— Я вижу отца! — Услышал Септимус за спиной. Мастама младший — легат Первого Римского сбросил на руку пурпурный плащ. Золоченый панцирь и шлем засияли на солнце. На миг Септимусу показалось, что сам Юпитер сошел на бренную землю. Конечно, Септимус тоже увидел Мастаму старшего осторожно ступившего на шаткие сходни, но внимание консула привлекла высокая женщина с ребенком на руках, идущая за сенатором.
— Ты видишь ее? Прямо за твоим отцом?
— Да. Это Спуриния. — Равнодушно ответил Мариус.
— Жена Алексиуса!
— Его вдова.
«О Боги! Как она красива!», — Прошептал Септимус и пошел за Мариусом, бросившимся почти бегом на причал, встречать отца.
Сенатор обнял сына. На мгновение в его глазах появилась гордость. Подбородок взлетел вверх так, что складки под ним почти разгладились.
— Аве Консул! — Прокричал Септимус. Мастама услышал его приветствие. Бросил в ответ:
— Аве, — потом, устыдившись, должно быть, испытывая к Септимусу благодарность за сына, повторился, но уже громче, — Аве Консул!
Они обнялись без неприязни, почти как старые друзья, хоть и увиделись впервые.
Спустя пару часов, прибывшие на кораблях сенаторы Этрурии, их жены и дети, компаньоны и рабы, в паланкинах, пешком и за редким исключением верхом покинули шумную Остию. Гости и сопровождающие их, растянувшись разноцветной змеей на целую милю, двигаясь по дороге в Рим.
Септимус верхом ехал за паланкином Спуринии, размышляя о том, как вовремя он спровадил Фелицию к тестю и что стоит пригласить сенатора Мастаму в свой дом. Приняв решение, он догнал Мариуса.
— Наверное, ты намерен пригласить отца в свой дом? — Пытаясь не выдать волнения, спросил Септимус.
— Конечно! Мой дом больше и богаче, чем у отца. Хочу похвастаться. Он будет рад.
— А ты пригласи его на ужин, как ни будь. Дело в том, что нам с твоим отцом есть, что обсудить в спокойной обстановке, наедине. Пусть он поживет у меня. Что скажешь? — Мастама младший задумался, потом кивнул, соглашаясь:
— Пусть будет по-твоему, раз надо. Снова война?
Добившись нужного ответа, Септимус не стал отвечать. Хлопнув друга по плечу, он ускакал вперед к паланкину сенатора, радуясь, что теперь сможет видеть Спуринию когда захочет.
От пыли, поднявшейся под копытами лошади, сенатор чихнул, но эта мелочь не испортила ему настроения. Сенатор Мастама улыбнулся Септимусу. Тот все больше раздражаясь, осаживал жеребца так не кстати проявившего норов.
Мастама приказал рабам остановиться и высокий экв взяв под уздцы лошадь консула, помог Септимусу спешиться.
Рабы подняли паланкин, движение возобновилось. Септимус шел рядом, ведя коня на поводу и все не решался завести разговор.
— Море было не спокойным. Никогда больше никуда не поплыву! — Пожаловался Мастама и рассмеялся, — Но все же я рад, что увижу Рим. Как там сейчас?
— О-о! Я не хотел бы ничего плохого сказать о других городах Этрурии, но наш Рим просто великолепен. Вы сами должны увидеть все то, о чем я мог бы рассказать, — ответил Септимус. — Мы войдем в Рим к ночи, и я с радостью приму Вас в своем доме. А вот с утра…
Приглашая соправителя, председателя Сената и Консула Этрурии Тита Мастаму Мания к себе в дом, Септимус все еще не был уверен, что получит согласие. Однако Мастама старший искренне обрадовался приглашению.
— Как приятно, что ты меня пригласил! Ведь я и сам хотел попросить об этой услуге. Надеюсь, что ты не будешь возражать, если и дочь достойного Спуриния воспользуется твоим гостеприимством?
— Нет! Конечно, нет! — Воскликнул Септимус, радуясь, что все так сложилось. Он не заметил встревоженного взгляда Мастамы младшего, ехавшего за ними.
«Этот неугомонный старик липнет как рубаха на вспотевшее тело!», — сетовал Септимус. Любой бы на месте Мастамы в его-то возрасте после столь долгого путешествия попав под крышу, уснул бы, а этот потребовал вина и зрелищ. С утра его раб разбудил Септимуса: «Сенатор Мастама хочет осмотреть Рим». Пришлось показывать. Он ходил по широким улицам города пешком, осматривал дома, и храмы что все еще строились, разговаривал с прохожими, интересуясь абсолютно всем, что Септимусу и в голову не могло прийти. Потом он захотел посмотреть на военных. Пришлось тащиться за три мили в лагеря. Трубить тревогу и устраивать смотр первому и четвертому легионам, тренирующимся неподалеку от Рима. И только сейчас, когда Гелиос покраснел и приготовился к прыжку в бездну, Мастама выразил желание перекусить только в компании своего соправителя, Консула Этрурии Септимуса Эмилия Помпы. Септимусу, надеющемуся, что хоть во время вечерней трапезы он сможет снова увидеть Спуринию едва удалось скрыть разочарование.
Мастама почти ничего не съел. Он попивал вино и терпеливо ждал, пока Септимус разделается с тушеным поросенком.
