— Септимус — консул Этрурии? — Я едва на месте усидел.
— Это случилось утром, после твоего исчезновения. В казарму пришел Мариус Кезон и стал похваляться, что разделался с тобой. Септимус убил его. Не сам, мы помогали ему. Потом случилась война с сабинами и самнитами. Консул Прастина потерпел поражение, а Септимус спас второй легион от истребления. Ты просто исчез, а сенатор Спуриний отправился в последний путь. Жена твоя, Спуриния будто видела, что консул Прастина лично подсыпал сенатору яд в вино. Партия моего отца обвинила консула в убийстве, а Спуриния ворвавшись в зал совета, прирезала его как овцу. И никто ей не помешал сделать это. Тогда мой отец стал соправителем, а Септимус Помпа — консулом.
Конечно, эти новости для меня стали полной неожиданностью. Я не стал скрывать радость. Все-таки мой протеже смог сделать головокружительную карьеру, к тому же ребята за меня с центурионом Кезоном посчитались. Смерть Спуриния и напоминание о Спуринии, да еще в таком контексте! Чувствую себя странно. Хочу спросить: Как она? Язык не поворачивается.
— Присядь легат и расскажи, что хочет Септимус. — Мариус не стал кочевряжиться, присел на табурет. Потер колено и заговорил:
— Он просил, что бы я напомнил тебе, что ты центурион и Нобель Этрурии, приглашает тебя увидеть новый Рим, жену и сына.
— Сына!?
— Спуриния родила тебе наследника.
Вот так дела! В какой-то момент ловлю себя на том, что готов прямо сейчас уехать с послом, но тут же приходит ясность — меня «разводят». И Спуриния и сын теперь заложники большой политики.
Надеваю маску равнодушия, спрашиваю:
— Не думаешь ли ты, Мариус Мастама, что я тут же отправлюсь с тобой к Септимусу?
— Нет, командир, не думаю. Септимус метит в тираны Этрурии. Узнав, что ты жив и rex галлов, он теперь сам хочет стать царем тусков, как Тарквинии в старые времена. И не искренен он. Зовет тебя увидеть жену и сына, а сам обманом стал Спуринии мужем. — Наверное, на моем лице отразились переживания от новости, что Септимус спит с женщиной, которая родила мне сына. Собственно, как человек двадцать первого века я должен был бы нормально воспринять такую новость. Признаюсь, что на самом деле, услышать это было неприятно. Мастама по-своему воспринял мои мимические метаморфозы. — Спуриния до сих пор не ведает, что ты жив и здоров. Сам не знаю, как так вышло, но долгое время она тяготилась обществом Септимуса.
— Почему ты рассказал мне то, что обычно послы держат при себе? — Интересуюсь. Мастама, наверное, к такому вопросу был готов. Ответил сразу и без раздумий.
— Я помню, каким ты был командиром и если чужой народ принял тебя, то ты лучше того Септимуса каким он стал.
— Ты обижен на него?
— Нет. Обида слишком мелочный повод для предательства. Я предаю Септимуса, потому, что хочу остаться верным своему народу, Этрурии.
— И что ты можешь мне посоветовать?
— Не ехать. — Просто ответил Мариус.
— Останешься со мной?
— Если позволишь.
— Что с ногой? — Я заметил, что Мариус постоянно трет колено. Да и тему не мешало бы сменить. Односложные ответы не способствуют разговору.
— На консуалиях, под квадригу попал.
— Где? — Само вырвалось, Мариус сказал что-то непонятное для меня. Слава Богам, он сразу ответил:
— В Риме. Сейчас это город Септимуса. Он и на дарах тебе неспроста приказал набить «Септимус — царь Рима». А не давно, когда ты разбил легион Руфуса и Арреций присягнул ему.
— Так чего же сейчас больше хочет Септимус, мира или войны?
— Рано или поздно он нападет. Но не сейчас. Сейчас за его спиной Этрурия, в которой не всем понравятся его амбиции и луканы с Тарентом на юге.
— Тарент?
— Влиятельный город. Два года назад Тарент помог эпирскому Пирру захватить Керкиру и теперь вполне может рассчитывать на помощь Эпира. А Пирр хорошо укрепился в Македонии и сейчас располагает прекрасной армией, солдаты которой выиграли не одно сражение. Септимус разбив компанцев, расширил южные границы Этрурии до лукан. На том бы мог и остановиться. Ведь греки с луканами в давней вражде. Так нет же! Фурии попросили защиты то ли от лукан, то ли от Тарента, и Септимус оставил там две манипулы. Теперь луканы с севера прижаты Этрурией, с юга им угрожают Фурии, а с запада, усилившимся союзом Эпира с Тарентом. И в такой момент сеноны потребовали больше золота!
— Помпа свернул южную компанию и разбил отважного Артогена. Гордец так и не решился обратиться ко мне за помощью.
— Прости меня, но этому обстоятельству я искренне рад.
— Бойи успокоятся и разойдутся по домам. Я уведу инсубров и перезимую в Мельпуме. Септимус поведет легионы на юг, может быть, покорит лукан и затеет войну с Тарентом. И тогда Этрурию можно будет взять «голыми» руками. — Мариус Мастама нахмурился. Не по душе ему пришлись мои выводы.
