Все это время Айрис делала записи в блокноте.
Она никогда не писала днем, когда сидела, скорчившись, рядом с Романом на передовой, боясь сделать что-нибудь даже столь безобидное, как почесать нос. Но по ночам, в резерве, Платановый взвод проникался к ней симпатией. Она часто играла в карты с солдатами при свете фонаря, помня, что дружеское соревнование – эффективный способ узнать более сокровенные, более личные истории.
Она расспрашивала рядовых про их жизнь дома и про семьи. Спрашивала, почему они решили пойти на фронт. Расспрашивала о прошлых сражениях, потерях и победах и впитывала эти истории о смелости, верности и боли. Солдаты звали друг друга братьями и сестрами, как будто война связала их сильнее, чем узы крови.
Айрис могла быть в один момент полностью довольной, а в следующий – глубоко опечаленной.
Она скучала по маме. Скучала по Форесту. Скучала по Этти и Марисоль. Скучала по письмам Карверу.
Иногда она пыталась мысленно отследить путь, который привел ее сюда, но было очень тяжело переживать это заново. Воспоминания пробуждали наполовину похороненные чувства, которые сейчас было слишком опасно вытаскивать на свет.
Но даже так… кровь бурлила в ее венах.
На четвертую ночь она записывала дневные впечатления, когда вдруг на нее накатила волна усталости.
Айрис остановилась. Руку свело судорогой.
Роман сидел на своем обычном месте напротив и ел фасоль из банки. Спутанные черные волосы падали на глаза, отросшая щетина затеняла нижнюю половину лица. Скулы проступали сильнее, словно он потерял в весе. Костяшки пальцев покрыты корочками, под ногти забилась грязь, на колене дыра. Он выглядел совершенно иначе, чем она помнила. Когда они работали в «Вестнике Оута», он всегда был ухоженным, дорого одетым и ходил с напыщенным видом.
«Что он здесь делает?» – в который уже раз подумала Айрис. Когда-то она считала, что понять его не составляет труда, но с каждым днем начинала сознавать, что Роман Китт – загадка. Загадка, которую ей хотелось разгадать.
Айрис не стала разглядывать парня долго, опасаясь привлечь его внимание. Она опустила взгляд на блокнот и вдруг почувствовала себя опустошенной и измотанной, словно за одну ночь постарела на годы.
Она закрыла глаза, прислонила голову к стенке…
И поддалась дремоте прежде, чем поняла это.
Ночью Айрис шла по окопу.
Она была одна, компанию ей составляла только яркая полная луна над головой, сияющая серебристым светом. Айрис остановилась, прислушиваясь к ветру. Куда все делись? Куда она попала?
Где Роман, ее настырная тень?
Вдали послышался вой. Гончие. С бешено колотящимся сердцем она бросилась к ближайшему бункеру, напуганная и беззащитная.
В темноте забрезжил свет.
Как только Айрис вошла в бункер, привлеченная огнем, она поняла, что это комната. Гостиная в ее старой квартире, той самой, где она жила с мамой и Форестом. Ее взгляд скользил по знакомым вещам: потертый коврик, рваные обои, буфет, на котором стоит бабулино радио… И тут она увидела человека, с которым больше не надеялась встретиться.
– Цветочек, – произнесла мама с дивана. Она держала зажженную сигарету. – Где ты была, милая?
– Мама? – хрипло спросила Айрис. – Мама, что ты здесь делаешь?
– Я здесь, потому что ты здесь, Айрис.
– Где мы?
– Дома пока что. Неужели ты думала, что я тебя брошу?
У Айрис перехватило дыхание. В смятении она пыталась вспомнить что-то ускользающее из памяти.
– Я снова пишу, мама, – сказала она, сглотнув ком в горле. – На бабулиной печатной машинке.
– Знаю, милая, – ответила Эстер с улыбкой – улыбкой из прежних времен, до того, как пристрастилась к вину. Улыбкой, которую Айрис любила больше всего. – Когда-нибудь ты станешь знаменитой писательницей. Запомни мои слова. Я буду тобой гордиться.
Айрис склонила голову набок.
– Ты мне это уже говорила, ведь правда, мама? Почему я не могу вспомнить?
– Потому что это сон, и я хотела тебя увидеть, – сказала Эстер, и ее улыбка померкла. В широко расставленных светло-карих глазах, которые Форест и Айрис унаследовали от нее, горела пронзительная печаль. – Сколько времени прошло с тех пор, как я смотрела на тебя и видела по-настоящему, Айрис? И теперь понимаю, как сильно скучала. Прости, милая, но теперь я тебя вижу.
Эти слова раскололи грудь Айрис.
Она согнулась от боли, от ее остроты, и поняла, что плачет, словно слезы могли смыть случившееся. Потому что ее мать мертва.
– Айрис.
Знакомый голос начал размывать края комнаты. Бункер. Щупальца тьмы.
– Айрис, проснись.
Это был голос парня, который пришел к ней домой в худший день ее жизни. Который принес ей забытый плащ, будто волновался, что она простудится. Голос парня, который пошел за ней на войну, бросал ей в лицо комки бумаги, дал газету с ее статьей на первой полосе и подбивал взбежать на холм, откуда открывался незабываемый вид.
Сон рассыпался. Айрис свернулась калачиком и тихо плакала.
