— Ты убил трех галлов? — Спуриний взял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза. Не отводя взгляда, я твердо произнес
— Да. Я убил трех галлов. А их коней отправил в твое имение. Вот на мне плащ одного из них. — Неприязнь Сенатора сменилась какой-то нервной озабоченностью, он рывком сорвал с меня плащ, поломав булавку, и бросил его рабу.
— Если кто-нибудь узнает об этом, у нас могут быть серьезные проблемы. Какие у тебя шансы победить завтра в состязании?
— Я кое-что приготовил, что бы не только удивить, но и победить, — самодовольно ответил я.
— Хорошо бы. Консул, увидев, в каком состоянии ты явился к нему, решил тебя наказать, а заодно и должок мне вернуть. Я полагал, что оба дела ему выгорели. Если завтра сможешь победить, все будет хорошо. Дочь за тебя заступалась. Это от нее, — он дал рабам знак, те достали из мешка посеребренный панцирь, поножи и красный плащ, даже лучше, чем галльский. — Честь нашей семьи в твоих руках. Не забывай об этом.
Услышав о том, что Спуриния заступалась за меня, понятное дело решил, что она тут, в Клузии, с отцом. Уже представил себе, что смогу провести эту ночь с ней. Но папаша решил иначе. Сухо попрощавшись, он удалился.
А Консул оказался еще той сволочью: Весь холм, на котором расположилась ставка, заполнен гражданами Клузия. И на повестке дня было только одно состязание — между первой и двенадцатой манипулами.
Оба легиона Этрурии выстроились ниже холма.
Первая манипула ушла на позиции первой — понятное дело. И народ на холме и легионеры кричали им приветствия. Вторыми под свист пошли мы.
Мои ребята разозлились. Это хорошо: в бою такое настроение не помеха.
Походной колонной мы вышли между холмами и остановились. В новом панцире и алом плаще я стал перед строем и толкнул речь: " Солдаты первой центурии уже радовались победе. Мы — нет! Я видел, чему вы научились за эти дни. Верю — сегодня мы победим!». — Новобранцы застучали пилумами по щитам. Шум на холме поутих.
Командую: «В одну шеренгу становись!», — красиво, без суеты походная колонна рассыпалась, перестроившись в одну шеренгу по центуриям. — «Центурии! На первый третий, расчитайсь!», — вокруг стало так тихо, что счет «первый», «второй», «третий» слышался очень хорошо, летя над холмами.
«Пусть задумаются, чем это мы занимаемся», — не без ехидства подумал я. — «В три шеренги становись!» — как на тренировке! Стали. — «Первая центурия — на пра-во! Вторая центурия — на ле-во! Шагом марш!», — стою, смотрю.
Когда центурии разошлись шагов на пятьдесят, кричу: «Стой!». — Остановились и уже без команды развернулись фронтом к противнику. Это мы так договорились.
Я побежал к своей центурии и стал в строй.
Стоим уже минут пятнадцать. Наверное, в ставке до сих пор не поняли, что строиться привычным для них образом мы не собираемся.
Проходит еще минут пять. Звучит буцина. Командую: «Шагом марш!», — слышу команды Септимуса.
Идем в атаку двумя центуриями в плотном строю. Первая манипула стоит спокойно на холме. Разве, что вторая линия подтянулась шагов на двадцать. Интересно, о чем они сейчас думают?
Решаю, пора. Громко кричу: «Клин!», — Септимус, молодчага, дублирует. Перехожу на бег, выставив вперед щит.
Чувствую удар тяжелого дротика. Останавливаюсь на мгновение, отбросив скутум. Изготавливаю пилум к броску. Мое место занимает первый с право.
До линии обороняющейся манипулы не больше десяти шагов. Вижу растерянность на лицах легионеров. Мечу пилум, кричу: «Барр-а-а-а!», — крик подхватывает вся центурия.
Сшиблись. Прошили первую линию сразу. Перед второй изрядно щитов потеряли, но и сами дротиками выбили приличную брешь. Триарии ощетинились длинными хастами — поздно: Мы их забросали не хуже, чем получили сами в первом состязании. Холм наш!
Кричу: «Черепаха!», — перестраиваемся, по ходу поднимая щиты противника с земли. Сквозь щель между скутумами вижу, что у Септимуса все хорошо. Он тоже строит «черепаху». Стали. Замерли.
Я в полной мере насладился победой, видя, как тупят центурионы первой. Почти вечность для любого боя они строили солдат в линии спина к спине, готовя атаку на «черепах». Ну-ну! Побежали, наконец. Попрыгали, сверху проверив, на прочность панцирь «черепахи». Смельчаки, получив удары пилами по ногам, скатились на землю.
Хотел бы я посмотреть на бой со стороны!
Волна атакующих легионеров первой откатилась, по щитам застучали затупленные наконечники. Кричу: «В атаку!», — снимаем «крышу», метаем в противника пилы сами. У нас, их еще много.
Противник отступает. Командую: «Вперед!», — идем в атаку.
Кто со скутумом, выстраиваются впереди. Вторая линия подбирает с земли дротики и легкие и тяжелые, тут же отправляя их в полет на встречу противнику. Трубит буцинатор. Состязание окончено.
С холма спустился всадник.
