Открыть глаза меня заставила тишина.
Где-то вдали гремел гром, дул ветер и шел дождь, но пруд был неподвижен. Дел плавала на воде лицом вниз, и вокруг нее колыхались ее длинные темные волосы. Поначалу я подумал, что она играет, но потом меня пронзила паника, холодная и острая, как клинок. Я подплыл к сестре и перевернул ее. Я бросился с ней на берег, я выкрикивал ее имя и дышал ей в рот, давил ей на грудь, но она не отзывалась.
Я закрыл глаза лишь на миг – и она ускользнула.
Я плохо помню, как нес ее к родителям. Но никогда не забуду причитания матери, слезы отца. Никогда не забуду, как моя жизнь раскололась надвое: с Дел и без Дел.
Это было четыре года назад. Горе – процесс долгий и трудный, особенно когда тебя снедает чувство вины. Я до сих пор виню себя: не надо было ходить на пруд. Надо было держать глаза открытыми. Надо было вообще не закрывать их, пока она плавала, даже на миг.
Через месяц после того, как я потерял сестру, во сне ко мне пришла богиня и сказала: «Я могу забрать боль твоей утраты. Я избавлю тебя от скорби, но мне придется заодно забрать воспоминания о твоей сестре. Все будет так, будто Дел никогда не рождалась, будто ее жизнь не переплеталась с твоей в течение семи лет. Пойдешь ли ты на это, чтобы облегчить свои страдания? Чтобы снова дышать полной грудью и жить беззаботно, как раньше?»
Я даже не колебался. Я едва смел посмотреть богине в глаза, но твердо ответил: «Нет». Даже на мгновение я не отдам свою боль, чтобы стереть жизнь Дел.
На исцеление ушло больше времени, чем я ожидал, но я знаю, каково терять любимых. Каково чувствовать, что тебя бросили или что твоя жизнь разрушена и ты не знаешь, как собрать ее воедино.
Но время будет потихоньку лечить тебя, как это было со мной. Будут хорошие дни, и будут плохие. Горе никогда не изгладится полностью, оно всегда останется с тобой – тень, которую ты носишь в душе, – но будет слабеть, а твоя жизнь будет становиться ярче. Ты снова научишься жить, не замыкаясь в себе, пусть сейчас это кажется невозможным. Потому что ты не одна. Не одна со своими страхами, горем, надеждами и мечтами.
Ты не одна.
13Нечестное преимущество
Так странно было вернуться в офис.
Здесь ничего не изменилось; на столе Айрис по-прежнему лежали тематические объявления и некрологи, все так же заваривались пять чайников, между пальцев редакторов по-прежнему дымились сигареты, а клавиши печатных машинок стучали как сердцебиение. Все казалось Айрис нереальным. Она вернулась в место, которое внешне казалось таким знакомым, в то время как внутренне она стала совершенно другой.
Ее жизнь бесповоротно изменилась, и она все еще пыталась приспособиться к тому, как это отразится на ней. Жить одной в квартире. Жить без матери. Жить изо дня в день в этом новом разбалансированном цикле.
«Горе – процесс долгий и трудный, особенно когда тебя снедает чувство вины».
Она села за стол и подготовила печатную машинку, стремясь отвлечься. Заняться чем-то, что удержит от мыслей о…
– Тебе сегодня лучше, Уинноу? – спросила Сара, задержавшись рядом с ней по пути в кабинет Зеба.
Айрис кивнула, не отводя глаз от бумаги.
– Намного лучше. Спасибо, что поинтересовалась, Приндл.
Сара пошла дальше, и Айрис облегченно вздохнула. Вряд ли она может сейчас выдержать разговоры о маме, поэтому собралась с духом и принялась за работу. Однако когда Роман вошел в офис, Айрис сразу это почувствовала. Словно между ними протянулась нить, хотя девушка старалась не смотреть на него.
Наверное, он заметил, что Айрис его игнорирует, и наконец подошел к ее столу и наклонился над перегородкой, глядя, как она печатает.
– Хорошо выглядишь сегодня, Уинноу.
– Намекаешь, что раньше я выглядела плохо, Китт?
Раньше он ответил бы колкостью и отошел, но сейчас продолжал молча стоять рядом, прожигая ее взглядом. Айрис знала: он хочет, чтобы она посмотрела на него.
Девушка откашлялась, не отвлекаясь от работы.
– Знаешь, если ты так сильно хочешь печатать объявления, мог бы просто сказать. Не нужно стоять у меня над душой.
– Почему ты ничего не сказала?
Айрис удивилась его тону – то ли раздраженному, то ли сердитому, а может, и то и другое вместе.
– Ты о чем?
– Почему ты позавчера никому не сказала, что плохо себя чувствуешь? Ты просто… ушла, и никто не знал, где ты и что случилось.
– Не твое дело, Китт.
– Мое, потому что люди здесь беспокоились о тебе, Уинноу.
– Да, их беспокоило, что объявления не напечатаны вовремя.
– Нет, это несправедливое утверждение, и ты это знаешь, – возразил он, понизив голос.
Айрис зажмурилась. Ее самообладание трещало по швам. Ей пришлось собрать волю в кулак, чтобы просто встать утром, одеться, причесаться и подкрасить губы – все это лишь для того, чтобы на вид казалось, будто с ней все хорошо, что она не разваливается. Айрис не хотела, чтобы кто-нибудь знал, через что она проходит. Не дайте боги ее будут жалеть… не дайте боги, если он ее будет жалеть.
