— Так, кажется, ещё три дня ждать?
Но она лишь ответила просто:
— Ну, придумаю что-нибудь ещё, чай, не дева двенадцати лет. Порадую вас.
И снова стала целовать его в губы, а потом в шею и грудь с новой страстью, а рукой без всякого стеснения искать его естество. А он гладил её по плечам и высвобождал грудь из её лёгких одежд, в чём она помогала ему.
А потом он, в который раз помывшись у лоханки, говорил ей с удивлением:
— Уж и не знал, что в вас живёт такая страсть и такие умения таятся.
Она лежит на его постели, не прикрывая одеждами плечей и груди, смеётся, немного стесняясь:
— Когда муж пропадает на охоте или в конюшнях, уже и не знаешь, как его привлечь в спальню… Вот и спрашивала у своих дам, чем они мужчин привлекают, — и потом добавляет: — Налейте мне вина, барон.
Вино в графине на столе, конечно, тёплое, но зато хорошее. Он возвращается к ней в постель, и принцесса спрашивает:
— Вам было со мной хорошо?
Вот таких вопросов Волков не любит, он знает, что это может быть лишь первый в долгой череде. Но маркграфине нужно отвечать.
— Уж и не помню той, с которой мне было лучше, чем с вами, Оливия, — он снова прикасается к её груди. А она, словно и ждала этого его ответа, берёт его руку и целует её, а после и говорит, глядя Волкову в глаза:
— Так вы, барон, оставайтесь при мне навсегда, — и так как генерал не сразу осознаёт сказанного ею и молчит, женщина добавляет: — Не уезжайте, и будет вам всё, что пожелаете.
Она снова целует его руку, а потом прижимает её к своей щеке. И тут его вдруг одолевает растерянность, и он по-прежнему не знает, что ей ответить. Только думает молча. Одно дело интрижка, роман, и другое дело — остаться при ней. При маркграфине Винцлау. Которую подданные зовут инхаберин. То есть владычица, хозяйка, госпожа земли. Но тут же и другие мысли приходят к нему в голову: уж точно местному свету, здешним сеньорам то по душе не придётся. Он с первыми сеньорами одного графства Мален, и с теми до сих пор совладать не может. Графства! А тут что делать, если против сеньоры целая земля восстанет? А они восстанут, не допустят господа выскочку-чужака в своём уделе. У них тут своих кандидатов на постель принцессы десятка два отменных мужей наберётся. Нет, нет, нет… Принцесса, конечно, великолепна и страстна, обладать ею большое удовольствие, да и честь тоже, но быть отравленным или заколотым из-за угла в этом душном замке он точно не желал. А она, всё сжимая его руку в своих, не отводит от него глаз, ожидая ответа. И так как ответа всё нет, принцесса повышает ставки:
— Конюшни мужа вам приглянулись, так они ваши будут; хотите вашим людям достоинства рыцарского, так я дам, хоть дюжину в рыцари посвящу; деньги нужны? Я даже у казначея просить не буду, назначу вам из доменных своих доходов содержание вашего личного двора… Думаю, двадцать тысяч талеров я смогу вам платить ежегодно, можете завести себе выезд из дюжины рыцарей, завести слуг… Как то будет красиво — все люди в бело-голубых одеждах, с чёрными воронами, на прекрасных конях… И всё крыло замка себе заберёте, переустроите под свой вкус, поваров своих, если захотите, — она опять целует его руку. — И я буду при вас, когда пожелаете.
Да, звучали эти речи заманчиво: двадцать тысяч годового содержания, выезд, повара, бело-голубые одежды слуг, маркграфиня с её желанным телом; вот только… Он понимал, что всё это эфемерно. Блажь женщины, что выпила вина лишнего и теперь в объятиях мужчины размечталась о будущем. Нет, даже если всё это и воплотится в жизнь, то ничем иным, как ядом или ударом кинжала, для него это не закончится. И дело не только в местных сеньорах, дело ещё и в курфюрсте Ребенрее: как ему понравится такой оборот событий?
И тогда он говорит ей:
— Ваше Высочество, видно, позабыли, что ещё до Рождества к вам сюда прибудет жених ваш, и пусть он молод будет — всё одно, не потерпит фаворитов возле своей супруги.
