— Разливай Руфус! Выпьем за дружбу!
— Это дело! — Руфус с удовольствием взял на себя обязанности виночерпия.
— Прокулус, пригласи за наш стол офицеров легиона. Повеселимся сегодня от души!
— И вексиляриев не забудь. Давайте отметим столь славное начинание! За консула Этрурии Септимуса Помпу, нашего брата! — Осушив залпом кубок, Руфус отправился за вином в подвальчик отошедшего к богам префекта крепости.
К утру в крепости все еще пировали. Правда, многие не знали, за что именно их новый командир выставил так много вина. В эту ночь имя Септимуса Помпы не произносили разве, что спящие.
К вечеру следующего дня двести солдат под командованием старшего центуриона первой манипулы второго легиона Этрурии Гнея Публия выступили к Популонию, из порта которого, по морю, они поплывут на Ильву. Для тамошнего префекта у Гнея имелся свиток, опечатанный печатью префекта Гая Велия. Он якобы писал по поручению консула Прастиния, который для защиты рудников и порта в нынешнее смутное время посылает лучших своих солдат.
Еще через день и крепость обезлюдела: второй легион по Апиевой дороге ушел к Тарквинии — городу царей Этрурии. (В Древнем Риме род этрусского происхождения, к которому принадлежали цари Тарквиний Приск (правил в 616/615 578/577 до н. э.) и Тарквиний Гордый. II (Tarquinii)).
Неприступные стены, огромный акрополь, широкие улицы, вымощенные булыжником, оливковые рощи вокруг и в самом городе — таким увидел Тарквинии Септимус.
Еще вчера Клузий казался ему обителью цивилизации и могущества. Сегодня, в компании отцов города, по большей мере богатых торговцев, он восхищался величием Тарквинии. И задумался о том, что именно Тарквинии заслуживают быть главным городом в Этрурии.
Септимусу не пришлось прибегнуть ни к уговорам, ни к силе. Он даже сохранил казну легиона в неприкосновенности. Отцы города, напуганные войной, и желая избавиться от бездельников, не только собрали и вооружили для Септимуса две тысячи человек, но и щедро заплатили. Правда в обмен на обещание выступить к развалинам Рима и договориться с сабинянами о вечном мире.
Седьмой сын разбогатевшего плебея, однажды избранного квестором (помощником консула) — Септимус, считавший невероятной удачей носить знаки отличия младшего центуриона, сейчас одетый в белоснежную тогу с пурпурной каймой, подаренную отцами Тарквинии, поднимаясь по ступеням храма Юпитера, размышлял о данном обещании: «Где ты сейчас, Мастама? Все, по-твоему, вышло. Но ты не сказал мне, как договориться с сабинянами. Может дождаться вестей из Этрурии, а потом выступить на них?». — Помолившись по привычке Тину, Септимус смирился: к сабинянам он пойдет с миром, но не сам. У храма его ожидал Нума Помпилий, весьма уважаемый в Тарквинии человек. Выйдя к нему, Септимус радушно улыбнулся и заговорил.
— Иногда боги отвечают нам. — Нума искренне заинтересовался и, склонив голову набок, позволил себе спросить:
— Да прибудет с Вами благословение Юпитера! Какую мысль Он вложил в Вас?
— Я солдат, не политик, — Септимус задумался, а Нума закивал, соглашаясь, — Я умею сражаться, а не договариваться, — искусного торговца Нума Помпилия от такой преамбулы бросило в жар. — Вот я и подумал, а что если с моими солдатами к сабинянам отправится такой человек как ты?
— Наверное, близость к Храму, оказывает воздействие на нас обоих. Мне почему-то предвиделось, что я услышу от Вас именно это, — грустно улыбаясь, ответил Нума.
— Я обещал мир! И я хочу мира. Но я не политик, — попытался оправдаться Септимус, чувствуя, что его предложение воспринято без энтузиазма.
— О чем Вы собирались договориться с сабинянами лично для себя? — Спросил Нума, став вдруг очень серьезным.
— Патронат над Остией, — не задумываясь, ответил Септимус.
«А этот легат не промах!», — подумал Нума и, увидев для себя выгоду в намерении командующего легионом Этрурии, позволил себе поторговаться.
— В случае успеха нашей миссии, могу ли я рассчитывать на должность для моего человека в порту Остии? — Септимус был готов на что угодно, только бы избавиться от бремени самому вести переговоры с сабинянами.
— Конечно, уважаемый Нума. Я и сам хотел тебя просить о таком одолжении, но полагал, что две просьбы — это слишком много. — Септимус всего лишь хотел произвести впечатление вежливого человека, но, наверное, сегодня боги покровительствовали ему. Услышав такой ответ, Нума решил быть честен с ним.
— Я поеду с Вами. И не говорите мне больше о том, что Вы не политик, — он искренне рассмеялся своей шутке. Септимус так и не поняв причины, вдруг так развеселившей почтенного Нума, рассмеялся просто за компанию.
Легион шел от Тарквинии к Риму всего два дня. Септимус Помпа, наконец, понял — зачем нужны дороги. Не будь Апиевой, идти им пришлось бы дней пять.
Нума отказался от повозки и мужественно провел всю дорогу на спине лошади, чем заслужил уважение Помпы. Сам Септимус все еще страдал, передвигаясь верхом. За то разговоры в пути с Нума Помпилием оказались весьма полезными. Септимус узнал много нового для себя о народах, торговле, морских путях и кораблях.
Рим они увидели в лесах и стропилах. Сотни повозок с деревом и камнем стояли брошенные. Люди, напуганные приближением солдат, разбежались. Септимус приказал ставить лагерь сразу же за валами.
Кавалеристы отправились на разведку, что бы разузнать, где укрылись строители и почему сабиняне не защищают их.
