Лучше ему, конечно, реже таскаться по городу. Впрочем, сидеть дома тоже резонов мало, так они и к дому его придут. Ведь если кто-то ищет ссоры, то ссоры не избежать. И даже переселись он в казармы и сиди там безвылазно, всё равно, будь у городских желание, так они зацепят и устроят свару с кем-нибудь из его офицеров или солдат.
В общем, проникнуть в город и крепко сесть в нём вовсе не означало, что он в безопасности просидит тут до середины весны и спокойно дождётся цу Коппенхаузена. Ему нужна была опора в городе, надёжный фундамент.
И на бургомистра в этом деле положиться было никак нельзя. Во-первых, он будет помогать лишь в том случае, если барон обещает ему выхлопотать землю за рекой, а во-вторых, он сам не может отвечать за все силы в городе, и эти разбойники, что едва не учинили свару на узкой улице, были тому подтверждением. Нужно было искать поддержку в другом месте. И где же искать помощи Божьему рыцарю, как не у Матери Церкви.
Они как раз проезжали мимо небольшой, но красивой церквушки, которая находилась на нехарактерно чистой и тихой для этого города улочке.
Генерал остановил коня и, поглядев на аккуратненькую церковь, двери которой были покрыты искусной резьбой с сюжетами из писания, произнёс задумчиво:
– А ну-ка, Хенрик, загляните в храм, узнайте у кого-нибудь, где живёт епископ фёренбургский.
Оруженосец сделал так, как просил командир, и уже через пару минут вышел из дома божьего и сообщил:
– Он живёт на площади святого Амвросия.
– Это, кажется, рядом с домом, что я арендовал, – вспомнил Волков.
– Да, генерал, совсем рядом.
Волков не собирался откладывать дело и, проехав свой дом поехал к епископу; и уже вскоре Максимилиан весьма настойчиво колотил в створку ворот рукоятью кинжала.
Ему отворил дверь удивлённый худой монах.
– Что вам надо, добрые люди?
– Святой отец, а скажи-ка, его преосвященство дома или, может быть, на службе? – спросил Волков, не спеша слезать с лошади.
– Его преосвященство хворы, – пояснил монах, – потому и не служат сейчас. Ежели у вас есть прошения или пожелания, то надобно вам ехать в кафедрал к викарию, брату Марку. Отец Исидор вас принять не сможет.
– Отец Исидор хвор? – барон немного расстроился; ему не хотелось общаться с заместителем, а тем более уходить, не переговорив с епископом, и он решил настоять. – Ступай к епископу и скажи, что рыцарь Божий и генерал фон Рабенбург, волею Его Высочества герцога Ребенрее прибывший сюда, желает говорить о важном и неотложном. Если хворь его преосвященства невелика, конечно.
Монах осмотрел генерала и молча закрыл дверь. Уже по этому Волков понял, что хворь епископа не так уж и велика: будь иначе, монах отказал бы ещё раз.
Правда, ждать пришлось долго, так долго, что Волков не выдержал и сделал знак Максимилиану: стучи ещё.
И тот снова начал молотить в ворота рукоятью кинжала. И достучался до того, что дверь снова отворилась и снова показался тот же монах.
– Уж простите, сын мой, но епископ хворает так, что не сможет вас принять нынче.
– Не сможет нынче? А когда же сможет? – генерал уже начинал раздражаться.
– Приходите справиться… Ну, через недельку, – предположил монах.
– Через недельку? – Волков едва взглянул на Максимилиана, и тот по одной хмурости генерала всё понял.
Он спрыгнул с лошади и шагнул в приоткрытую дверь, отодвинул монаха в сторону и начал отпирать ворота. Через мгновение ворота были распахнуты, барон и его охрана въехали в небольшой и уютный дворик, а Хенрик уже помогал генералу слезть с лошади.
– Господа! Господа! – лепетал удивлённый монах. – Сие непозволительно! Как можно?
Но генерал уже крепко брал его за локоть и говорил, подталкивая вперёд:
– Веди-ка меня, брат-монах, к его преосвященству. И не медли, чем быстрее начнём разговор, тем быстрее я уйду.
Глава 52
Отец Исидор обедал в комнате, в которой было сумрачно, так как окна были наполовину завешены, как будто святой отец боялся яркого дневного света. Обеденная зала дома епископа была невелика, но богата. Гобелены, ковры на полу, дорогая мебель, а на столе стояла роскошная серебряная посуда. Необыкновенной красоты, а значит, и цены. Она сразу бросилась в глаза барону. А ещё он подумал, что у епископа маленского такой дорогой посуды нет. Серебро у него к важным обедам, конечно, имеется, но когда он обедает один или в кругу близких людей, то ест из простой глиняной тарелки.
Волков отпустил локоть монаха и, не обращая внимания на округлившиеся от удивления глаза старенького епископа, шагнул к нему, преклонил колено и склонил голову.
– Благословите, святой отец.
Словно повинуясь напору этого большого человека, отец Исидор тут же достал свою стариковскую руку из меховой накидки и осенил темя генерала святым знамением, а потом подал ему перстень для поцелуя.
– Уж очень вы… пылки… – начал старичок и замолчал.
– Генерал Рабенбург, – представился Волков, поцеловав перстень. – Знаю, что вы больны, но отниму у вас только минуту.
