Да и в своем отечестве «прибрежный» («болотный» в первоначальной редакции) тростник «клонится долу» от уже не столь мощного, но еще достаточно ощутимого дуновения аквилона. В образе «клонящегося долу» тростника есть, конечно, самоощущение Пушкина в 1824 году. Но связывать это самоощущение с конкретным событием – высылкой поэта из Одессы в Михайловское, как это сделал Благой, вряд ли оправданно. В стихотворении задан совершенно иной масштаб образов и событий: «прошумел грозой и славой» (Отечественная война 1812 года), «дуб низвергнул величавый» (ниспровержение Наполеона), облачко, гонимое «на дальний небосклон» (подавление освободительных движений в Европе). В этой крупномасштабной исторической картине конкретный биографический факт частной судьбы самого поэта неразличим. Дана лишь самая общая тенденция: аквилон «клонит долу» прибрежный тростник, причем за словом «тростник» нам видится не отдельная тростинка, а множество (сообщество) тростинок.
Заметим также, возражая против использования отдельного факта биографии Пушкина в качестве отправной посылки при трактовке «Аквилона», что столь дотошная конкретизация при анализе лирического стихотворения мало плодотворна.
А дата создания «Аквилона» (1824 год), вопреки распространенному мнению, не содержит никакой загадки. Его проблематика, как мы показали, тесно связана с историческими размышлениями поэта, отразившимися также в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…», написанном предположительно несколькими месяцами ранее, а может быть, в то же время, что и «Аквилон» (точной датировки обоих стихотворений нет). «Аквилон» при его головокружительной лаконичности включает в себя и главную мысль монолога российского императора в стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» («Целуйте жезл России…»), хотя объем последнего превосходит объем «Аквилона» в несколько раз.
Однако Благой был прав при рассмотрении заключительной строфы стихотворения:
«Зачем же он теперь (аквилон. – В. Е.) яростно обрушивается на малый тростник, зачем бурно гонит на «чуждый небосклон» легкое облачко? Басня – народная мудрость, образно обобщающая вековой житейский опыт, явления и законы природы. Поступая вопреки басне, аквилон ведет себя и неразумно и беззаконно. И стихотворение заканчивается увещеванием – призывом к аквилону: “С тебя довольно – пусть блистает // Теперь веселый солнца лик // Пусть облачком зефир играет // И тихо зыблется тростник”. Примерно таким был первоначальный текст стихотворения, который Пушкин тут же перебелил, нанес на беловик ряд сравнительно небольших изменений и поставил две даты: 1824, Михайловское – время написания – и Болдино, 7 сентября (1830. – В. Е.) – время перебелки и окончательного завершения»[285].
Что побудило поэта в 1830 году вспомнить свое давнее стихотворение, остается пока невыясненным. Этот вопрос должен, по-видимому, стать предметом специального рассмотрения. Известно лишь, что к этому времени Россия уже утратила свое былое влияние на развитие европейских событий. Северо-восточный ветер (аквилон), еще недавно «гневно гнавший» на небосклон Европы очередное «облачко», утих. Задули совсем иные ветры.
Итак, связывать стихотворение «Аквилон» с декабристской темой нет никаких оснований. Но у тех, кто придерживается противоположной точки зрения, остается еще один довод, который обычно используется. Мы имеем в виду следующую пушкинскую запись среди набросков «Путешествия Онегина»:
Зачем ты бурн…
Нас было много…
Так, Томашевский прокомментировал приведенный текст следующим образом: «В этой записи соединены два стихотворения – «Аквилон» и «Арион». Значение второго не подлежит никакому сомнению: оно вызвано гибелью декабристов»[286].
Но справедливо ли утверждение Томашевского?
Здесь мы считаем уместным обратиться к тексту «Ариона»:
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
Вглубь мощны веслы. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный чолн;
А я – беспечной веры полн —
Пловцам я пел… Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный…
Погиб и кормщик и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Стихотворение действительно написано в годовщину казни декабристов 16 июня 1827 года, однако это обстоятельство не дает оснований для категоричного вывода, сделанного Томашевским. Как и в случае с «Аквилоном», такая прямолинейность при трактовке лирического стихотворения ведет лишь к обеднению его смысла. Кроме того, и по своей сути суждение Томашевского вызывает возражения. Приведем, например, замечание В. В. Пугачева, в течение многих лет плодотворно исследовавшего тему связей Пушкина с общественными движениями: «Декабристы явно не узнали себя ни в “пловцах”, ни в “кормщике”. Анонимность “Ариона” не могла обмануть сибирских мучеников. Публикация в “Литературной газете” делала для них авторство совершенно прозрачным. Не узнать “таинственного певца” они не могли. Никто из современников не увидел в стихотворении аллегорического изображения декабристов»[287].
