— Клеопатра здесь? — спросил он.
— В такой час? Она у себя. Ты хочешь ее видеть?
— Нет.
— Возвращайтесь к себе, — сказала Олимпиада женщинам.
Когда дверь за ними закрылась, она набросила на разметанную постель шитое узорное покрывало и жестом предложила ему сесть рядом; он не двинулся.
— Что с тобой? — нежно сказала она. — Мы попрощались. Тебе нужно сейчас спать, если вы выступаете на рассвете. Что случилось? Ты странно выглядишь. Дурной сон?
— Я этого ждал. Это не стычка с варварами, а большая война, начало всего остального. Я думал, что ты пошлешь за мной. Ты должна знать, что привело меня сюда.
Она откинула со лба волосы, прикрывая рукой глаза.
— Ты хочешь, чтобы я тебе погадала?
— Мне не нужны гадания, мама. Только правда.
Олимпиада опустила руку слишком быстро, их глаза встретились.
— Кто я? — спросил он. — Скажи мне, кто я такой?
Олимпиада застыла в изумлении. Александр увидел, что она ожидала какого-то иного вопроса.
— Не думай о том, что ты делала раньше, — сказал он. — Я ничего об этом не знаю. Только ответь на мой вопрос.
Она увидела, что за несколько часов, прошедших с того времени, как они расстались, он осунулся. Она едва не спросила: «И это все?»
Прошлое давно поблекло; глубокое содрогание, охвативший ее страшный сон, ужас пробуждения, слова старухи, тайно приведенной ночью в эту комнату из ее пещеры. Как это было? Она не знала большего. Она родила дитя от дракона, и теперь сын спрашивал: кто я? «Это я должна задать тебе этот вопрос».
Александр мерил шагами комнату, быстро и бесшумно, как волк в клетке. Внезапно остановившись перед ней, он сказал:
— Я — сын Филиппа, ведь так?
Только вчера она видела их вдвоем, едущих на плац: Филипп, ухмыляясь, что-то рассказывал, Александр смеялся, запрокинув голову. Она успокоилась и метнула на сына долгий взгляд из-под полуприкрытых век.
— Не делай вид, будто можешь в это поверить.
— Кто я тогда? Мне нужен ответ.
— О таких вещах не говорят ночью, второпях, из прихоти; это свято. Существуют силы, которые нужно умилостивить…
Его испытующие, обведенные тенью глаза, казалось, пронзали ее насквозь, проникая слишком глубоко.
— Какой знак, — спросил он тихо, — подал тебе мой демон?
Она взяла обе его руки в свои, притянула поближе и зашептала на ухо, потом отстранилась, чтобы оценить произведенное впечатление. Александр был всецело погружен в себя, справляясь со своими чувствами, едва ли сознавая ее присутствие. В его глазах ничего нельзя было прочесть.
— И это все?
— Чего же больше? Ты даже сейчас недоволен?
Александр посмотрел в темноту за кругом света от лампы.
— Все известно богам. Но как спросить их?
Он заставил ее встать и несколько минут держал за вытянутые руки, сведя брови над переносицей. Наконец она опустила глаза.
Его пальцы сжались; потом он быстро, судорожно обнял ее и отпустил. Когда он ушел, тьма сгустилась вокруг нее еще сильнее. Она зажгла две оставшиеся лампы и наконец заснула при их ярком свете.
Александр остановился у дверей комнаты Гефестиона, осторожно открыл их и вошел. Гефестион уже спал, раскинувшись в полосе лунного света. Александр протянул руку, чтобы разбудить его, но тотчас отдернул. Он собирался рассказать Гефестиону все, если будет удовлетворен услышанным. Но тайна по-прежнему оставалась тайной, темной и сомнительной; Олимпиада тоже была смертна, следовало дождаться более достоверных сведений. Зачем нарушать ради этого его спокойный сон? Завтра их ждет трудный день. Свет луны переместился прямо на закрытые глаза Гефестиона. Александр бережно задернул занавеси, чтобы силы ночи не причинили другу вреда.
В Фессалии к ним присоединилась союзная конница: визжа, размахивая копьями, в полном беспорядке, всадники хлынули вниз с холмов, рисуясь своей удалью. В этой стране люди учились ездить верхом, едва начав ходить. Александр поднял брови, но Филипп заявил, что в бою фессалийцы будут делать все, что им прикажут, и делать хорошо. Этот разгул был данью традиции.
Армия двигалась на юго-запад, к Дельфам и Амфиссе. По дороге в нее влились кое-какие войска из Священного союза; их военачальников приветствовали и вкратце ввели в курс дела. Привыкшие к союзным войскам маленьких соперничающих государств, к борьбе за первенство и долгим, утомительным спорам о том, чей полководец получит верховное командование, они с изумлением растворились в движении армии из тридцати тысяч пеших и двух тысяч конных воинов, каждый из которых знал свое место и четко выполнял приказы.