– Да… генерал Рабенбург. Чересчур вы напористы. Здесь дом отца духовного, а не поле боя. Но раз вы уложитесь в минуту…
– Мой напор объясним… Обстоятельства вынуждают, – сказал барон, вставая с колена. – Его Высочество прислал меня сюда для укрепления гарнизона города.
– Я несказанно рад тому, – не очень-то радостно заявил епископ. Он смотрел на генерала, пытаясь его разглядеть. – Я слышал о вашем приезде. Теперь нам всем будет спокойнее.
Тут в зале почти бесшумно появился ещё один священник; молод он не был, было ему уже за сорок. Дорогая одежда, богатое распятие, золотые перстни, крепкая стать и твёрдый взгляд говорили сами за себя. Он уже что-то хотел сказать, но епископ знаком руки ему воспретил.
– Подождите, брат Фома.
И тот покорно склонил голову.
– Мне нужна будет помощь, святой отец, – сразу перешёл к делу генерал. – Отряд мой невелик, а в городе многие настроены против нас. На меня сейчас едва не кинулись с оружием.
И тут старенький человек, облечённый большою властью, перепугался. Это было видно по его лицу и рукам, которыми он стал суетливо поправлять свою накидку из чёрного меха.
– И что же, вы приехали в мой дом искать убежища? – растерянно спросил отец Исидор.
– Да нет, ну что вы… Убежища мне не надобно, – Волков поморщился. В его планы не входило пугать старика. Но он не знал, как правильно выразить свою мысль. Ситуация была дурацкая. И вправду, что он хотел от этого старого человека? Пылкости веры? Серебра? Вооружённых сторонников? Но с другой стороны, он не знал, что епископ Фёренбурга – уставший старик, что кутается в меха, сидя в тёмной и протопленной комнате.
– А что же вам надобно, сын мой? – интересовался епископ.
– Я хотел поговорить о внутренних делах города Фёренбурга, о безбожниках и людях праведных, как они существуют тут, не чинят ли вам еретики обиды, есть ли среди паствы вашей праведники, что готовы защитить нашу Матерь Церковь в трудную минуту.
Конечно, он хотел узнать у этого старого человека, есть ли у него сторонники, главы каких-нибудь гильдий, коммун или общин, на которые он может положиться.
И тут заговорил пришедший и пока что молчавший священник. Голос его был твёрдый и красивый, слог чёткий и ясный; видно, человек этот умел читать прекрасные проповеди.
– Добрый человек, сын мой. Визит ваш и беспокойство ваше нам понятно, и важный разговор о делах городских меж вами и его преосвященством обязательно должен состояться, но позже. Сейчас наш пастырь недужен. Ему надобен отдых.
– Хорошо, – барон поклонился, а епископ ещё раз его благословил. – Буду ждать вашего выздоровления, святой отец.
– Я провожу вас, – сказал отец Фома и пошёл за генералом.
И Волков решил воспользоваться моментом и спросил:
– Святой отец, а кто вас защищает от еретиков? Говорят, они тут буйны и не гнушаются пугать пастырей истиной веры. Обещают палить дома господни.
Отец Фома остановился и посмотрел на генерала внимательно, а затем ответил:
– Его Высокопреосвященство архиепископ ланнский, да продлит Господь его дни, отправляя на фёренебургскую кафедру нашего пастыря, напутствовал его: не распри, не мечи, не костры, а лишь чистота помыслов и слово Божье вернут утерявших веру в лоно Матери Церкви.
– Чистота помыслов? – мрачно переспросил генерал. «Ну да, конечно. Недавно эти утерявшие веру угрожали мне оружием посреди бела дня. Им как раз не хватает слова божьего и вашей чистоты помыслов». Но говорить вслух он этого, конечно, не стал, а лишь поклонился в ответ.
Весь разговор вышел, казалось бы, скомканным, бестолковым, не принёсшим никакой пользы. Но уже садясь на коня, он стал думать о том, почему же архиепископ Ланна прислал в столь трудный город столь слабого епископа. Неужели курфюрст Ланна не видел, что этот пастырь стар, что он труслив и болен, хотя тут надобен человек, который твёрд и верой, и волей, который понесёт еретикам слово Божье. Железом, костром и чем угодно, но очистит место от смрада отступничества. Впрочем…Эта мысль посетила его неожиданно: конечно, архиепископ знал, что делал. В чём угодно можно было его упрекать, но глупым архиепископ не был. Он умышленно назначил на кафедру Фёренбурга слабого епископа, хотел, чтобы нескончаемая свара на севере ослабляла его вечного соперника курфюрста Ребенрее. Чёртов поп был готов отдать город в руки еретиков, лишь бы Карл Оттон тратил силы и серебро на возню в Фёренбурге.
В новый свой дом он вернулся, когда уже темнело, и на вопрос от Гюнтера, будет ли господин ужинать, ответил:
– Позже, перо и бумагу мне.
Писал он опять барону фон Реддернауфу, но на сей раз посылать письмо через местную почту он не собирался, посему писал без прикрас, всё как есть:
«Дорогой барон, друг мой. Дела в городе совсем не так хороши, как вам из Вильбурга кажутся. Бюргеры дерзки, нашему приходу весьма не рады. Не далее как сегодня едва не дошло дело до железа, Бог отвёл. Бургомистр Тиммерман того и не скрывает, что смирение горожан будет зависеть от того