— Ты трясешься от страха, шпик, — сказал блондин. — Каждый шпик — трус.
Рейневан отпустил трензель, достал стилет.
— Зайди на мосток, отважный, когда вы втроем. Здесь места аккурат для двух. Ну давай. А может, ты свой испанский нож носишь только для того, чтобы спящих закалывать?
Черепоглавый опустил арбалет, сухо рассмеялся. Смуглый подмастерье подхватил, спустя мгновение захохотал и блондин.
— Ну, вылитый брат, — сказал он.
— Вылитый брат, — повторил черепоглавый. — Подойди к нам, Рейнмар из Белявы, брат Петра из Белявы. Хотим пожать тебе руку, Рейневан, брат нашего друга, незабвенного Петерлина.
Рейневан стянул храпящего коня с мостика. Выражение лица у него было воинственное, а дрожь коленей он кое-как унял. Черепоглавый пожал ему руку, хлопнул по плечу. Вблизи можно было видеть его невероятную худобу, прямо-таки живой труп.
— Извини нам излишнюю осторожность, — сказал он. — Нас научила этому жизнь. И благодаря этой науке мы живы. Как ты верно догадался, — продолжал он, — мы Фогельзанг. Мы не предали, нас не перевербовали, мы не поменяли сторону. Не растратили доверенные нам средства. Мы готовы действовать. Мы верим, что ты прибыл от Прокопа и Неплаха. Мы верим, что ты представляешь их, уполномочен ими. Что должен по их приказу направить нас, ибо время пришло. Управляй, Рейневан. Мы верим тебе. Меня зовут Дроссельбарт[194].
— Бисклаврет, — подавая руку, представился блондин.
— Жехорс[195]. — Рука смуглого подмастерья была твердой и шершавой, как неоструганная доска.
— Благодарю за коня в Тепловодах.
— Не за что, — глаза у Жехорса были еще тверже, чем ладони. — Нас интересовало, куда ты на том коне поедешь.
— Вы ехали следом?
— Хотели знать, куда поедешь, — как эхо повторил блондин Бисклаврет. — У кого будешь искать помощи.
— Те монахи…
— Свидницкие доминиканцы — шпионы инквизиции. Они видели Жехорса, мы не хотели рисковать. Тем более что в корчме были еще двое, относительно которых у нас возникли подозрения. Поэтому…
— Поэтому мы сделали то, что надо, — спокойно докончил Жехорс. — И ехали следом за тобой. Некоторые из нас считали, что ты помчишься прямо в Свидницу, спрятаться под инквизиторским крылышком… Ольбрам…
— Кстати, — проговорил Рейневан, когда блондин замолчал, — а где он, господин Ольбрам? Мой неполучившийся убийца?
Бисклаврет долго молчал. Жехорс тихо кашлянул. На губах Дроссельбарта появилась странная гримаса.
— Мы разошлись во мнениях, — сказал наконец худой. — Относительно тебя, твоей особы. Относительно того, что следует делать. Мы не смогли договориться с ним, поэтому…
— Поэтому он уехал, — быстро вставил Жехорс. — Теперь нас трое. Давайте не будем здесь стоять, ночь наступает. Едем в Гдземеж.
— В Гдземеж?
— Мы проверили Гдземеж и твой постоялый двор «Под колокольчиком», — сказал Дроссельбарт. — Вполне приличное и безопасное место. Мы хотим туда перебраться. Имеешь что-нибудь против?
— Нет.
— Тогда по коням — и в путь.
Опустилась ночь — не совсем темная, светила луна, искрился и блестел снег.
— Долго вы мне не доверяли, — проговорил Рейневан, когда они выехали из леса на тракт. — Чуть не убили. Я брат Петерлина, и однако…
— Настало время, — прервал Дроссельбарт, — когда брат предает брата и оказывается для него Каином. Настало время, когда сын предает отца, мать — сына, жена — мужа. Подданный предает короля, солдат — командира, а священник — Бога. Мы подозревали тебя, Рейнмар. Были причины.
— Это какие же?
— Bо Франкенштайне ты сидел в тюрьме инквизиции, — проговорил едущий с другого бока Жехорс. — Инквизитор Гейнче мог тебя завербовать. Принудить к сотрудничеству шантажом либо угрозой. Либо просто перекупить.
— Именно, — серьезно подтвердил Дроссельбарт, поправляя капюшон. — В этом дело. И не только в этом.
— В чем еще?
— Неплах, — фыркнул сзади Бисклаврет, — отправил тебя в Силезию в качестве приманки. Он — рыбак, мы — рыбы, а ты — червяк на крючке. Нам не хотелось верить, что ты до такой степени наивен, чтобы не разобраться что к чему. Не увидеть укрытой цели, двойной игры. Мы не знали, какова эта цель и что это за игра. А имели право предполагать самое худшее. Согласись.
— Имели, — неохотно согласился он.
Они ехали. Светила луна. Подковы цокали по замерзшей земле.
— Дроссельбарт?
— Да, Рейнмар?
— Вас было четверо. Теперь трое. А вначале? Вас не было больше?
— Было. Но… смылись.
Дроссельбарт, Бисклаврет и Жехорс устроились «Под колокольчиком» с беззаботной свободой бывалых светских людей, какую до того Рейневан знал и видел только у Шарлея. У корчмаря вначале была растерянная мина и бегающие глаза, но его успокоил врученный Дроссельбартом солидный и набитый до металлической твердости кошелек. И заверения Рейневана, что все нормально и в порядке.