— Центурионы двенадцатой к Консулу, — Тит улыбнулся мне и, приветствуя, махнул рукой.
Подошел центурион первой, мужик лет сорока. Через всю правую щеку ветерана к подбородку тянется рваный шрам. Сняв шлем, он спросил:
— Что это было?
— «Черепаха», — ответил я.
— Первый раз вижу такие маневры! Где научился?
— Приходи в гости, расскажу, — пришлось пригласить. Консул ждать не любит.
— Гней Публий, старший центурион первой манипулы второго легиона. Я приду.
— Алексиус Спурина. Буду рад, — отвязавшись от любопытного Гнея, я скомандовал построение в походную колону. Ко мне подошел сияющий Септимус.
— Мы победили, командир.
— Да Септимус. Нас вызывает Консул. Держись молодцом, не робей.
Никогда не был участником триумфа. Внимание толпы мне понравилось. Откуда-то стало известно мое имя. Пока мы с Септимусом поднимались на холм, в ставку, толпа скандировала: «Слава Алексиусу!».
Консул — само радушие. Вручил браслет «За победу». Позже я узнал, что такой награды удостаиваются командиры, выигравшие сражение. Септимус Помпа стал центурионом двенадцатой манипулы.
После торжественного вручения награды, я снова встретился с тестем.
Короткое — «горжусь тобой», услышать было приятно. Он не дал мне вернуться к манипуле.
Я верхом, Сенатор на носилках отправились в город.
Один из рабов был отослан вперед, что бы в доме готовились к празднику.
Вообще от запланированных на сегодня торжеств я уже маялся головной болью. Вечером Консул созвал к себе пол города отпраздновать дословно «великую победу всего лишь в состязании, которая, несомненно, принесет Этрурии много славных побед в войне». Такую речь он толкнул, вручая мне награду.
Я ехал шагом, держась сбоку от паланкина Спуриния. Всю дорогу старик пытался слить на меня эмоции, пережитые им во время состязания: «Когда я увидел, что ты так бездарно построил манипулу, мне стало очень стыдно. Нет, совсем не от насмешек Консула, трибунов и прочих завистников. Мне стало стыдно, что я так ошибся в тебе. Прости мой стыд», — при этом старик умудрился пустить слезу, — «Но тогда я подумал и о том, что перестроение походной колоны в позицию для атаки выглядело просто потрясающе! А вот когда твои центурии ринулись вперед, уже никто не смеялся. Ха! Они стали понимать твой замысел.
Ты пробился на холм и Прастиний уже был готов дать отмашку буцинатору, но твои центурии снова перестроились и полностью скрылись за скутумами! Жаль, что ты не мог видеть того, что творилось на холме. Скачки на ипподроме не смогли бы сравниться с тем, что ты устроил. Кое-кто даже принимал ставки, что твоя глупая затея сведет на нет успешную атаку на холм.
И я не верил глазам, когда видел тщетность попыток первой центурии разрушить это нагромождение из скутумов. За то, как было приятно моему сердцу поспешное решение о прекращении состязания, принятое Консулом для того, что бы спасти любимую манипулу от полного разгрома.
И кем? Мальчишкой-пьяницей, женившемся на ведьме Спуриния!», — тут он видно понял, что сказал что-то лишнее и рассыпался в похвалах. Запомнить выражения вроде сравнения с Тином (этрусское божество, римский Юпитер, греческий Зевс) летящим с небес в окружении манны (этрусские злые демоны) на врага, было для меня уж слишком сложно.
Я понял, что в искусстве оратора мне Сенатора не обойти никогда.
Дом Спуриния по меркам нашего времени находился в элитном районе. Аккурат у форума. Правда с поместьем его и сравнивать не стоило: так себе, очень маленький домик с пятью комнатами и пристройкой — кухней. Там же, на кухне, ютились и рабы.
Зато обед выдался славным: никакого бобового супа. Стол ломился мясными блюдами от ветчины до запеченных уток. Только жаль, аппетит у меня пропал. Едва увидел Спуринию, все мысли — только о ней. Знал бы Тит как я ее хочу! Небось, до сих пор вруном и импотентом меня считает.
Трапезничая, Спуриний повторил почти слово в слово все, что я уже слышал по дороге в город.
Спуриния совершенно искренне вздыхала и охала, прижимая ладошки то к груди, то к очаровательной головке.
Как только Сенатор, выразив желание вздремнуть, покинул нас, я не сдержался. Моя страсть скоро иссякла, но Спуриния выглядела довольной.
Мы выпили немного вина и отправились в балинеи. Бассейн не грели, а как по мне, то в такой жаркий день можно было бы сделать водичку и попрохладней.
Наверное, в тот момент и появилась причина, по которой круто изменилась так хорошо наладившаяся жизнь.
Спуриния расслабившись на моем плече, промурлыкала на ушко:
— Слава Богам, что помогли тебе победить в состязании. — На, что я, справедливо обидевшись, ответил:
— Нет, дорогая. Боги тут не причем. Я сам все придумал и осуществил.
Глава 4
«Человек, кто вас- людей такими создал? Вспоминаете о богах только тогда, когда страдаете. Поэтому Зевс считает, что людей стоит почаще наказывать, разоряя стихией жилища и прочие плоды их убогого труда.
И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же — неблагодарные! В тот час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.