Но и при таком хитроумном маневре пушкинистов концы явно не сошлись с концами, так как осталось совершенно неясным, что же следует понимать под аквилоном, какой «дуб величавый» был низвергнут и кто при событии столь знаменательном «прошумел грозой и славой»?
Поскольку, как мы уже отметили, удовлетворительных ответов на эти вопросы нет, попытаемся рассмотреть стихотворение «Аквилон» заново.
Для начала приведем полностью текст стихотворения:
Зачем ты, грозный аквилон,
Тростник прибрежный долу клонишь,
Зачем на дальний небосклон
Ты облачко столь гневно гонишь?
Недавно черных туч грядой
Свод неба глухо облекался,
Недавно дуб над высотой
В красе надменной величался…
Но ты поднялся, ты взыграл,
Ты прошумел грозой и славой —
И бурны тучи разогнал,
И дуб низвергнул величавый.
Пускай же солнца ясный лик
Отныне радостью блистает,
И облачком зефир играет,
И тихо зыблется тростник.
Первым, кто выступил против сложившегося в советском пушкиноведении взгляда на стихотворение «Аквилон» (именно взгляда, потому что какой-либо его трактовки не было создано), оказался, как это ни покажется кому-то странным, Д. Д. Благой.
Развивая интерпретацию стихотворения, намеченную еще в 1895 году Л. Н. Майковым, он отверг как несостоятельное предположение о том, что дата его написания, указанная в автографе, повторенная затем в печатном тексте при первой публикации («Литературные прибавления к Русскому Инвалиду», 1837), служит целям маскировки. В обоснование своей позиции Благой высказал предположение, что «Аквилон» написан «под впечатлением постигшего поэта нового гоненья» – высылки из Одессы в Михайловское в августе 1824 года, и дал следующую трактовку содержащихся в стихотворении образов: «Аквилон – царь Александр; надменный и величавый дуб – Наполеон, победу над которым Пушкин, при всей своей неприязни к Александру, всегда рассматривал как его историческую заслугу», а гибкий тростник и облачко, гонимое «на дальний небосклон» – сам автор7.
Наиболее убедительным в этой трактовке выглядит истолкование образа надменного и величавого дуба, подкрепленное рядом примеров из других пушкинских стихотворений:
Тильзит надменного героя
Последней славою венчал…
Надменный! кто тебя подвигнул?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир…
Благой подчеркнул также, что весьма важно, неодновременность действий, совершаемых аквилоном:
«Тростник прибрежный долу клонишь», – настоящее время; «И дуб низвергнул величавый», – прошедшее время.
И, наконец, совершенно справедливо его замечание о том, что «разгром Николаем восстания декабристов» никак не вяжется с чеканной пушкинской формулой «Ты прошумел грозой и славой»8.
Что же касается «аквилона» и «облачка», то здесь наблюдения Благого не представляются нам столь же убедительными. Персонификация аквилона, предложенная им, вызывает возражения.
Во-первых, обратимся к значению слова:
«Аквилон – древнеримское название северо-восточного, иногда северного холодного ветра. Как и другие ветры, А. представляли божеством» (XIX, 895). То есть аквилон – стихийная сила, которую вряд ли может олицетворять смертный человек, даже если он является царем. Пушкин признавал «историческую заслугу» Александра I в победе России над Наполеоном, но его трудно заподозрить в желании обожествлять победителя. В стихотворении «Была пора: наш праздник молодой…» (1836) воспоминание об императоре выдержано в иной тональности:
Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался… (III, 432).
Здесь Александр I уподобляется греческому царю, а не божеству.
Во-вторых, мощь аквилона, представляющего собой стихийную силу, несопоставима с мощью дуба (они, да простит нам читатель столь нелитературное сравнение, находятся как бы в разных весовых категориях), чего нельзя сказать об Александре I при сопоставлении его с Наполеоном. Так, в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…», написанном в том же 1824 году, что и «Аквилон», призрак Наполеона является к русскому императору как равный к равному:
Владыке полунощи
Владыка запада, грозящий, предстоял… (II, 279).
Причем «грозящий» здесь Наполеон, а не Александр I.
