— Зачем? — Мариус не понимал, почему Алексиус заговорил именно о Таренте, ведь он не мог знать о тайном посольстве Сихея и об обещанной Карфагеном помощи?
— На месте стратегов Карфагена я сам так бы и поступил. Воевать с греческими полисами выгодно. К тому же всегда можно сказать, что эта война на благо Этрурии с ее давнишним врагом и даже за это обязать сенат долгами. А вскоре и истребовать. Когда отцы народа начнут роптать, у Карфагена появиться повод силой заполучить то, на что сами обязывали. — Почему-то Мариус сразу признал, что такое развитие событий вполне возможно и поначалу готов был рассказать Алексиусу о замыслах отца. Но Алексиус продолжил размышлять и Мариус снова засомневался. — А может все произойти и подругому. Карфаген будет, как и раньше торговать, основывать новые колонии, но поверь, рано или поздно Этрурии придется либо стать зависимой во всех отношениях от финикийцев, либо победить в тяжелой войне.
— Рано или поздно все мы умрем. Но это не значит, что завтра нужно написать завещание и уйти из жизни с помощью гладиуса! — Алексиус не понял или не захотел понять. Он осушил до дна кубок и закивал головой, бормоча:
— Рано или поздно все мы умрем. Это так.
Мариус посмотрел на широкую спину Алексиуса, непринужденно болтающего на галльском со своим ближником и решил, что если Пирр примет условия мира, то расстроить сделку все одно будет невозможным. У отца не будет повода для упреков. Но уж точно, если боги предоставят шанс каким-нибудь образом повлиять на события, тогда он — консул Этрурии сделает все возможное, что бы примирение не состоялось.
Подойдя к Беневенту, союзные армии стали лагерем и отправили разведчиков к Таренту. Вестей от них долго ждать не пришлось. Они обнаружили армию Пирра в двух днях от Беневента. «Завтра или послезавтра все решиться само по себе», — подумал Мариус, и что бы его солдаты не бездельничали, приказал выкопать вокруг лагеря ров. Союзники же, вообще не позаботились об укреплении своего лагеря, ограничившись тем, что распрягли повозки и поставили их в круг.
Когда я узнал, что завтра снова увижу Пирра и его армию, то, прежде всего, решил, что лучше приготовиться к сражению, чем рассчитывать на успех миссии молодого правителя Беневента. Разведчики сообщили, что у Пирра около пятидесяти тысяч солдат, несколько больше, чем у меня, но это обстоятельство тревоги не вызвало. Любуясь крепостью Мариуса, я решил, что сражение, если и состоится, то у укрепленного лагеря тусков.
Пеших дружинников я отправил в лагерь к Мариусу, а тяжелую кавалерию и сенонов решил использовать по обстоятельствам.
Пирр появился к обеду. А еще раньше я увидел столб пыли, известивший о приближении его армии.
Мы стояли на холмах и отсюда Беневент видели как на ладони. Пирр подошел к городу и какая-то часть его армии вошла в гостеприимно распахнутые ворота. Оставшиеся снаружи солдаты разместились у стен. Я счел это хорошим знаком.
Ближе к вечеру, когда Люцетий почти скрылся за горизонт, в Беневенте заиграли флейтисты, ворота города открылись и мы увидели всадников в праздничных одеждах.
Я закричал: «Пирр идет с миром!», — мое волнение тут же передалось сподвижникам. Мы бросились в палатки облачиться в одежды соответствующие моменту.
Встреча состоялась вблизи лагеря этрусков. Какое то неприятное чувство опустилось на грудь, и я понял от чего — Мариуса Мастамы и его командиров не было с нами.
— Вудель! — Кричу, предчувствуя беду.
— Бренн?! — Слава Богам, мой верный Вудель как и всегда рядом. Молюсь, как умею прежде, чем отдаю приказ:
— Выведи дружину из лагеря тусков и поставь стеной между нами. Стой! Возьми с собой кого-нибудь, будь осторожен. — Вудель ускакал, взяв, в сопровождающие не больше десятка воинов. Молоточками в висках стучит одна единственная мысль: «Если Мариус предаст меня, камня на камне от Этрурии не оставлю». Спешить уже не вижу смысла. Подъезжаю к Бритомарию.
— Прости друг, что прошу тебя об этом сейчас, — улыбающийся Бритомарий, услышав меня, становиться серьезным.
— Что случилось, бренн Алатал?
— Скачи к своим воинам. Лучше я ошибусь, но уберегу всех нас от позора. — Теперь Бритомарий хмурится. — Если туски попытаются выйти из лагеря, атакуй их без сомнений. — Лицо вождя сенонов проясняется. Не пойму, что так обрадовало его, но с диким свистом он сорвался с места и поскакал к своим воинам. Снова сомнения одолевают меня. Решив, что я и так достаточно сделал, вручаю свою судьбу Богам и, умиротворившись таким решением, еду на встречу с Пирром.
Пирр с мальчиком Понтием выехал мне навстречу. Он произнес что-то с пафосом, Понтий переводит:
— Приветствую мудрого царя галлов, — склоняю голову в приветствии. Пирр заговорил снова, — Боги услышали меня, и мир предложенный этрускам теперь стал возможен, — переводит Понтий.
— Это так, — отвечаю, — Согласен ли ты, взять в жены Спуринию из рода Спуринна?
— Я размышлял об этом и решил, что тому нет препятствий. — После того, как Понтий перевел, в разговоре возникла напряженная пауза. По правде сказать, я растерялся, мое вдохновение исчерпалось, не знаю, что предпринять дальше. Выручил Понтий.
