Холмистое плато было знаменито своими суровыми зимами, но тающие снега щедро питали пастбища, на которых паслись огромные коровы с длинными рогами; на отборных овец были надеты кожаные попонки, чтобы терн не попортил шелковистого руна; сторожевые собаки не уступали им в размерах. Высокие дубы — священное богатство этой земли, высоко ценимое корабельщиками и плотниками, — стояли нагие, неподвластные грядущим столетиям. Между добротно выстроенных домов деревень сновали стайки здоровых детей.
Олимпиада причесала волосы и надела золотую цепь.
— Предки Ахилла вышли отсюда. Его сын Неоптолем жил здесь с Андромахой, когда вернулся из Трои. Я передала тебе их кровь. Мы были первыми из всех эллинов. Все они получили свое имя от нас.
Александр кивнул; он слышал этот рассказ на протяжении всей своей жизни. Это была богатая земля; до недавнего времени она не имела верховного царя, и царь, хотя и был братом Олимпиады, своей властью был обязан Филиппу. Александр ехал в задумчивости.
Отправив гонца известить о своем прибытии, юноши побрились и причесались у лужи в скале. В воде плавал лед, но Александр искупался. Достав свои лучшие вещи, они принарядились.
Вскоре, чернея на фоне полусошедшего снега, блестя оружием, показался отряд всадников. Царь Александр встречал родичей.
Он был высоким рыжеватым мужчиной чуть за тридцать; густая борода скрывала характерный рот, но любому был виден его фамильный нос; глаза были глубоко посаженными, беспокойными, внимательными. Он поцеловал сестру в знак приветствия и произнес обычные в таких случаях слова. Долго готовившийся к этому нежданному визиту, он был обходителен, как только мог. Благодаря браку сестры он владел царством, но трудно было припомнить, чего только она не сделала за это время, чтобы брат его потерял. Из ее гневного письма Александр не смог вычитать, отверг ли уже ее Филипп. В любом случае он должен был принять ее и поддержать в оскорбленном достоинстве, чтобы не замарать чести семьи. Сама по себе Олимпиада приносила множество беспокойства. Ее брат надеялся, вопреки вероятию, что она не привезет с собой смутьяна-сына, о котором шла молва, что он в двенадцать лет убил человека и ни одного дня не мог посидеть спокойно.
С недоверием, быстро спрятанным под вежливым обхождением, царь смотрел на юношей с твердыми лицами македонцев, но выбритыми на манер южных греков. Они выглядели решительными, наблюдательными, крепко спаянными друг с другом; какую беду они сюда принесли? Царство было устроено; племенные вожди, признав гегемонию Александра, сопровождали его в войнах и платили налоги; иллирийцы держались по ту сторону границы; только в этом году он разгромил две разбойничьи шайки, местные крестьяне сложили в его честь благодарственный гимн. Кто последует за ним в войне с могущественной Македонией, кто возблагодарит его после? Никто. Филипп, если выступит в поход, поднимется прямо в Додону и поставит нового верховного царя. Более того, царь Александр всегда любил этого человека. Он ехал между сестрой и племянником, вдыхая морозный воздух и надеясь, что его жена будет в состоянии принять гостей: он оставил ее в слезах, к тому же она была беременна.
Извилистой тропой спустились к Додоне, царь впереди. Вплотную подъехав к Олимпиаде, Александр пробормотал:
— Не рассказывай ему о моих намерениях. О себе — что хочешь. Обо мне ты ничего не знаешь.
Изумленно и сердито она спросила:
— Что он сделал такого, что ты ему не доверяешь?
— Ничего. Я должен подумать, мне нужно время.
Додона стояла на равнине в высокогорье, защищенная длинной горной грядой, покрытой снегом. Свирепый ветер осыпал их мелким градом, словно каменной крошкой. Город на склоне холма был обнесен стенами; внизу виднелась святыня оракула, защищенная только низкой изгородью и своими богами. Посреди нее раскидистый дуб вздымал над карликовыми, будто игрушечными, алтарями черный лабиринт своих ветвей, чуть присыпанных снегом. Ветер доносил до путников низкий гудящий шум, поднимающийся и опадающий вместе с его порывами.
Городские ворота были распахнуты. Когда они подъезжали, Александр сказал:
— Дядя, я хотел бы вопросить оракул, прежде чем действовать. Ты мне не скажешь, когда следующий день предсказаний?
— Ну разумеется, скажу. — С новой теплотой царь Александр произнес обычное пожелание на счастье: — Бог и удача.
До дня предсказаний еще оставалось время. Александр был совсем юным, когда Олимпиада вышла замуж; она всегда изводила его, хотя он был старше. Теперь ей предстоит узнать, кто хозяин в этом доме. Этот закаленный в войнах юноша с его боевыми шрамами, безумными глазами и отрядом холеных изгоев ей не поможет. Пусть идет своим путем в Аид и оставит благоразумных людей в покое.
