Подтверждает наше предположение относительно Недоброво и еще одна деталь ахматовского стихотворения, обозначенная в строке 17: «сырость октябрьского дня». Деталь эта указывает на то, что стихотворение написано в октябре. И действительно в автографе стоит соответствующая дата: «15 октября 1959»[507].
Это важное обстоятельство тоже не позволяет связывать стихотворение «с темой Берлина», посетившего Ахматову «серым днем в конце ноября 1945 года и еще один раз 5 января 1946»[508]. Второй его приезд в СССР относится тоже не к октябрю, а к августу 1956 года[509].
Вместе с тем авторское указание на октябрь позволяет нам заключить, что в этом месяце (или около этого времени, если учесть изменение летосчисления в 1918 году) для Ахматовой исполнялась очередная годовщина какого-то давнего расставания с дорогим и близким человеком.
Упоминание о столь значимой для автора разлуке вызывает в памяти другие ахматовские строки, давние, молодые, где сожаление о случившемся острее и горше, потому что расставание еще не пережито:
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила…
Но приведем все стихотворение:
Вновь подарен мне дремотой
Наш последний звездный рай —
Город чистых водометов,
Золотой Бахчисарай.
Там, за пестрою оградой,
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады
И орла Екатерины
Вдруг узнали – это тот!
Он слетел на дно долины
С пышных бронзовых ворот.
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой!
Стихи, как указано в автографе, написаны осенью 1916 года в Севастополе и, по мнению исследователей, обращены к Недоброво, который поселился в Крыму для лечения от туберкулеза (где и умер в 1919 году)[510]. Это подтверждается записью в автобиографических заметках Ахматовой: «В Бахчисарае 1916 осенью. Прощание с Недоброво»[511].
Более точно время создания стихотворения обозначено в машинописной копии из известного собрания Н. Л. Дилакторской, там указано: «октябрь»[512].
Память о той последней встрече с другом своей молодости Ахматова пронесла через всю жизнь. О ней, конечно, она вспоминала в стихотворении 1928 года (тоже датируется октябрем, правда, не 15, а 1), которое обращено к нему же:
Если плещется лунная жуть,
Город весь в ядовитом растворе.
Без малейшей надежды заснуть
Вижу я сквозь зеленую муть
И не детство мое, и не море,
И не бабочек брачный полет
Над грядой белоснежных нарциссов
В тот какой-то шестнадцатый год….
А застывший навек хоровод
Надмогильных твоих кипарисов.
Стихи эти относят к Недоброво обычно без указания на одну важную деталь: «гряду белоснежных нарциссов». А именно она запечатлелась в памяти Ахматовой как одна из наиболее ярких, о чем свидетельствует ее прозаическая запись 1961 года о том же прощании в Крыму («Больничный блокнот»): «Ты! кому эта поэма (“Поэма без героя”. – В. Е.) принадлежит на %, так как я сама на % сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным воздухом парков (“Сии живые воды”) и видели там 1916 год (нарциссы вдоль набережной)»[513].
«Сырой водопадный воздух» – это, конечно, о «городе чистых водометов», Бахчисарае. А что он вспоминается в связи с «царскосельским» лирическим отступлением «Поэмы без героя», так ведь объяснение тому дано в «прощальном» стихотворении 1916 года:
Там (в Бахчисарае. – В. Е.), за пестрою оградой
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады.
И еще раз вспомнила Ахматова о печальном прощании с Недоброво, теперь уже не в больнице, как в 1961-м, а в дни своего итальянского триумфа 1964 года: «Подъезжаем к Риму. Всё розово-ало, похоже на мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н. В. Н., а птицы улетали через Черное море»[514].
Таким образом, память о прощании с Недоброво в 1916 году в Бахчисарае сопровождала Ахматову постоянно, что она прямо признает в стихотворении 1940 года «Мои молодые руки…», которое, по мнению В. Я. Виленкина[515], также относится к нему:
Ты неотступен, как совесть,
Как воздух, всегда со мною.
