— Глупый гонец не догадался сразу мне вручить письмо от отца! — Прокричал он с порога. Я оживился. Признаюсь на такое доверие со стороны Мариуса я не расчитывал: сам я наверняка бы вначале прочел письмо, а лишь потом, может быть, предавал бы его содержание гласности. У всякого терпения есть границы. Не в силах ограничить свое, почти кричу:
— Давай! Читай быстрее!
Мариус срывает печать и, став поближе к окну, разворачивает свиток. Молчит, всматриваясь в текст. Он читает письмо, забыв обо мне. Наверное, в нем недобрые вести.
— Мариус!
Он с трудом отрывается от чтения, бросает в мою сторону странный взгляд и начинает читать вслух.
— «Дорогой сын, где бы ты не был, немедленно возвращайся в Этрурию. Ты и твои легионы нужны отчизне.
Плебей Септимус возомнил себя тираном и принудил армию к клятве. Он явился в Сенат с оружием и солдатами. Кричал на Отцов города, как на детей малых, упрекая в предательстве и коварстве. Он спрашивал о легионах, оставленных им в Фельсине и потребовал от нас клятвы верности.
Услышь его Юпитер и тот бы онемел от проявленных тираном наглости и непочтительности к патрициям.
Мамерк Плиний не утратил мужества, и мы скорбим о потере столь достойного мужа. Он встал перед выскочкой и со словами: «Тебе, плебей не место среди мужей!», — указал ему на выход. Септимус, ослепленный гордыней, проткнул гладиусом мужа из славного рода. Умирая, Мамерк призвал нас низвергнуть тирана и избавить Этрурию от памяти о нем.
Мы все и даже старик Сервиус бросились на убийцу. Слава Богам среди телохранителей плебея нашелся достойный сын своего отца — Квинтус из рода Тапсенна. Он, видя, что тиран не остановится и готов расправиться со всеми сенаторами так, как только что заколол Мамерка, совершил подвиг, отправив Септимуса Помпу к Гадесу.
На том наши беды не закончились. Умбрийские велиты взбунтовались и грабят усадьбы по всей Этрурии. Шестой легион ушел в Рим и один из его трибунов угрожал сенату местью сабинов. Легион в Арреции сохраняет нейтралитет, но и не выступил по приказу Сената на умбрийцев. Прочие подчинились только поле того, как Сенат объявил о выборе Консулом тебя мой сын.
Поторопись. Промедление может дорого обойтись государственным и личным интересам».
Мариус читает, я как старый еврей из анекдота думаю: «Ой, сколько дел! Ему то, что? Бери винтовку, в смысле легионы, и на фронт, а мне… и дорогу достраивать нужно и о золото сенонов не упустить, и наверняка, друг Мастама помощи попросит». — Как в воду глядел! Дочитал и смотрит на меня особенным взглядом, наполненным грустью, и в то же время решимостью.
— Поможешь? — Спрашивает.
— Мне нужны корабли. Корабли — это золото. Не сочти меня алчным, помогу, конечно, но золото, что Септимус забрал у сенонов должно стать моим.
— Получишь!
— И еще. Я соберу дружину снова и дойду с тобой до Рима. Прошу тебя оставь два манипула и турму, что бы иллирийцы достроили дорогу.
— Да будет так, — отвечает Мастама и вижу я, что мысли его, летят быстрее, чем он может с ними справиться.
Подхожу ближе. Мечущийся у окна как тигр в клетке Мастама останавливается, начинаю его «лечить»:
— Успокойся друг мой и послушай, что в таких случаях говорят мудрые друиды. — Хотел рассказать ему, что-нибудь из учения стоиков, но как-то ничего путнего на ум не пришло. Помню, что основателем, будто Зенон был. Марк Аврелий цитировал его. А что именно? Напрочь из головы вылетело. Мастама между тем — само внимание. Запинаясь, цитирую первое, что на ум пришло:
— Прогрызла как-то мышь дыру в корзине и угодила в пасть к змее, которая лежала там кольцом свернувшись, голодная и без надежд на жизнь. Наевшись, ожила змея и выползла на волю через дыру проделанную мышью. Не беспокойтесь, видите, судьба сама хлопочет о том, чтоб нас сломит или возвысить! — Декламирую, а у самого на языке: «Ничего не бойся! Кому суждено умереть от поноса не утонет!», — улыбаюсь, скорее своим мыслям.
— Судьба наша в руках Богов, но и мы должны принимать решения и идти вперед, во что бы то ни стало! Ты прав, только боги знают, что ждет нас впереди, но прошу тебя! Нет сил, больше ждать. Отец написал письмо не вчера. От мыслей о том, что сейчас происходит в Этрурии, мне покоя нет!
— Поспеши к своим солдатам, я не держу тебя. Мне же нужна неделя, что бы собрать дружину. Встретимся у Арреция. Я приду туда за своим золотом. — Мариус только кивнул в ответ и быстрее ветра покинул мой кабинет.
Глава 25
Зима…
«Чертова зима!», — кричу в гневе и, вспомнив о местных Богах, тут же умолкаю, прислушиваюсь и озираюсь по сторонам. С утра Гвенвилл закатила истерику. Я отмалчивался, сколько мог, но о прибывающих в Мельпум дружинниках узнали и слуги в цитадели. Кто-то из них взболтнули Гвенвилл.
— Алатал, муж мой! Ты снова собрался на войну? — Она спросила так ласково, что я посчитал этот момент вполне подходящим для признания.