— Я почту за честь пригласить тебя — царь Эпира и тебя — царь галлов в свой дом, что бы отпраздновать примирение и обсудить ваши дела, — мальчик повторил это на двух языках, и напряжение тут же улетучилось. Мы с Пирром одновременно закивали, соглашаясь.
Вместе едем к распахнутым воротам Беневента, я с тревогой оглядываюсь на лагерь тусков.
Глава 37
Человек предполагает, а Бог располагает, так говорят и говорят верно. Еще не прозвучали застольные здравницы, да и гости еще не расселись за столами, как к Пирру подбежал посыльный и что-то прошептал на ухо. Полученная весть обрадовала царя Эпира. Он тут же обратился ко мне и Понтий, не скрывая удивления, перевел:
— Теперь я верю бренн, что твое стремление к миру не уловка. Но как же теперь я обрету супругу? — Не то, что бы я вопрос не понял, скорее я не понял логики Пирра. Ибо связи между моим стремлением к миру и вопросом грека я сразу не уловил. Напротив, его женитьба и есть залог мира. Так я, по крайней мере, считал.
— Великий царь, эта война никому не принесла бы ни славы, ни богатства, а твоя женитьба и есть залог мира, — отвечаю и снова не понимаю, почему лицо Пирра вытягивается в удивлении.
— Мне сообщили, что твоя кавалерия атаковала тусков, едва те вышли из своей крепости. — Эта новость для меня стала сродни удару молнией: вначале онемели ноги, потом за секунду пришло понимание, что с этого момента мои отношения с Этрурией безнадежно испорчены. Бритомарий не задумываясь или напротив, хорошо все взвесив, что по большому счету не важно, выполнил мой приказ. Больше всего на свете я хочу сейчас знать, поддержали ли атаку сенонов мои дружинники или нет.
— Я думаю, что именно мое стремление к миру по воле богов, таким образом, и проявилось. Полагаю, что ты и сам знаешь — туски никогда не стремились к миру с тобой. — Пирр склонил голову, соглашаясь и жестом руки пригласил к пиршественному столу. Сгорая от любопытства и наполненный тревогой, я все же принимаю приглашение. Довольный всем Пирр больше вопроса о женитьбе не поднимает.
Испытываю невероятное облегчение, услышав Вуделя.
— Бренн, я все сделал, как ты приказывал. Щитоносцы беспрепятственно покинули лагерь тусков и построились в две линии в низине. Греки всполошились, но, увидев наши спины, успокоились, хоть и не положили оружия, но остались у стен города. Я повел наших всадников на дальний холм, и едва мы взобрались туда, как увидели, что туски колонной выходят из лагеря. Они уходили на север. Только я подумал, что пришло время присоединиться к тебе, как услышал шум битвы. Мы поскакали на шум и встретили раздосадованного Бритомария. Он обрушился на колонну тусков, но те, оказалось, ожидали его атаки. Навстречу его всадникам полетели пилы и манипула за манипулой вступали в бой, прикрываясь щитами. Растратив легкое оружие, туски пустили в ход пилумы. Они не жалели лошадей, протыкая им животы.
Я не знаю, сколько бойцов потерял Мариус, но Бритомарий в бешенстве. Туски здорово потрепали сенонов, и ему пришлось уносить ноги. — Пока Вудель шептал мне на ухо о том, что на самом деле произошло, я позабыл о необходимости скрывать эмоции. Улыбаюсь, веря, что ничего непоправимого не случилось.
— Ты все верно сделал. Зови к столу Бритомария. Я не стану его корить и найду способ утешить его. Еще найди декуриона Сервия и пригласи его присоединиться к нам. — Наверное, Вуделю самому не терпелось поскорее сесть за стол, ломившийся от еды и вина. Стараясь выглядеть величественно, Вудель степенно отправился к выходу, но по мере приближения к распахнутым настежь дубовым дверям, ноги его двигались все быстрее и быстрее. Впрочем, внимания на него уже никто не обращал. Пирр поднял кубок и заговорил.
Понтий не успел перевести его речь. Взгляды присутствующих обратились на меня, и когда Пирр закончил, поднялся невероятный шум: «Сэ эфхаристо!», — кричали люди, поднимая кубки. То же самое произнес и Пирр, приветствуя меня. Наконец, Понтий снизошел объяснить, что все они благодарят меня. Я поднялся, слегка поклонился и с удовольствием осушил свою чашу.
Вскоре к нам присоединились Вудель, Бритомарий, Сервий и еще два десятка воинов достойных такого общества, которых в свою очередь они пригласили по своей инициативе. Нахмуренный Бритомарий не долго оставался таким. После парочки выпитых кубков он веселился, как и все. А я подсев поближе к Понтию, решил не упускать время и учить язык Пирра.
И надо заметить, что язык греков мне не показался сложным: Господин — кирие, пить — пино, хлеб — псоми, еда — фагито, резать — ково, соль — алати. Понтий называл греческие названия всего, что обращало на себя мое внимание.
Пирр в очередной раз поднялся и крикнул: «Сига!». Понтий шепнул мне: «Тихо! Царь требует тишины». «Ксипнистэ мэ!» — Потребовал царь Эпира и сел, ожидая чего-то от присутствующих (Пирр сказал: «Разбудите меня!»). Я ожидал от Понтия перевода, но требование Пирра, похоже, его самого заинтриговало. В глазах Понтия засветился интерес и я понял, что юноше сейчас не до меня.