Из Афин никто не явился, хотя у них было место в Совете Союза. Когда Совет обратился к Филиппу, никто из афинских граждан не присутствовал на собрании в Дельфах, чтобы воспротивиться этому: Демосфен убедил их пойти на бойкот. Участие в голосовании против Амфиссы могло возмутить Фивы. Большей дальновидности он не проявил.
Армия достигла Фермопил, узких ворот между горами и морем. Александр, не ездивший этой дорогой с тех пор, как ему исполнилось двенадцать лет, вместе с Гефестионом искупался в теплых водах источника, давшего свое имя проходу. Рядом с мраморным львом на надгробии могилы Леонида он положил венок.
— Не думаю, — заметил он после, — что Леонид был таким уж блестящим полководцем. Если бы он добился, чтобы фокейские войска выполняли приказы, персы никогда бы сюда не повернули. Эти южные города вечно грызутся между собой. Но все равно почтить столь храброго мужа необходимо.
Фиванцы по-прежнему удерживали крепость наверху. Продолжив их же игру, Филипп отправил наверх посла, вежливо предложив сменить усталый гарнизон. Фиванцы посмотрели вниз, на длинную колонну вооруженных людей, заполонивших прибрежную дорогу насколько хватало глаз, флегматично собрали свои пожитки и удалились.
Теперь армия заняла широкую дорогу на юго-запад; справа были видны бесплодные горы Эллады, голые и блеклые, не похожие на заросшие лесом возвышенности Македонии, которые меньше пострадали от топора человека и его стад. В долинах между этими пустынными горами, как плоть между костей, лежали земли и вода, вскормившие человечество.
— Когда я снова вижу это, — сказал Александр Гефестиону по дороге, — то могу понять, почему южане стали тем, чем стали. Им не хватает земли, каждый домогается владений соседа и знает, что соседа снедает та же жажда. А каждый полис окаймлен горами. Тебе случалось видеть собак, разделяемых изгородью, которые с лаем прыгают вверх и вниз?
— Но, — сказал Гефестион, — наткнувшись на пролом в заборе, они не дерутся, а только удивленно смотрят друг на друга, а потом расходятся в разные стороны. Иногда у собак больше здравого смысла, чем у людей.
Дорога к Амфиссе повернула на юг; по ней двинулся отряд под началом Пармениона, чтобы захватить укрепления Китиния и обезопасить путь. Это должно было подтвердить, что к священной войне Филипп относится совершенно серьезно. Но основные силы царя не уклонились от главной дороги, ведущей в Фивы и Афины.
— Взгляни, — сказал Александр, указывая вперед. — Это Элатея. Смотри, каменщики и строители уже там. На возведение стен не уйдет много времени, говорят, что камни еще не успели растащить.
Элатея была крепостью ограбивших бога фокейцев, разрушенная до основания в конце предыдущей священной войны. Она держала под контролем дорогу, и от нее до Фив оставалось два дня быстрого перехода, а до Афин — три.
Тысяча рабов под присмотром умелых каменщиков скоро восстановит хорошо обтесанную кладку. Армия займет укрепления и местность вокруг. Филипп разобьет здесь свой лагерь и отправит посла в Фивы.
В течение многих лет, говорилось в послании царя, Афины вели с ним войну: сначала исподтишка, потом — в открытую; чаша его терпения переполнилась. С Фивами афиняне враждовали испокон веков, однако теперь пытаются втянуть их в войну с Македонией. Пусть фиванцы в самом начале дадут ему ответ: останутся ли они союзниками царя, открыв его армии дорогу на юг?
Царский шатер был натянут за стенами Элатеи; пастухи, находившие приют в ее развалинах, обратились в бегство при виде армии. Филипп возил с собой застольное ложе, чтобы в конце трудного дня давать отдых больной ноге. Александр сидел на стуле рядом с ним. Оруженосцы поставили вино и удалились.
— С этим нужно было покончить прежде всего, — говорил Филипп. — Пришло время делать ставки. Думаю, против войны шансов больше. Если фиванцы в своем уме, они выступят за нас; афиняне очнутся и поймут, куда завели их демагоги; к власти придет партия Фокиона, и мы отправимся в Азию, не пролив ни единой капли греческой крови.
Александр повертел в руках свой кубок и склонился над ним, принюхиваясь к запаху местного вина. Во Фракии вино лучше, но во Фракию виноградную лозу принес сам Дионис.
— Что ж, да… Но посмотри, что случилось, когда ты был болен и я собирал армию. Пустили слух, что мы вооружаемся против иллирийцев, и все поверили этому, иллирийцы прежде всего. Что станут делать афиняне? Демосфен годами учил их не доверять нам, и вот мы — на пороге Афин. А что станет делать он, если собрание проголосует за партию Фокиона?