Все засмеялись. А у меня в груди что-то тяжелое засело и слезы подступили к глазам. Но я им не поддалась. Крепилась.
– Не люблю я насекомых, – спокойно ответила, следя за голосом, чтобы не дрогнул. Вроде ничего, непонятно, что обиделась.
Учительница рассадила всех по местам, взяла Вадькину энциклопедию и стала читать: «Богомол – крупное хищное насекомое с длинным мягким брюшком, с большими выпуклыми глазами на треугольной голове. Ноги у богомола гуливеристые, сильные, особенно передние, усеянные шипами. Он хватает ими жертву и сжимает ее, словно щипцами. Охотясь, богомол затаивается в траве в позе богомольца, приподняв спину и передние ноги. Тело его в это время неподвижно, а треугольная голова, как танковая башня, вращается во все стороны, высматривая добычу. Обнаружив жертву, он медленно подкрадывается к ней, мгновенно схватывает и съедает. А затем снова замирает на карауле. Питается богомол различными насекомыми, может съесть и своего зазевавшегося сородича. В семье богомолов, что обитают у нас, около 20 видов. Самый известный из них – богомол обыкновенный. Он зеленого или буро-желтого цвета, длиной с полкарандаша…»
На перемене меня все дразнили «богомол обыкновенный», а Вадька, прохаживающийся неподалеку, довольно усмехался и делал вид, что молится, складывая ладони и поднимая глаза кверху. Я сжимала кулаки и думала только о том, как бы засветить ему в глаз. Да вот тогда он сразу поймет, что мне не все равно. А я не хочу.
Подлетевшая Ленка Морозова сочувственно посмотрела на меня и сказала:
– У тебя, Богомолова, просто фамилия дурацкая, ну что же делать. Твоим папе с мамой тоже не повезло. Терпи.
– Нет, у папы с мамой фамилия другая – Никифоровы, – ответила я.
– Так ты что, неродная? Из детдома, что ли? – вытаращила глаза Ленка.
– Да нет, родная. Просто фамилия другая.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Значит, у тебя отец не родной, – подытожила Морозова.
– Да родной он!
– Ну, не хочешь – не говори, – обиделась та и ускакала играть в салки с Катюхой и Дашкой.
Вечером я долго не могла уснуть и, наконец решившись, побежала в комнату к бабушке и залезла к ней в кровать.
– Ба, бабуль, я что… не родная вам? Вы меня из детдома взяли? – с дрожью в голосе тихо спросила я, жутко боясь, что это может оказаться правдой.
– С чего ты решила? – удивилась бабушка.
– Ну, у меня фамилия другая, чем у папы с мамой.
– Глупости! Конечно, ты нам родная. У твоей мамы раньше тоже фамилия была Богомолова, а потом поменялась. И у тебя поменяется. Иди спать.
– Ба, а мой папа… родной? Настоящий?
– Нет, игрушечный! – рассердилась бабушка. – Марш в постель! Завтра в школу вставать ни свет ни заря.
Я лежала в постели, накрывшись с головой одеялом, и думала. Мне казалось, что, наверное, меня действительно взяли из детдома и просто это скрывают. А сама я не помню. И что, если я буду плохо себя вести или учиться на тройки, меня отдадут обратно? Страшное и непонятное слово «детдом» пугало. Я слышала, что там живут дети, у которых совсем нет родителей, таким некому покупать игрушки и мороженое, никто не читает им сказок и не водит в зоопарк. Мне стало себя жалко, и я заплакала. Тихо-тихо. Но бабушка все равно услышала и пришла ко мне, стала гладить по голове и говорить, что меня все любят, и всё будет хорошо, и я очень похожа на маму. А потом, уже сквозь сон, я слышала, как она за что-то ругает папу, а тот виновато басит в ответ про какую-то бю-ро-кратию и документы.
Через полгода мне поменяли фамилию, и она стала такая же, как у папы и мамы, – Никифорова.
Блинчики
Ленка открыла дверь и зашла в квартиру. Бабушка на кухне по обыкновению гремела посудой – что-то готовила. Сбросив туфли, девочка пошла в комнату, на ходу вспоминая о том, что надо бы позвонить Альке и узнать про уроки: замечтавшись, она прослушала, что задали по биологии.