Реакция и мина корчмаря — это было сущей ерундой по сравнению с реакцией и миной Тибальда Раабе, явившегося в Гдземеж назавтра. Голиард буквально остолбенел. Конечно, он сразу же узнал Бисклаврета и знал, с кем имеет дело. Однако долго не мог остыть и отделаться от недоверия, для этого потребовался долгий мужской разговор, под конец которого Тибальд Раабе вздохнул. И передал привезенное сообщение.
В любой момент, заявил он, в Гдземеж приедет эмиссар, посланник Прокопа и Неплаха.
«Любым моментом» оказалось лишь пятое декабря, пятница после святой Варвары. А долгожданным посланцем Прокопа и Флютека был, к великому изумлению и немалой радости Рейневана, старый знакомый Урбан Горн. Друзья сердечно поздоровались, однако вскоре настала очередь удивляться Горна, увидевшего выстроившихся перед ним в шеренгу Дроссельбарта, Жехорса и Бисклаврета.
— Уж скорее бы я смерти ожидал, — признался он, когда после презентации они остались вдвоем. — Неплах прислал меня, чтобы я помог тебе в поисках Фогельзанга. А ты, гляньте, люди, не только нашел их, но и явно приручил. Поздравляю, дружище, сердечно поздравляю. Прокоп обрадуется. Он рассчитывает на Фогельзанг.
— Кто передаст ему известие? Тибальд?
— Разумеется, Тибальд. Рейневан?
— А?
— Этот Фогельзанг… Их только трое… Немного маловато… Больше не было?
— Было. Но они смылись…
Пока правда башмаки натянет, ложь полсвета обежит — долгое общение с Фогельзангом с несомненностью доказывало справедливость этой поговорки. Все трое непрерывно врали — всегда, при всех обстоятельствах, днем, ночью, в будни и воскресенья. Это были просто болезненные лгуны, люди, для которых понятие правды не существовало вообще. Несомненно, это был результат долголетней жизни в условиях конспирации — то есть в притворстве, во лжи, среди постоянно создаваемой мнимой видимости.
В результате всего этого нельзя было быть уверенным и в отношении самих людей, их биографий или даже национальностей. Ложь искажала все. Бисклаврет, к примеру, называл себя французом, французским рыцарем, любил представляться галлийским ратником, miles gallicus[196]. Другие два с удовольствием переделывали это на morbus gallicus [197], что не обижало Бисклаврета, видать, привыкшего. Некогда он входил, как сам утверждал, в одну из банд знаменитых Ecorcheurs, лущителей, обдирал, жестоких разбойников, которые жертв не только обирали, но и живьем сдирали с них кожу. Однако этой версии немного противоречил акцент, напоминающий скорее присущий окрестностям Кракова, нежели Парижа. Но и акцент тоже мог быть ложным.
Черепоглавый Дроссельбарт не скрывал, что носит чужое имя.
Verum nomen ignotum est [198], гордо говорил он. Когда его спрашивали о национальности, он определял ее довольно общё как di gente Alemanno[199]. Что могло быть правдой. Если не было ложью.
Жехорс не уточнял ни страны рождения, ни района, вообще об этом не говорил. А когда говорил о чем-либо другом, то его акцент и колоквиализмы создавали такую муть и смесь, что любой запутывался на первых же фразах. Что, несомненно, Жехорсу и требовалось.
Однако всех троих отличали некие характерные признаки. У Рейневана было слишком мало опыта, чтобы их распознать, понять. Все три члена Фогельзанга страдали хроническим конъюнктивитом, часто потирали запястья, а когда ели, то всегда прикрывали предплечьем тарелку или миску. Шарлей, когда позже пригляделся к ним, быстро все поднял. Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет значительную часть жизни провели в тюрьмах. В ямах. В кандалах.
Когда беседа заходила о служебных делах, Фогельзанг переставал лгать, становился конкретным и деловым до отвращения. Во время нескольких затягивающихся далеко за полночь бесед тройка сообщила Рейневану и Горну все, что подготовила в Силезии. Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет поочередно излагали сведения о завербованных и «спящих» агентах, которые у них были в большинстве городов Силезии, особенно в тех, которые лежали на направлении наиболее вероятных трасс продвижения гуситских армий. Без запинки — и даже явно гордясь своей солидностью — отчитался Фогельзанг и о состоянии своих финансов, несмотря на огромные расходы, по-прежнему более чем удовлетворительном.
Обсуждение планов и стратегии дало понять Рейневану, что от нападения и войны их отделяют действительно только недели. Тройка из Фогельзанга была абсолютно уверена, что гуситы ударят на Силезию с наступлением весны. Урбан Горн не подтверждал и не возражал, скорее был таинственным. Когда Рейневан нажал на него, он слегка приподнял уголок тайны. То, что Прокоп ударит на Силезию, отметил он, более чем вероятно.
— Силезцы и клодичане трижды нападали на районы Броумова и Находа: в двадцать первом, двадцать пятом и в этом году, в августе, сразу после таховской виктории. Зверства, которые они тогда чинили, жаждут столь же жестокого возмездия. Епископа Вроцлава и Путу из Частоловиц следует проучить. Поэтому Прокоп преподаст им урок, да такой, что они сто лет не забудут. Это необходимо для повышения морали армии и народа.