Воспоминанием о том же прощании с Недоброво, несомненно, навеяно и рассматриваемое нами стихотворение 1959 года «Не стращай меня грозной судьбой…», но из глубины подтекста на поверхность след его выходит лишь в 17 и 18 стихах:
Чтобы сырость октябрьского дня
Стала слаще, чем майская нега…
В них несомненна для нас смысловая перекличка с заключительным вздохом стихотворения 1916 года: «утешный мой», – ей вновь очень хочется его утешить.
Недоброво был близким другом Ахматовой, оказавшим на нее в начале ее творческого пути огромное влияние. Он автор уже упомянутой нами в предыдущей главе провидческой статьи о ее поэзии, опубликованной в 1915 году в журнале «Русская мысль», которую Ахматова считала лучшей статьей о своем творчестве и память о которой сохраняла всю жизнь. Недоброво, в частности, утверждал:
«…Самое голосоведение Ахматовой, твердое и уж скорее самоуверенное, самое спокойствие в признании и болей, и слабостей, самое, наконец, изобилие поэтически претворенных мук, – все свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жесткую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную»[516].
И еще одно характерное свойство поэзии Ахматовой отметил Недоброво в упомянутой статье: восстанавливать достоинство человека[517].
Видимо, эти места статьи имела в виду Ахматова, перечитавшая ее в 1964 году и оставившая следующую запись об этом:
«14-ое (сентября 1964. —В. Е.). Он (Недоброво) пишет об авторе RequinTa, Триптиха, “Полночных стихов”, а у него в руках только “Четки” и “У самого моря”. Вот что называется настоящей критикой»[518].
Начальные строки рассматриваемого нами стихотворения, вероятно, и навеяны такого рода размышлениями «автора Requim‘a и Триптиха»:
Не стращай меня грозной судьбой
И великою северной скукой…
Легко устанавливается связь с Недоброво и для 19, предпоследнего стиха:
Вспоминай же, мой ангел, меня…
Как отметил Кралин в своем обстоятельном анализе отношений предполагаемого героя нашего стихотворения с его автором, Недоброво после своей смерти не однажды представал в стихах Ахматовой в образе ангела:
«В поминальных стихах 1921 года (“Ангел, три года хранивший меня”. – В. Е.) образ Недоброво приобретает уже ангельские черты:
Ангел, три года хранивший меня,
Взвился в лучах и огне,
Но жду терпеливо сладчайшего дня,
Когда он вернется ко мне.
Или в другом стихотворении (“На пороге белом рая”, 1921. —В. Е):
На пороге белом рая
Оглянувшись, крикнул: “Жду!”
Завещал мне, умирая,
Благостность и нищету.
И когда прозрачно небо,
Видит, крыльями звеня,
Как делюсь я коркой хлеба
С тем, кто просит у меня»[519].
Известные воспоминания Натальи Ильиной об обстоятельствах создания рассмотренного стихотворения завершаются ее свидетельством о том, что услыхав его «первый вариант», они вместе со своей спутницей, сопровождавшей Ахматову в октябрьской поездке 1959 года в Троице-Сергиеву лавру, «ничего толком не поняли и сознались в этом»20.
Стихотворение действительно требует комментария, читателем оно воспринимается скорее на интонационном, нежели на смысловом уровне. Настоящие заметки, хочется надеяться, могут стать первым опытом такого комментария.
Что же касается существующей тенденции связывать «с темой Берлина» все большее количество стихотворений Ахматовой позднего периода ее творчества, то она представляется нам не только не плодотворной, но даже и вредной, потому что дезориентирует многочисленных читателей.
2008
«Это наши проносятся тени…»(Тема Мандельштама в творчестве Ахматовой 1940–1960 годов)
О дружбе, взаимовлиянии, поэтических перекличках двух выдающихся русских поэтов XX века написано немало. История их отношений запечатлена в «Листках из дневника» Анны Ахматовой, немало сведений об этом содержится в книгах воспоминаний Н.