Забавы взрослых шалунов…
Восторженная готовность этих филологов блеснуть своим знанием и приобщенностью к проблемам обсценной поэзии там, где для этого нет никаких оснований, – явное заигрывание с самой агрессивной частью потребителей массовой культуры.
2006
Анонимный текст: проблема установления авторства
Обозначенная в заглавии проблема наиболее актуальна, быть может, применительно к пушкинскому наследию. Это остро осознавалось еще в двадцатые годы прошлого века. Б. В. Томашевский, например, в обзоре «современных проблем историко-литературного изучения» отмечал, что она является «больным местом пушкинских изданий»[402]. Почти полвека спустя, о том же писал академик В. В. Виноградов в своей книге «Проблемы авторства и теория стилей», в которой признавал, что «изучение истории стилей русской художественной литературы у нас находится в довольно плачевном состоянии»[403] и провозглашал проблему авторства «важнейшей задачей современной литературной критики текста и литературной эвристики»[404].
Он отмечал, в частности:
«Самое трудное и сложное в процессе прикрепления анонимного или псевдонимного литературного текста к автору – это выделение и объединение существенных индивидуальных авторских признаков и качеств при историко-семантическом и стилистическом анализе этого текста»[405].
То есть Виноградов считал, что «прикрепление анонимного или псевдонимного литературного текста» к определенному автору возможно только при глубоком и точном знании его поэтики, его поэтической системы.
И вот прошло еще почти полвека, и ситуация не только не стала лучше, но существенно ухудшилась: сегодня при решении проблемы авторства вне поля зрения исследователей зачастую остаются не только вопросы поэтики, но и эстетический уровень рассматриваемых текстов.
Такое положение вещей и вызвало к жизни настоящие заметки.
_______________________
Известны многочисленные случаи приписывания Пушкину текстов, ему не принадлежавших: от небольших, в несколько стихотворных строк, до произведений крупной формы или объемных фрагментов таких произведений.
Как отмечал в упомянутой книге В. В. Виноградов,
«если ограничиться простым перечнем авторов, произведения которых приписывались Пушкину, то получится очень внушительный список русских поэтов, по большей части, второстепенного и даже третьестепенного значения: В. Григорьев, Алексей Михайлович Пушкин, А. Ф. Воейков, В. Туманский, И. И. Козлов, Д. П. Ознобишин, Е. Вердеревский, С. П. Шевырев, Д. Бахтурин, Л. Якубович и т. д.»[406].
В полном собрании сочинений поэта есть специальный раздел «Список произведений, ошибочно приписывавшихся Пушкину в наиболее авторитетных изданиях» (XIX), занимающий несколько страниц печатного текста. Им охватываются только «наиболее авторитетные» издания, а сколько еще было попыток приписать Пушкину чужие тексты, вряд ли возможно учесть. Наряду с этим существует целый ряд дубиальных текстов, где авторство Пушкина в той или иной степени вероятно, но не доказано. Все это подтверждает существование указанной проблемы, что мы проиллюстрируем несколькими наиболее яркими, на наш взгляд, примерами.
Пример первый очень известный – история с поддельным продолжением «Русалки», опубликованным в 1897 году в журнале «Русский Архив»: некто Д. П. Зуев якобы воспроизвел по памяти пушкинский текст завершения драмы (оставленной поэтом неоконченной), слышанный им 47 лет тому назад! Публикация была одобрена известным биографом Пушкина П. И. Бартеневым и, несмотря на явное убожество текста, нашла горячего защитника в лице известного филолога, лингвиста и стиховеда (будущего академика) Ф. Е. Корша. Корш попытался обосновать представлявшееся ему несомненным авторство Пушкина наукообразными методами, игнорируя то обстоятельство, что художественный уровень исследуемого текста весьма низок.
«Обнаружилась удивительная вещь, – написал по этому поводу Бенедикт Сарнов, – оказалось, что можно быть специалистом-стиховедом, эрудитом и профессионалом высокого класса и при этом совершенно не уметь воспринимать стихи как явление поэзии»[407].
В качестве другого примера кратко напомним историю с апокрифическим четверостишием «Восстань, восстань пророк России…», уже рассмотренную нами выше в двух последних главах раздела «Комментируя Пушкина». Четверостишие появилось в 1866 году (почти через 30 лет после гибели поэта), и вопрос о его принадлежности Пушкину вызвал острую полемику. Но в советское время оно оказалось включенным в состав Полного собрания сочинений, хотя никаких научных оснований для этого не существовало[408].