Этруски едва успели загнать на валы повозки, как вернулись разведчики. Они сообщили, что тысяча всадников-сабинян скачет к Риму. Услышав эту новость, Септимус улыбнулся, представив, что ожидало бы их, решив, он дать сражение. Но тут же его лицо омрачилось: «Как их остановить?», — эта мысль пока не нашла ответа. Септимус решил поделиться тревогой с Нума, но не нашел его.
Когда солдаты построились в каре, а взволнованный Септимус уже который раз спешился, готовясь встать за линию щитов, появился Нума. Он спокойно шел по дороге, помахивая веточкой лавра. Не успел Септимус выдохнуть, как появились сабиняне. Объехав безмятежно шествующего Нума и обнаружив перед собой столь грозного противника, они отошли, на этот раз, прихватив с собой и Помпилия.
Один из всадников не церемонясь, взгромоздил его на холку своего коня, уложив перед собой. Помпилий, размахивая веточкой, терпеливо отнесся к такому обращению с собой. Правда, кричал он при этом так громко, что его услышал даже Септимус. Сабиняне, наконец, тоже услышали: всадники остановили коней, сняли с лошади Нума и спешились сами.
Помпилий поправил тогу, сказал что-то предводителю сабинян, вручив тому ветку. И они вдвоем направились к валам, где по-прежнему этруски стояли в боевом порядке. Септимус отдал приказ поставить скутумы к ноге и неторопливо пошел навстречу парламентеру.
Предводителем у сабинян оказался сам эмбратур (предводитель, избиравшийся во время войны) Саллюстий. О мире договорились тут же, а когда Септимус завел речь об Остии, Саллюстий простодушно заверил, что не имеет никаких видов на этот городок, что мол, сабинянам — пастухам и пахарям море не нужно. А потом добавил, что сейчас в Остии заправляют латины из Анция. И что если солдаты Септимуса возьмут Остию силой, лично он, Саллюстий возражать не станет, а вот Лавиниум и Ардея могут прислать Остии помощь.
Септимус — сама непосредственность, поинтересовался, поможет ли ему эмбратур покорить и Лавиниум и Ардею, а может, и Анций? Саллюстий ответил просто: «Если сам Септимус Помпа решит, что это дело ему по силам, то отчего не помочь».
Глава 16
Мариус Мастама скакал по широкой улице Рима к холму Квиринале (старый Капитолий (Capitolium vetus), по преданию — древнее святилище сабинов, находившееся на холме Квиринале). Там он рассчитывал найти Септимуса Помпу. Еще подъезжая к Риму, Мариус увидел строящееся стены и дома, но по настоящему он удивился, когда узнал, что новоиспеченный Консул Этрурии лично надзирает за строительством собственного дома в Риме.
Искать командира он отправился не сразу. Прежде обстоятельно расспросил солдат о том, что произошло в его отсутствие. Мариус пока не понимал, хорошие новости он узнал или плохие: солдаты Септимуса взяли в жены сабинянок; строят себе дома в Риме; а сам Септимус Помпа породнился с эмбратуром Сабинян — Саллюстием, взяв в жены его шестнадцатилетнюю дочь — Фелицию.
Отец встретил Мариуса прохладно, но когда узнал, что Прастиний потерял легион, а никому неизвестный младший центурион Септипус Помпа по выбору солдат стал легатом, задумался.
Обстоятельства заставили его принять решение уже на следующий день после встречи с сыном. В Этрурию всего с одной манипулой солдат вернулся Прастиний. Старший Мастама собрал у себя в доме сенаторов Квинта, Лепида, Катуллу и многих других, обычно поддерживающих его мнение в Сенате.
Слава Богам заговорщикам удалось найти Спуринию. Дочь отравленного Сенатора пообещала дать клятву в Храме, что видела, как Консул подсыпал яд в кубок Спуриния. А вечером, когда Сенат собрался, что бы выслушать Прастиния, Лепид, поднявшись с лавки, закричал: " Убийцу к ответу!».
Прастиний готовился к речи, полагая, что сможет оправдать разгром своих легионов, услышав Лепида, вздрогнул, скорее от неожиданности. Но когда закричали Мастама, Квинт и еще с десяток голосов, он понял, что к ответу призывают именно его.
Что-то сломалось в груди, гнев, дающий отвагу и силу, на этот раз уступил страху, Стало трудно дышать. Прастиний пытался крикнуть в ответ: «Слово!», — но смог только прохрипеть.
В атриум фурией влетела Спуриния. Никто не смог ей помешать отомстить за смерть мужа и отца. Она снова и снова колола кинжалом тело Прастиния до тех пор, пока Мастама не остановил ее.
Когда Спуринию увели солдаты, Мастама выступил перед сенаторами с речью. «Больше всего желал бы я, отцы сенаторы, чтобы ничто не нарушало спокойствия в государстве или, по крайней мере, чтобы перед лицом опасности на его защиту встали самые решительные люди; я хотел бы, наконец, чтобы дурные дела обращались против тех, кто их замыслил (из речи Луция Марция Филиппа в сенате). О благие боги, до сих пор защищающие этот Город, хотя сами мы перестали о нем заботиться! Прастиний, самый отъявленный из всех негодяев, — о нем нельзя даже сказать, более он гадок или труслив, — имел войско, и, ранее вызывавший страх, теперь внушает презрение. Вы же, склонные ворчать и медлить, внимая болтовне и ответам прорицателей, не защищаете мир, а всего лишь хотите его и не понимаете, что мягкость ваших постановлений умаляет ваше достоинство и ведет всех нас к безвластию», — так обвинил он сенат в бездарном управлении и услышал в ответ от Апия: «Что делать нам, если легионы разбиты, а враги на пороге дома?».