– Лена, Лена, иди мой руки, переоденься и садись делать уроки! – закричала из кухни бабушка.
– Бабуля, отстань, а? Я только что пришла из школы, дай дух перевести!
«Ну вот. В этом она вся. И где, спрашивается, логика? «Мой руки, переоденься и делай уроки». Прямо как домомучительница в «Карлсоне». А отдохнуть после школы? А поесть?» – подумала Лена и вздохнула.
– Есть будешь? – словно угадав внучкины мысли, спросила бабушка, войдя в комнату.
– Буду. Сама возьму в холодильнике. Спасибо, ба.
– Нечего всухомятку питаться, я тебе блинчики пожарила!
– Ба, я не буду блинчики! Достань творожок.
– Вот значит как! Я старалась, готовила, а ты нос воротишь?
– Ой, ба, ну сколько можно тебе повторять! Ты посмотри на меня, видишь, я толстая, меня в школе дразнят. Я худею! А ты со своими блинчиками, на которые полпачки масла вывалила, их же есть невозможно!
– Никакая ты не толстая, глупости! – возмутилась бабушка. – Садишь, ешь. Ишь выдумала! А тому, кто тебя дразнит, так и скажи, что, мол, похудеть каждый может, а если человек дурак, то это навсегда.
– Ба, ты себя хоть иногда слышишь? Или ты совсем ничего не понимаешь? Хочешь, чтобы меня все ненавидели, да? Сколько можно! Отстань от меня.
Ленка отвернулась, чтобы не продолжать неприятный разговор, и, вспомнив, что надо позвонить, схватилась за трубку, как утопающий за соломинку. Но не тут-то было!
– Опять будешь на телефоне висеть часа два? – поинтересовалась бабушка. – Положи трубку и иди есть. Последний раз повторяю!
– Хватит командовать! – взбесилась Ленка и в отчаянии бросила трубку на диван. – Я уже взрослая! Иди туда, сделай это – достала! Я совсем не могу делать то, что мне надо? Тебе заняться нечем? Так найди себе занятие и не суйся в мою жизнь. Мне что, на улицу уйти, чтобы от тебя отдохнуть?
– Ты как со мной разговариваешь, негодница?! Вот мать придет, все ей расскажу! Она тебе задаст!
– Что она мне задаст? За что? За то, что я твои блины есть не хочу? Меня от них тошнит! Я что, двойки приношу или гуляю до ночи неизвестно где? Наверное, стоит попробовать, чтобы было за что ругать!
– Ах ты дрянь! В могилу меня хочешь свести!
– Все. Мне это надоело.
Ленка не выдержала, схватила сумку и направилась к двери, но тут же с размаху наткнулась на вошедшую мать, чуть было не выронившую от неожиданности тяжелые сумки.
– Лена! Что случилось? – встревоженно поинтересовалась мама.
– Вот, вырастила на свою голову. Полюбуйся! – торжествующе заявила бабушка. – Хамит, рот мне затыкает, а теперь вот вместо того, чтобы делать уроки, шлындать по улице собралась! Ой, сердце прихватило, придется опять корвалол пить!
– Мама, я так больше могу, – расплакалась Лена. – Господи, когда это все закончится?
– Не поминай Господа всуе! Закончится! Смерти моей ждешь?
– Мама, уймись! – произнесла мама, обнимая расстроенную дочку. – Что ты завелась? Лена, успокойся. Пойдем поговорим.
– Вот-вот, поговори, объясни ей, как надо себя вести. Совсем девку распустила! – Скрестив на груди руки, бабушка приготовилась участвовать в процессе воспитания и наставления на путь истинный нерадивой внучки.
– Мама, разогрей мне, пожалуйста, поесть. А мы с Леной пока поговорим.
– Выставляешь? – понимающе хмыкнув от своей прозорливости, оценила обстановку бабушка. – Ну да ладно, мне не привыкать. Всю жизнь вам отдала, и вот, пожалуйста…
Немного сгорбившись и бормоча под нос: «Ох, грехи мои тяжкие», она удалилась на кухню – в свое царство.