Помимо отсутствия необходимых доказательств, другим немаловажным обстоятельством, не позволяющим признать рассматриваемое четверостишие пушкинским, является его эстетическая несостоятельность, неоднократно отмечавшаяся в печати чуть ли не со времени появления этого сомнительного текста.
Даже в качестве первоначального чернового наброска апокрифическое четверостишие никак не может быть приписано Пушкину, – не его рука, не его интонация, не его почерк!..
Недаром П. А. Ефремов, сначала допускавший возможность принадлежности этих строк Пушкину, в третьем издании собрания сочинений поэта, вышедшем под его редакцией, отказался поместить это «плохое и неуместное четверостишие» даже в примечаниях, считая его упоминание рядом с «Пророком» недостойным памяти поэта; Валерий Брюсов указывал на «явную слабость этих виршей»; один из наиболее авторитетных исследователей нашего времени В. Э. Вацуро в комментариях к воспоминаниям современников о Пушкине признавал эти строки «художественно беспомощными».
Возьмем на себя смелость поделиться и собственными краткими соображениями по поэтике апокрифической строфы «Восстань, восстань, пророк России…», то есть сопоставить его с подлинно пушкинским текстом (заключительной строфой «Пророка»):
Апокриф:
Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на вые
К убийце гнусному явись.
«Пророк»:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
В пушкинском тексте отчетливо различимое эмоциональное усиление к концу строфы, достигающее в последнем стихе наивысшего напряжения («жги сердца людей»!): восстань – виждь, внемли – исполнись – жги.
В апокрифе никакого нарастания нет, глаголы эмоционально нейтральны: восстань, восстань – облекись – иди – явись.
Все это не мешает некоторым весьма уважаемым современным пушкинистам настаивать на пушкинском авторстве. Таким образом, и в этом случае художественная неполноценность текста не принимается во внимание.
Несколько иначе обстояло дело с поддельным текстом десятой главы «Евгения Онегина» (так называемый текст Д. Н. Алыница), появившимся в печати в 1956 году. Он сразу же был отвергнут всеми ведущими советскими пушкиноведами, но опять-таки не из-за художественного убожества, а по соображениям историко-литературным. Например, упоминание в нем «дубины народной войны» свидетельствовало, по их мнению (и совершенно справедливо!), о том, что стихи не могли быть написаны раньше выхода в свет «Войны и мира» Толстого. Против авторства Пушкина было выдвинуто немало и других, не менее убедительных возражений историко-литературного плана, что не помешало сторонникам поддельного текста возобновить в 1983 году, казалось бы, совершенно бесполезную дискуссию. Этот вызов приняли Ю. М. Лотман вместе с М. Ю. Лотманом. Они подвергли опубликованный текст весьма обстоятельному анализу с использованием самых современных математических методов, в результате которого пришли к выводу, что Пушкину этот текст принадлежать никак не может. Обстоятельное научное исследование Лотманов по столь малозначительному поводу вызвало язвительный отклик того же Бенедикта Сарнова, справедливо заметившего, что художественные качества текста вновь остались за пределами компетенции ученых-литературоведов.
Однако недавно, в апреле 2006 года, Пушкинской комиссии ИМЛИ РАН был предложен новый доклад об этом тексте, поддержанный неким доктором математических наук. В нем были подвергнут критике научные выводы работы Лотмана, – им были противопоставлены новые научные данные, полученные также с помощью математических методов исследования. Разумеется, объективность этих исследований пушкинисты оценить не в состоянии, ввиду отсутствия математического образования. Но весьма примечательно, что сам текст охарактеризован новыми исследователями-математиками как высокоталантливый и чуть ли не конгениальный сохранившимся пушкинским фрагментам! Считая дискуссию по этому вопросу совершенно излишней (попробуйте убедить графомана в том, что он графоман!), остановимся лишь на нескольких вопиющих языковых и стилистических погрешностях безвестного автора текста, чего просто невозможно предположить у Пушкина:
Вскочив на трон отца-капрала… (Строфа II);
Немало перьев эта птица
Лишилась возле Австерлица… (Строфа III);
Нет слов – могуча сила Божья,
Почти как сила бездорожья… (Строфа IV);