Кроме того, признавая «историческую заслугу» Александра I в победоносном исходе войны 1812 года, Пушкин не преувеличивал его роли. В стихотворении «Была пора, наш праздник молодой…» Наполеону противопоставлен отнюдь не император России, а русский народ:
Тогда гроза двенадцатого года
Еще спала. Еще Наполеон
Не испытал великого народа…
Известно также, что Пушкин весьма холодно отнесся к сооружению Александровской колонны (памятника Александру I в честь победы в войне 1812 года) – он постарался не присутствовать на церемонии ее открытия, а в «Дневнике», спустя три месяца после этого события, сделал 28 ноября 1834 года следующую запись: «Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью…» (XII, 332).
Небезынтересно и критическое замечание Д. В. Давыдова относительно попыток некоторых историков, например А. И. Михайловского-Данилевского в книге «Описание Отечественной войны 1812 года», преувеличить роль и значение Александра I в победе над Наполеоном, которое Давыдов сообщил Пушкину в письме от 23 ноября 1836 года:
«Но неужели нельзя хвалить русское войско без порицания Наполеона? Порицание это причиною того, что все сочинение отзывается более временем 1812 года… когда ненависть к посягателю на честь и существование нашей родины внушала нам одни ругательства на него, – чем нашим временем, когда забыта уже вражда к нему и гений его оценен бесспорно и торжественно. А все эти выходки Данилевского для чего? Для того, чтобы поравнять в военном отношении Наполеона с Александром, будучи не в состоянии возвысить последнего до первого – он решился унизить первого до последнего…» (XVI, 194).
Так что предложение Благого отождествлять аквилон с персоной Александра I вызывает большие сомнения.
Что же следует подразумевать под пушкинским аквилоном, дующим с северо-востока (или с севера) Европы, то есть из России?
Если попытаться ответить на этот вопрос на уровне раскрытия аллегории, который был задан Благим, то пушкинский аквилон, низвергнувший Наполеона, – это, конечно, не какой-то отдельный человек, а объективная историческая (стихийная) сила, включающая в себя такие компоненты, как русский национальный дух, самоотверженность русского воина и сила русского оружия, институты российского государственного устройства – все то, что можно объединить понятием Российской империи в 10—20-е годы прошлого столетия.
Если выразиться короче, аквилон, быть может, представляет собой символ России первой четверти XIX века.
В таком контексте строка о «прошумевшем грозой и славой» аквилоне не может восприниматься вне связи с победой России в Отечественной войне 1812 года, с победой над «надменным и величавым» завоевателем Европы. «Гроза и слава» применительно к войне 1812 года обозначены Пушкиным не только в рассматриваемом нами стихотворении. Мы находим эти характеристики еще в стихотворении 1814 года «Воспоминания в Царском Селе»:
О страх! о грозны времена! (I, 63),
и в стихотворении 1836 года «Была пора: наш праздник молодой…»:
Тогда гроза двенадцатого года
Еще спала… (III, 432),
и в повести «Метель» (1830):
«Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество!» (VIII, 83).
По воспоминаниям Е. Е. Комаровского, Пушкин, встреченный им на прогулке во время польских событий 1830 года, сказал ему: «Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году?»9.
Но «прошумев грозой и славой», Россия в посленаполеоновской Европе обрела новую роль, она стала лидером Священного союза, поставившего себе целью удушение освободительных движений. Вдохновителем и проводником этой политики стал русский император. Монолог Александра I в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» дает исчерпывающую характеристику новой роли России:
…Давно ли ветхая Европа свирепела?
Надеждой новою Германия кипела,
Шаталась Австрия, Неаполь восставал,
За Пиренеями давно ль судьбой народа
Уж правила Свобода,
И самовластие лишь север укрывал?
5
Давно ль – и где же вы, зиждители Свободы?
Ну что ж? витийствуйте, ищите прав Природы,
Волнуйте, мудрецы, безумную толпу —
Вот Кесарь – где же Брут? О грозные витии,
Целуйте жезл России
И вас поправшую железную стопу
Отсюда возможен и смысловой переход к «облачку», гневно гонимому аквилоном на «дальний небосклон» (это облачко подобно «последней туче, рассеянной бури» из стихотворения 1835 года «Туча»). Большая гроза прошумела, но остались грозы местного значения. Например, революция в Испании, за подавление которой в 1823 году Александр I наградил российскими орденами высшее командование французской армии, подчеркнув этим долю своего влияния в происшедших событиях. Не случайно в первоначальной редакции стихотворения небосклон, на который аквилон гневно гонит облачко, назван «чуждым».