– Мам, я так больше не могу! – жаловалась девочка. – Каждый день одно и то же! Что мне делать? Впихивает в меня свои жирные блины, по телефону поговорить не дает, а сама часами с подружками болтает, сериалы обсуждает и мое поведение!
– Лен, бабушка старенькая, ее нельзя изменить, ты же понимаешь. У нее свое мировоззрение, она считает, что всегда и во всем права.
– Но она не права!
– Лена, в такой ситуации легче тому, кто умнее и может промолчать. Не обращай внимания. Просто подойди, обними, скажи: «Бабуля, я так тебя люблю! Можно я немного отдохну, а потом поем?» Когда ты у нее спрашиваешь разрешения, она чувствует свою нужность и важность. Старому человеку всегда хочется считать, что он еще на что-то годится, кому-то нужен, а не просто так небо коптит.
– Мам, я все понимаю, но иногда просто не могу сдержаться. Я тоже живой человек, у меня бывает плохое настроение, свои проблемы.
– Ты всегда можешь прийти ко мне и поговорить. Ты же знаешь.
– Знаю. Если бы тебя не было такой, какая ты есть, я бы точно на улицу куда ушла, лишь бы дома не появляться.
– Ну, улыбнись, котеныш, все будет хорошо! Давай с тобой на выходные куда-нибудь сходим вдвоем, только ты и я? В кино, например, или в парикмахерскую. Хочешь, давай тебе сделаем модную прическу?! Ты мне двоек сегодня не приносила?
– Не приносила. Давай сходим, – заулыбалась Лена.
– Ну вот и славно! Значит, порядок?
– Угу!
Мама пощекотала Ленку за ребра, поцеловала в нос и взъерошила ей волосы, после чего сложила руки в трубочку и, как капитан, прокричала:
– Мама! Мы идем есть!
– Только блинчики я не буду! Они жирные! – поставила ультиматум дочь, искоса поглядывая на мать в ожидании ответа.
– Не будешь так не будешь, – подмигнула та. – Разберемся. Но вообще-то их можно помыть под краном, и они станут нежирные.
Рассмеявшись, мама отправилась на кухню, но ее остановил Ленкин голос:
– Мам! Хорошо, что ты у меня есть!
– Главное, что у нас есть мы! – ласково поправила ее мама, обернувшись и протянув руку. – Пойдем!
Переплет
«Черный воронок» и другие прелести жизни
Я жутко боялась ехать куда-то одна. Черт меня дернул отправиться поступать в музыкальный институт в Уфу! Ну не поступила в Гнесинку в этом году, поступлю в следующем – и что? А теперь надо ехать, вернее, лететь на край земли, и все из-за моего бешеного темперамента и невероятного упрямства. И зачем я на такое решилась? Страшно-то как! Я уже давно нигде не бывала одна. И в общественном транспорте, и на машине рядом со мной всегда мой муж: Боян и руку подаст, и поддержит, как бы чего не случилось. А тут на тебе: перелет Москва – Уфа и еще неделю экзамены в институт. Хорошо хоть жить буду в гостинице, а не в общежитии. Когда Боян пошел работать в УпДК (Управление делами дипломатического корпуса при МИД СССР), я вообще забыла, что значит ходить пешком, – ездили только на служебной «Волге». Мой муж – болгарин, устроился туда работать шофером у одного из генералов и мог пользоваться в свободное время служебной машиной. Как хорошо! Никакой тебе давки в автобусе, боязни, что порвут с таким трудом приобретенные в «Березке» гипюровые колготки или наставят сумками и локтями синяков на теле. Выбравшийся из общественного транспорта пассажир, как правило, напоминает взлохмаченного общипанного кочета, только что выдержавшего бой с целой гвардией соперников, и вид после этого у гражданина совсем не товарный. Человек быстро привыкает к хорошему и совершенно разучивается жить по-прежнему, по-советски. Почему? А потому, что не хочется уже как все, хочется хорошо, по-настоящему. Не