— Звезда моя! Завтра я ухожу к Аррецию, — вспышка ярости в ее глазах, и объяснить, зачем я туда ухожу, уже не представляется возможным. Гвенвилл взлетела с ложа и, воздев руки к небу(к потолку на самом деле), стала спрашивать у Богов: «За что! За что вы наказываете меня Боги?»
Ну, ее, конечно, понять можно. Гвенвилл снова ждет ребенка и надеется родить бренну наследника. Она боится, что со мной может что-нибудь случиться плохое. Понимаю и пытаюсь успокоить ее.
— Не волнуйся! Опасность подстерегает того, кто безмятежно проводит дни с женой. Мне же предстоит защитить тебя и детей. И лучше я это сделаю вдали от нашего дома! — Продолжает метаться по спальне, но меня не проведешь. Судя по тому, что молчит, значит — слушает. Этрурия оплатит нам создание флота, и мы сможем защитить себя с юга, сможем торговать. Сама Этрурия сейчас нуждается в помощи. Без нашей помощи тускам не выстоять! Уж слишком много у них врагов. И нынешние враги тусков, вполне могут угрожать и нам в будущем. Не уж то ты считаешь, что я смогу наслаждаться жизнью, зная о смертельной угрозе?
— О какой угрозе ты говоришь муж мой? Туски уничтожили сенонов и если бы не ты, то та же участь постигла и бойев и твой народ!
— Это тебе Хундила нашептал? — Чувствую, завожусь. Хитрый тесть тут точно причастен.
— Отец сделал тебя бренном! — Стала напротив, руки в бока, но уже не та Валькирия, что при нашем знакомстве запросто могла и мечем проткнуть. Улыбаюсь, не вижу смысла, что-то доказывать ей. Поднимаюсь с ложа, опасаясь непредсказуемую женушку, обнимаю так, что ее руки оказываются под моими, нежно шепчу на ушко:
— Твой отец нам не враг, конечно. Я признателен ему прежде всего за то, что он родил тебя, Звездочка! — Гвенвил млеет, глаза ее закрылись. — Но он не знает, что и греки и финикийцы сейчас не прочь побряцать оружием. И они могут создавать империи. Македонцы сделали это не так давно, а финикийцы осваивают Испанию. А ведь Испания не так уж и далека от нас. Понимаешь, милая? — Прижалась ко мне, молчит. Значит понимает. Целую ее в губы и на пару часов время останавливается.
Едва погасил разгорающийся семейный скандал, как явился Хоэль.
— Бренн, дружина готова к походу, — стоит, мнется. Чувствую, что-то он не договаривает.
— Рассказывай, что еще…
— Зима, бренн…
— Знаю, что сейчас зима. Ты чем меня удивить хочешь? — Осознаю, что общение с Гвенвил отложило и на моих эмоциях свой отпечаток. Очень хочется поскандалить.
— Так мужчинам заняться нечем. Узнав о походе в Этрурию, уже тысяч двадцать охотников собралось.
— Где! Когда?
— У Пармы собирались. Сегодня к Мельпуму подойдут.
— Завтра выступаем. Иди, мне нужно подумать. — Держу в узде эмоции, провожая равнодушным взглядом Хоэля.
«Чертова зима! А может само провидение обнаруживает себя таким образом? Если сабиняне не поддержат тусков, то поредевшие и настроенные против сената легионы не станут или не смогут сражаться на юге. В лучшем случае они будут защищать свои города. Если удастся быстро провести воинственных кельтов к Риму, все может измениться к лучшему. За Римом можно дать им волю и пусть трепещут италики, самниты, кампанцы и луканы», — мои мысли понеслись чуть дальше на юг, к греческим полисам и я с трудом отогнал от себя видения славных побед. Справедливо полагая, что их плоды, скорее всего, пожнут туски.
Зову стражу, приказываю найти Афросиба. Управляющий, он же величина не меньше современного премьер-министра в моем королевстве, явился на удивление быстро. Сверкая перстнями на пальцах, Афросиб сложил руки на успевшем уже округлиться животике и со словами: «Мой господин», — склонился в поклоне. По началу меня смущала склонность перса к роскоши, но экономика королевства росла, да и греки отзывались об Афросибе очень хорошо, так, что я предпочел воздержаться от вопросов, связанных с ростом личного благосостояния перса.
— Завтра я покину Мельпум, — перс чуть-чуть выпрямился и закивал головой. — Надолго. Ты отправишься со мной до Арреция. — В глазах Афросиба все же появился вопрос. Тем не менее, он поспешил ответить:
— Да, мой господин.
— Впрочем, для тебя поездка окажется не лишенной удовольствия. В Арреции ты получишь много золота. Поэтому подбери людей, сколько сочтешь необходимым, что бы уберечь сокровища.
— Да, мой господин. — Отмечаю насколько все же приятно иметь дело с человеком с Востока и жестом руки приглашаю управляющего присесть к столу. Наблюдаю, как степенно движется перс, и вспоминаю плотника Сарда. Неужели это один и тот же человек!? Впрочем, чему тут удивляться? Из «грязи в князи» в нашем то времени примеров не счесть. И меняются люди, увы, не в лучшую сторону. Плотник Сард в какой-то мере мог бы послужить образцом поведения и в отношении к делам для моих кельтов. А может, имя изменило человека: Сард стал Афросибом и ведет себя соответственно, как Афросиб.
— Я хочу, что бы ты, после того, как в Арреции все сложится, отправился в Геную и приступил к строительству крепости и верфи.