Когда раб налил консулу вина в кубок, Мастама приказал ему удалиться. Септимус недоумевая, взглянул на сотрапезника. Тот положил перед ним на стол золотой статер. Септимус предполагал, что за ужином Мастама может начать разговор об оккупации сенаторами Этрурии земель принадлежащих Риму. Во все времена часть земли была собственностью города-государства; она не обрабатывалась и считалась общей — ager pubiicus — общественное поле. Ее можно было оккупировать от слова оссирасс — занимать, внося государству небольшую арендную плату. Этим правом оккупации государственных земель широко пользовались патриции. Увидев перед собой золотую монету он решил, что таким образом его соправитель хочет начать разговор именно на эту тему. Взяв статер в руку, Септимус почувствовал, как сжалось сердце, капелька пота растеклась по виску, вторая повисла на кончике носа. Он смотрел на монету и узнавал профиль своего командира Алексиуса Спурины.
— Это он, Алексиус Спуриний Луциус, чудесным образом восставший из Тартара бреном инсубров — Алаталом. — Голос Мастамы звучал глухо. Септимус поднял глаза и прочитал на лице соправителя торжество, — Ты тоже узнал его!
— Это он, — ответил Септимус, — Боги! Как это возможно?!
— Хороший вопрос. И только боги могут ответить на него. Он появился у бойев уже как брен из-за Альп. Заручившись поддержкой Хундилы из Мутины, отбил у лигуров Мельпум, разорил их землю, помог сенонам укрепиться от Фельсины до Колхиниума (в современной Черногории — Ульцинь, в 163 г. до н. э. римляне завоевали город и стали называть его Олциниумом). Он дал инсубрам порядок и закон, стал чеканить монету и ведет торговлю с Карфагеном, от чего на пшеницу Этрурии уже второй год подряд падают цены, а алчные сеноны и бойи требуют все больше золота и серебра. Я приехал в Рим потому, что сейчас они отвергли кубки, блюда, столь любимые ими торквесы, которые наши ювелиры стали делать полыми и потребовали денег. Много денег. — Мастама умолк. Септимус начал кое-что понимать.
— Ты привез Спуринию не просто так? Не так ли?
— Теперь я понимаю, что твоя карьера не дело случая, — ответил Мастама. — Ты умен. Сенат хочет, нет, требует, что бы ты выгнал сенонов из Фельсины и Атрия и гнал их до иллирийских опидумов. А потом взялся и за боев. Их Мутина — город тусков! А Спуриния с сыном пусть будет всегда при тебе, на случай если брен инсубров Алатал захочет вступиться за своих друзей. — Обычно румяный Септимус, слушая Мастаму, побледнел. — Да что с тобой? Ты испугался дикарей галлов? Сенат Этрурии даст тебе еще два легиона и денег на набор компанцев и латинов! С такой армией ты смог бы потягаться и с македонцами во времена их славных побед! Полагаю, ты не разочаруешь Сенат и народ Этрурии?
— Ты прав. Я не боюсь. Наверное, погода портиться. Душно мне. Быть дождю. — Септимус налил компанского в кубок, и осушил его, не разбавив вино водой. — Она знает?
— Спуриния о муже? — Мастама налил и себе на самое дно. Долив до половины в кубок воды, сделал глоток, — Нет. И не должна знать. Она по-прежнему любит Алексиуса. И это хорошо. Говорят, что он взял в жены дочь Хундилы и родил девочку. От Спуринии у него сын! Если он ее и забыл, то сын — это кровь от крови. Какой отец навредит сыну?
— Ты прав.
Мастама видел, как хмурится Септимус, как поникли его могучие плечи, и опустилась голова, но счел это признаком сосредоточенности консула на грядущих делах, связанных со сбором легионов и подготовкой к войне с галлами. Он допил вино, поблагодарив Септимуса за стол и кров, удалился.
Когда в атриум вошел раб, Септимус с криком: «Вина мне!», — запустил в беднягу кувшин и рухнул в беcпамятстве на пол.
Глава 18
«Во славу Конса! Хороших консуальных праздников!», — слышалось с утра на улицах Рима.(Древние римские жители торжественно отмечали окончание жатвы праздником консуалий, посвященный древнеиталийскому богу земли и посевов — Консусу) В этом году Консуалии (по легенде, основоположником праздника являлся Ромул, он якобы нашёл алтарь, посвящённый богу, в земле, именно во время проведения консуалий римляне украли сабинянок) совпали с приездом важных гостей из Этрурии и жители Рима ожидали грандиозных торжеств на открытие алтаря.
Пастухи гнали по улицам скот украшенный цветными лентами и венками из цветов к строящемуся цирку. У цирка с утра толпился народ. Разглядывая квадриги (двухколесная колесница, запряженная четверкой лошадей), люди судили о том кто может победить на луди рценсес (гонках колесниц).
Септимус Помпа уже знал кто победит в гонке и именно сегодня, когда, наконец, Мастама старший с утра ушел к сыну, Септимус решил покорить сердце Спуринии блеском консульской славы и золота. В подарок Спуринии к консуалиям он приготовил расшитую золотом столу (надевалась поверх туники) и пару браслетов с самоцветами. Что подарить ее малышу Помпа не знал, и как только Мастама попрощался с ним, Септимус отправился к Ослиным воротам (Porta Asinaria), где обычно торгуют финикийцы и греки.
В это время Тит Мастама Маний прогуливался в обществе Мариуса Мастамы по парку у дома сына и дивился амбициям новых патрициев Рима: парк занимал площадь не меньше югера (2518 м. кв.). В городах Этрурии таких огромных домовладений просто не существовало.