Жители Додоны приветствовали своего царя с неподдельной преданностью. Он возглавлял горожан в их стычках с многочисленными врагами и был менее жаден, чем воюющие вожди. Собралась толпа; в первый раз после отъезда из Пеллы Букефал услышал привычные приветствия, крики «Александр!». Вскинув голову, он перешел на горделивую парадную поступь. Александр сидел очень прямо, глядя перед собой; Гефестион, стороною кинув на него взгляд, увидел, что он бледен так, словно потерял половину крови. Он держался вежливо, спокойно отвечал на вопросы царя, но, оказавшись в доме Александра, не оттаял; даже его губы побелели. Олимпиада, забыв собственную усталость, погоняла слуг, которых послала за подогретым вином с пряностями; только вчера какой-то гуртовщик был найден замерзшим на верхнем перевале.
Снег перестал и, схваченный морозом, хрупким настом лежал на земле. Бледное холодное солнце поблескивало на сугробах и ветках кустарника; пронизывающий ледяной ветер с гор продувал все закоулки. В белом пространстве, похожем на старое полотно, чернели пятно пожухлой зимней травы и влажный ствол дуба. Храмовые рабы счищали снег, сбрасывая его к дубовому частоколу; там он лежал потускневшей грудой, перемешанный с листьями и скорлупой желудей.
Юноша в плаще из козлиной шкуры вошел в открытый проем ограды из массивных, почерневших от времени бревен.
С перемычки свисала, покачиваясь на кожаной веревке, глубокая чаша. Александр поднял прислоненную к ограде палку и резко ударил. Покатился долгий, дрожащий звук, расходясь, как круги на воде; откуда-то из глубины святилища донесся глубокий ответный гул. Сучья, наросты и старые птичьи гнезда могучего дерева были засыпаны снегом. Вокруг дуба на открытом месте стояли древние грубые алтари, святыни столетий.
Это был самый старый оракул Греции. Аммон Египетский, отец всех оракулов, древнее самого времени, передал ему свое могущество. Додона прорицала еще до того, как Аполлон пришел в Дельфы.
Ветер, заунывно свистевший в верхних ветвях, яростным порывом спустился вниз. Впереди раздался резкий лязг: на мраморной колонне стоял бронзовый мальчик с плетью в руках. Ее бронзовые хвосты, раскачиваемые ветром, ударялись тяжелыми концами в бронзовый котел. Акустические сосуды вроде этого иногда использовались в театрах. Грохот был оглушительным. Слабеющий звук отозвался в гулкой бронзе стоящих вокруг священного дерева треножников, как затихающий раскат грома. Прежде чем он угас, новый порыв ветра поднял плеть. Из каменного домика за деревом высунулись седые головы.
Александр улыбался, как перед сражением. Он шагнул в бряцающий круг. В третий раз подул ветер, и в третий раз прокатился и замер гул бронзы, остановившись на слабом трепете.
Из крытой тростником хижины, что-то бормоча друг другу, вышли три старухи, завернутые в меховые, изъеденные молью плащи. Это были Голубицы, слуги оракула. Когда они обогнули черный влажный ствол, стало видно, что их лодыжки обернуты шерстяными отрепьями, но потрескавшиеся, с въевшейся грязью ступни босы. Силу давало им прикосновение земли, и они не имели права расставаться с нею; таков был закон святилища.
Первая была жилистой крепкой женщиной, судя по ее виду, можно было предположить, что большую часть жизни она выполняла мужскую работу в деревне. Вторая — низенькая, круглая, простая, с заострившимся носом и выпяченной нижней губой. Третья — крошечная скрюченная карга, высохшая и коричневая, как старый желудь. Говорили, что она родилась в год смерти Перикла.
Кутаясь в мех, они озирались по сторонам, удивленные, казалось, видом этого единственного паломника. Высокая что-то шепнула низенькой. Самая старшая подковыляла на своих трясущихся птичьих ножках к Александру и, как любопытный ребенок, ткнула в него пальцем. Ее глаза затягивала бело-голубая пленка, она была почти слепа.
Резкий, настороженный голос произнес:
— Как хочешь ты вопросить Зевса и Диону? Тебе нужно имя бога, которого ты должен умилостивить, чтобы твое желание исполнилось?
— Я сам задам мой вопрос богу, — ответил Александр. — Дайте мне все нужное для письма.
Высокая старуха склонилась над ним с неуклюжей лаской; она двигалась как домашнее животное и так же пахла.
— Да, да; только бог это увидит. Но жребии лежат в двух чашах: в одной — имена богов, ждущих приношения, в другой — «Нет» и «Да». Какую поставить?
— «Нет» и «Да».
Самая старая все еще сжимала в крошечном кулачке складку его плаща с неустрашимостью ребенка, чья красота обезоруживает сердца. Внезапно снизу донесся ее тонкий голосок:
— Будь осторожен со своим желанием. Будь осторожен.
Александр склонился над ней.
— Почему, мать? — спросил он мягко.
— Почему? Потому что бог исполнит его.
Он положил руку на ее голову — костяную скорлупку под шерстяным лоскутом — и погладил, глядя поверх нее в черные провалы дуба. Две остальные Голубицы переглянулись. Никто не произнес ни слова.
— Я готов.
Старухи скрылись под низкой кровлей святилища рядом с их каморкой; старшая плелась за ними, пискляво покрикивая, как какая-нибудь прабабка, пробравшаяся в кухню, чтобы докучать работающим женщинам. Было слышно, как они суетятся и ворчат, словно хозяева постоялого двора, застигнутые врасплох гостями, которым нельзя отказать.