— Если ты хочешь золото, я готов отправиться в Этрурию и договориться с отцом. Что делать галлам в Этрурии? — На лбу Мариуса капельками выступил пот, он ждал моего решения, будто от него зависела его жизнь. Что ответить ему? Рассказать о пирровой победе? Этрурия — не Рим. То, чего Рим достигал в истории моего мира десятилетиями, наращивая мускулы, Септимус добился за три года. Шансы победить Пирра у него ничтожны. Пирру помогут и луканы и самниты, возможно, вспыхнет восстание в кампании, ну и естественно Тарент в сторонке стоять не будет. Если царь Эпира разобъет Септимуса, то война рано или поздно дойдет и сюда.
— Не ты ли мне напоминал о том, что я центурион и Нобель Этрурии? — Искренне улыбаюсь в надежде, что Мариус расслабится.
— Напоминал. Значит ли это, что ты не поведешь своих галлов в Этрурию?
— Я не поведу. Но возможно ты сам когда-нибудь попросишь меня об этом.
— Клянусь Юпитером, как могу я просить тебя об этом?
«Пути господни неисповедимы», — думаю, а сам беру в руки венец и показываю Мариусу надпись.
— Дождемся весны.
Глава 22
Когда декурион Агрипа узнал, что Мариус Мастама остается при бренне инсубров, а ему тут же велено покинуть Мутину и немедленно отправится в Арреций с посланием к Септимусу Помпе, как сверкали его глаза, как раздувались крылья большого носа. Вудель так ярко изобразил гнев декуриона, что мы с Мариусом хохотали до слез.
В письме же я написал следующее:
Приветствую консула Этурии Септимуса. Рад твоим успехам. Сожалею, что так поздно узнал о твоих победах. Инсубры и бойи не станут беспокоить Этрурию, хоть и не просто мне дался этот мир. Впрочем, цена у него есть. Я беру Фельсину и жду от тебя половину того, что отнял ты у сенонов. Невелика цена для того, кому дорог Рим и его южные рубежи. Берегись Тарента.
Благодарен тебе за опеку над женой и сыном.
Мариуса Мастаму оставляю при себе, дабы мог ты после, от него услышать обо всем, что он увидит на моих землях.
Алексиус Спуринна Луциус, бренн инсубров Алатал.
Не то, что бы мне нужны были разграбленные Септимусом Фельсина и Атрия, да и по правде сказать, города эти построены были предками тусков, взяв их под свое покровительство, я смог бы успокоить бойев. А вот заставить Септимуса поделиться награбленным — это вопрос принципиальный: с одной стороны будет на что верфь в Генуе заложить, с другой, если Септимус добровольно расстанется с золотом, значит, пока войны между нами не будет.
С одной лишь своей дружиной я выступил на Фельсину, чем успокоил и Хундилу и его друидов.
Мариус, увидев моих всадников, дар речи потерял. Я, скрывая улыбку, наблюдал за ним, прекрасно понимая какое впечатление производят со стороны рыцари, сидящие на рослых лошадях, лишь немногие из которых имели только налобники. По большей мере всадники, постигшие достоинства тяжелых доспехов в бою, проявили изобретательность для защиты своих скакунов. Внимательный глаз рассмотрел бы и попоны с нашитыми на них металлическими пластинами и подобие кольчуг, надетыми на лошадей через голову.
Каждый тримарцисий имел свой знак, чаще лена, лишь немногие — родовой, но множество цветных полотнищ над колонной привносили в движение кавалерии торжественность.
Пехота шла налегке, погрузив кольчуги, щиты и копья на телеги. Вскоре и всадники, накрасовавшись друг перед другом, встали, что бы разгрузить лошадей и себя. И уже бездоспешными, разъездами поскакали к Фельсине.
К вечеру, армия стала на ночевку, окружив стан телегами. Мариус надулся, где, мол, укрепленный лагерь, как я учил когда-то? На самом деле моя пехота и есть лагерь. Готов поспорить, что по сигналу тревоги, не пройдет и десяти минут, как перед любым противником вырастет стена из щитов и копий. А сотни три всадников в постоянных разъездах не пропустят незамеченным никакого врага. Впрочем, откровенничать с Мариусом на эту тему я не собирался. Плотно поужинав поросенком, мы рано уснули.
С утра разведчики привезли вести о том, что Фельсина по-прежнему охраняется солдатами Септимуса. Весть быстро разнеслась по лагерю, подняв волну негодования. До недавних времен Боннония (Фельсину первыми захватили бойи и так переименовали) по праву считалась столицей для всех племен кельтов. Ее последний хозяин Артоген, живший с девизом — «ни дня без войны», собрал под знаменами сенонов всех пассионарных кельтов. Заносчивость и амбициозность вождя оставили сенонов один на один с легионами Септимуса и если бы Помпа разбив и ограбив сенонов, оставил кельтские города и оппидумы, то такое решение было бы ему на руку. Бойи вернулись бы на свои земли и вряд ли, предприняли попытку обременить снова Этрурию данью.
Мариус заметно нервничал. Это понятно, он не хотел новой войны. Не хотел ее и я. По крайней мере, с этрусками. Эта война кроме проблем в ближайшем будущем ничего не принесла бы. Более всего меня сейчас интересует вопрос: какие силы оставил Септимус в Галлии? И я был бы рад встретить тут не один легион. Безумная идея купить с помощью Мариуса легионы Этрурии, оставленные Септимусом, поглотила меня целиком.
Еще одна ночь в походе на Фельсину прошла за беседой почти до утра.