Роман сидел рядом в ярком лунном свете. Его рука лежала на ее плече, и сквозь комбинезон девушка чувствовала жар его ладони.
– Все хорошо, – прошептал он.
Она закрыла лицо руками, чтобы спрятать эмоции, но ужасные звуки просочились сквозь пальцы. Она содрогалась, пытаясь загнать все эти чувства обратно, где прятала их где-то в самой глубине. Она разберется с ними позже. Так стыдно рыдать в окопе, где Платановые солдаты, без сомнения, всё слышат и, наверное, считают ее слабой, жалкой и…
Роман бережно снял с нее каску и стал гладить по волосам, потускневшим и грязным. Айрис мечтала о хорошем душе, и все же его прикосновения успокаивали.
Она решительно вдохнула, прижимая кончики пальцев к глазам. Роман убрал руку с ее волос и приобнял девушку за плечи. Айрис прислонилась к его теплому боку.
– Прости, – прошептала она. – Мне приснилась мама.
– Тебе не за что извиняться.
– Мне стыдно, что…
– Кроме меня, никто не слышал. Здесь часто просыпаешься со слезами на глазах.
Айрис подняла голову, и шею свело спазмом. Из носа потекло. Она уже неохотно собиралась вытереться рукавом, когда из ниоткуда появился носовой платок. Заморгав, она поняла, что платок дает Роман.
– Ну конечно, ты взял на фронт носовой платок, – проворчала она.
– А что, носовых платков не было в твоем списке необходимых на войне вещей, Уинноу? – поддел он.
Айрис высморкалась.
– Заткнись, Китт.
Он лишь усмехнулся и снова надел на нее каску, но остался рядом, согревая ее в самые темные часы перед рассветом.
31Западный ветер
После полудня жара стала невыносимой. Весна наконец вступила в свои права, с теплым солнцем и длинными днями. В небе начали собираться облака. Роман встревоженно наблюдал за ними, зная, что скоро разразится гроза.
По спине тек пот, щекоча затылок. Пропитанный потом комбинезон прилипал к коже. В это время дня тени в окопах почти не было, и Роман морально готовился к тому, что скоро придется вымокнуть и перепачкаться в грязи, пробираясь по щиколотку в лужах. Хорошо хоть сумка была сшита из промасленной кожи, так что вещи в ней должны быть защищены. На самом деле для него было важно только это – вещи в его сумке и Айрис, сидящая напротив. Очень скоро они вернутся в Авалон-Блафф, и он наконец вдохнет полной грудью. Наконец сможет расслабиться.
Айрис заметила, что он смотрит на нее.
Роман вдруг обрадовался, что в этой части окопов разговоры запрещены. Иначе она не удержалась бы от замечания, как часто он на нее смотрит.
Поднялся ветер. Он свистел над окопами, но некоторые потоки воздуха проникали вниз, и Роман был благодарен этой прохладе.
Именно об этом он рассеянно думал – о благодарности ветру, об Айрис, о своих будущих статьях, о том, долго ли еще до заката, снова об Айрис, – когда раздался взрыв, расколовший тишину под голубым небом. Снаряды рвались один за другим с оглушительным треском, сотрясая землю. Сердце подскочило к горлу, а Айрис упала с табурета, инстинктивно прижимаясь к земле.
Вот оно.
Ожил его худший ночной кошмар.
Роман бросился через окоп, прикрывая Айрис своим телом.
Минометы завывали, взрывы следовали один за другим, один за другим. Стрельба казалась нескончаемой, и Роман крепко зажмурился, когда на него посыпались комья земли и щепки. Айрис под ним не шевелилась, и он беспокоился, что раздавил ее, но тут она всхлипнула.
– Все хорошо, – сказал он, даже не зная, слышит ли она его в этом грохоте. – Не поднимайся, дыши.
Наконец настало затишье, но все было затянуто дымом, и земля, казалось, рыдала.
Роман сдвинулся, позволяя Айрис сесть. Девушка дрожала.
Она уставилась на него широко раскрытыми безумными глазами. Он мог утонуть в этих светло-карих глазах, в своем желании унять ее страх. Но он еще никогда не чувствовал себя таким напуганным и беспомощным и не знал, сможет ли выбраться вместе с ней из этой переделки.
Вокруг них, словно бурлящий поток, понеслись солдаты, готовя винтовки и выкрикивая приказы. Однако они с Айрис замерли неподвижно. Время словно остановилось.
– Айрис, бери сумку, – сказал Роман.
Сказал спокойно, как будто с ними такое уже не раз бывало.
Она схватила лямку своей кожаной сумки и немного замешкалась, вешая ее на спину, – руки у нее сильно тряслись.
Роман подумал о ее заметках, обо всех солдатских историях, которые она собирала в последние дни. Историях об ужасе, гордости, боли, жертвах и победах.
Она должна привезти эти слова домой. Должна выжить, чтобы напечатать их. Чтобы поезд унес ее слова за шестьсот километров, в «Печатную трибуну» в беспечном городе Оуте.
«Она должна выжить», – думал Роман.
Он не хотел жить в мире без нее и ее слов.
Китт выдохнул – дыхание дрожало, как и все кости в теле, – и посмотрел в небо. Западный ветер нес стену дыма. Скоро дым накроет их, и Роман ощущал во рту вкус соли, металла и почвы.