Девушка втянула воздух сквозь зубы.
– Не понимаю, почему тебя это заботит, Китт, – резко прошипела она, открывая глаза и встречаясь с его пристальным взглядом. – Если меня здесь не будет, ты наконец получишь что хочешь.
Роман не ответил, но удерживал ее взгляд, и Айрис заметила, как в нем что-то промелькнуло, словно падающая звезда или блеснувшая на солнце монета под водой. Что-то неистовое, и уязвимое, и очень неожиданное.
Промелькнуло и сразу пропало, а он нахмурился.
Наверное, ей показалось.
В кои-то веки Зеб вмешался вовремя.
– Уинноу? – позвал он. – В мой кабинет. Сейчас же.
Она встала из-за стола, и Роману пришлось посторониться. Оставив его в проходе, Айрис закрыла за собой дверь и вошла в кабинет Зеба.
Он наливал себе выпивку. В стакане звякнули кубики льда. Айрис села напротив него за стол, заваленный бумагами, книгами и папками, и стала ждать, чтобы он заговорил первым.
– Полагаю, твое эссе готово? – осведомился он, отпив глоток.
Ее эссе. Ее эссе.
Айрис забыла о нем. Она переплела дрожащие пальцы так, что побелели костяшки.
– Нет, сэр. Простите, оно не готово.
Зеб лишь смотрел на нее.
– Уинноу, ты меня разочаровала.
Ей хотелось расплакаться. Она глотала слезы, пока они не переполнили грудь. Надо объяснить, почему эссе не готово. Надо рассказать, что она потеряла маму, ее мир перевернулся и должность колумниста – последнее, о чем она думала.
– Сэр, моя…
– Если тебе нужно уйти с работы, необходимо сообщить об этом, чтобы твое задание передали кому-то другому, – отрывисто сказал он. – Надеюсь, впредь такого не повторится.
Айрис вышла из его кабинета и направилась прямиком к своему столу. Усевшись, она прижала холодные пальцы к пылающему лицу. Она чувствовала себя тряпкой, об которую Зеб сейчас вытер ноги, а она позволила, потому что боялась расплакаться перед ним.
Кем она становилась?
– Некрологи для завтрашнего номера, – сказала Сара, появляясь словно из ниоткуда. Она положила на стол Айрис стопку сообщений. – С тобой все в порядке, Уинноу?
– Да, – Айрис натянуто улыбнулась и шмыгнула носом. – Сделаю.
– Могу отдать их Китту.
– Нет. Я сама. Спасибо.
После этого все оставили ее в покое. Даже Роман больше не смотрел в ее сторону, и Айрис была этому рада.
Она напечатала некрологи, а потом уставилась на чистый лист, борясь со своими чувствами. Надо напечатать некролог для ее матери. И это совершенно другое дело, когда в нем заключена твоя скорбь, когда ты проникаешься этими словами.
Айрис начала печатать первое, что пришло в голову, пальцы неистово били по клавишам:
У меня ничего не осталось. У меня ничего не осталось. Ничего не осталось. Ничего не осталось. Ничего не осталось. Ничего не осталось. Ничего не осталось. Ничего не осталось. У меня…
Она заставила себя остановиться, стиснув зубы, хотя рана болела. Если Зеб увидит, что она впустую тратит бумагу и ленту, он ее уволит. Девушка вырвала бумагу из печатной машинки, скомкала и бросила в мусорное ведро, а потом начала заново.
Эстер Уинифред Уинноу, сорок два года, скончалась в День Альвы, в пятый день Норроу.
У нее остались сын, Форест Уинноу, и дочь, Айрис Уинноу. Она родилась в Оуте и больше всего любила город осенью, когда в воздухе веяло магией. Окончила школу «Уинди-Гроув», а потом работала официанткой в «Разгульной закусочной». Любила стихи, классическую музыку, фиолетовый цвет, хотя всегда называла его лиловым. А еще – танцевать.
Слова расплывались. Айрис прекратила печатать и положила некролог мамы в стопку к остальным, чтобы отнести на стол Зеба для завтрашней газеты.
Она пришла домой после работы. Сняла мамины слишком маленькие ботинки и тренч Фореста и легла в постель. А потом уснула под шум дождя.
Айрис опоздала на работу на час.
Она снова проспала – горе затянуло ее в глубокое, мрачное забытье. Теперь она, вымокшая под дождем, мчалась по лестнице на пятый этаж, а внутри бешено порхали бабочки. Айрис надеялась, что, кроме Сары, никто не заметит ее опоздания. Кроме Сары и, скорее всего, Романа, которому явно нравится за ней следить.
Войдя в редакцию «Вестника Оута», она первым делом увидела, что Зеб ждет возле ее стола с грозным выражением лица. Собравшись с духом, она пошла по проходу, хлюпая ботинками.
Зеб ничего не сказал, лишь наклонил голову и зашагал в свой кабинет. Айрис робко последовала за ним.
С изумлением она увидела, что Роман уже там. Рядом с ним стоял свободный стул, и Айрис заняла его. Она искоса глянула на соседа, но тот упрямо смотрел куда-то прямо перед ними. Он сидел в скованной позе, держа руки на бедрах.
В кои-то веки ей захотелось, чтобы Китт посмотрел на нее, потому что чем дольше она сидела рядом, тем сильнее ей передавалось его напряжение. Наконец она начала хрустеть костяшками пальцев и постукивать ногой.