Так считал современный исследователь, но еще в 20-х годах нынешнего века против жесткой политической привязки «Ариона» выступил Л. С. Гинзбург, полагавший, что «Арион» «никакого отношения к декабристам не имеет и, создавая его, Пушкин думал только о поэте»[288].
Заявление Гинзбурга тоже, быть может, слишком категоричное, но главной темой «Ариона» действительно является тема собственной поэтической судьбы – сегодня это не вызывает сомнений. К такому выводу приходит, например, Ирина Сурат в статье «Кто из богов мне возвратил…», где ею прослеживается процесс осознания Пушкиным особого значения своего художнического призвания:
«Герой “Ариона” спасен не случайно, а потому, что он “таинственный певец” – существо избранное, особое, рожденное не для общих путей, отмеченное печатью высшего покровительства.
В поэте есть тайна, он не властен в своей судьбе и должен только следовать за ней, не изменяя предназначению»[289].
Правильность такой трактовки «Ариона» подтверждается и его безусловной связью с другим стихотворением того же года «Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной», написанным, согласно помете в черновом автографе, через 15 дней после «Ариона». В нем развивается та же тема чудесного спасения певца (поэта) что и в «Арионе»:
Земли достигнув наконец,
От бурь спасенный провиденьем…
Здесь тоже упоминаются «бури», однако это не означает, что «Акафист…» «вызван гибелью декабристов».
Но возвратимся к «Ариону». В нем мотив бури, грозы дан более развернуто:
…Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный…
Этот «вихорь» действительно может ассоциироваться с событиями последних месяцев 1825 года: внезапная смерть Александра I и последовавшее за ней восстание декабристов изменили всю политическую ситуацию в России. Целая историческая эпоха бесповоротно отошла в прошлое, неожиданным образом отразилось это, как отмечает В. Э. Вацуро, и на судьбе опального поэта:
«Исторический шквал, потрясший русское общество 14 декабря, в личной судьбе Пушкина обернулся сцеплением случайностей. Шесть лет никакие хлопоты друзей не могли освободить его, сосланного без прямого политического преступления и при отсутствии твердых улик. Сейчас, когда появилась несомненная улика – показания арестованных заговорщиков… его освобождают и обещают покровительство. Все происходит в единый момент, неожиданно и чудовищно парадоксально…»15
Итак, главной темой «Ариона» является тема собственной поэтической судьбы, поэтического предназначения, а главное событие, главный сюжетный поворот в развитии указанной темы – «вихорь шумный», ассоциирующийся с событиям конца 1825 года. Поэтому стихотворение, вопреки утверждению Томашевского, «вызвано» все-таки не гибелью декабристов, а осмыслением Пушкиным собственной поэтической судьбы в результате общественных потрясений конца 1825 года.
Так воспринимается нами это пушкинское стихотворение в самом общем виде. Но некоторые его поэтические констатации требуют более подробного рассмотрения. Обратимся, например, к первой строке:
Нас было много на челне…
Кого подразумевал здесь автор?
Постараемся ответить на этот вопрос, строго придерживаясь текста стихотворения. Итак, по тексту, на челне в «Арионе» мы видим некое сообщество (содружество) людей, объединенных стремлением к необозначенной автором цели, среди которых находится поэт («таинственный певец»).
В советском пушкиноведении считалось очевидным, что люди, находящиеся на челне («пловцы») – декабристы, а поэт – Пушкин, слагающий для них стихи, воодушевляющие их на борьбу с самодержавием.
Столь примитивная трактовка пушкинского текста сегодня никого не может удовлетворить. Мы предполагаем, что мысленному взору Пушкина представлялась картина более сложная по своей композиции. Да и никакого соответствия столь идеологически однородному сообществу в реальной жизни не существовало: Пушкин никогда не находился в окружении одних только декабристов, он, как известно, не был членом тайного общества.
Даже если принять утвердившуюся в советском пушкиноведении установку на конкретизацию поэтических образов «Ариона», хотя истинное содержание пушкинского текста значительно шире и многозначнее, то сообщество «пловцов» на челне – это, скорее, просвещенный слой русского общества (его духовная элита) в годы после окончания Отечественной войны 1812 года, – в том числе, конечно, и декабристы, но не только они. Или, что в определенном смысле то же самое, – собственное окружение Пушкина, опять-таки включающее в себя и декабристов (например, Рылеева, Бестужева, Кюхельбекера, Пущина), но не только их, а и людей, столь далеких от декабристских идей, как Карамзин, Жуковский, Вяземский, Дельвиг, Плетнев и др. Весь этот круг людей и в замкнутом объеме стихотворения, и в реальной жизни с интересом внимал поэтическому слову поэта (Пушкина), выражавшему их время, ставившему и разрешавшему в своем творчестве все новые проблемы, волновавшие его современников.