Она сжала его руку, держит крепко и смотрит на него, и говорит:
— Так хоть до приезда жениха не покидайте меня, прошу вас, барон. Не уезжайте.
И что тут ей сказать он мог? У него люди здесь; без них, с парой оруженосцев и слугой, оставаться в негостеприимном доме он не хотел — опасался. Недобитые Тельвисы, горожане Туллингена, неприятный тип Спасовский, от которого всякого можно ждать, неприветливая местная знать к тем опасениям его только располагали. Значит, и солдат тут нужно оставлять, а как солдат тут оставить? Им придётся содержание платить. До зимы? На то деньги, конечно, у неё можно взять… Раз она так легко обещает ему содержание в двадцать тысяч, то уж пять тысяч точно найдёт. Но… Нет, нет… Волков всё равно не хотел тут оставаться. Люди, которые не были ему рады, уж больно здесь были влиятельны. А ещё он вспомнил о своей жене. Хоть и нелюбимой, но недавно родившей ему третьего сына. А ещё о недостроенном замке. Об огромных долгах. Нет, он, даже и пожелай того всем сердцем, не мог остаться возле её подола.
И не нашёл ничего лучше, как сказать ей:
— Ваше Высочество, то не мне решать; даже и пожелай я каждый день видеть вас в своей постели, разве смог бы я себе то позволить? — он взял её руку и поцеловал. Ей сейчас нужны были его добрые слова, и он нашёл их: — О сердечный друг мой, как мне ни хотелось, но мгновения моего счастья не могут длиться вечно, меня ждёт суверен для отчёта, и долг вассала я исполню как подобает. Мне надобно дать отчёт Его Высочеству. Но как только я встречусь с ним, я буду просить его, чтобы он направил меня снова сюда. К вам.
И она стала как-то сразу грустна, смотрела теперь отстранённо, села на кровати, потом начала поправлять одежды, волосы прятать под чепец и, приведя себя в относительный порядок, произнесла с тоскою в голосе:
— Я здесь совсем одна. Тельвисы убили тех дам и мужей, что были мне преданы, а те, что остались в моём доме… Они вовсе не мои люди… Чужие и своевольные люди, которых я боюсь.
Волкову и сказать на то нечего было, и тогда она продолжала:
— Ведь никто из них не пришёл спасать меня от колдунов, никто и не подумал меня вызволять, и я думаю, что некоторые довольны были тем, что я у подлых в неволе, — она помолчала немного и закончила: — Они и меня, и дочерей моих убьют, коли мы помехой будем на пути к титулу.
Волков теперь и сам предполагал, что плен маркграфини был некоторым её придворным на руку. Потому и не кинулись они вызволять её.
— Никто не посмеет и пальцем вас тронуть, — уверенно произнёс генерал. И тут же подумал, что Тельвисы-то посмели, осмелились и перебили всех её приближённых, взяли в плен саму принцессу и, кажется, избежали заслуженной кары, разве что замком за свою безудержную подлость поплатились. И, чтобы укрепить её дух, добавил: — Буду просить Его Высочество при встрече, чтобы направил меня к вам снова, моя дорогая, — он приблизил её и поцеловал в лоб. — И вы о том же ему напишите.
— Написать ему? — она от такой идеи ожила.
— Напишите, поблагодарите курфюрста. Он будет рад вашему письму, — продолжал генерал.
— Да, пожалуй, так и сделаю. Утром же напишу курфюрсту, — она пошла уже к двери и там остановилась. — Ах да… Позабыла сказать вам. Обер-прокурор обещал мне быть у меня с утра, — принцесса взглянула на чёрную ночь за окном. — Уже нынче.
Глава 14
Она ушла, а мысли о ней у него из головы не выходили. Волков думал, что женщина и вправду сейчас одинока и напугана, что окружение её, весь её двор, — люди безжалостные и в своих устремлениях твёрдые. Что они предпримут для своей корысти всё необходимое. Ничем не побрезгуют. И она лишь игрушка в руках их. Так вот соберут ландтаг и решат — а уж в том, что решат, генерал не сомневался, — что не жениху из семьи Ребенрее её рука принадлежит, а кому-то из местной семьи, и как она тому противиться будет? Откуда силы возьмёт? Осмелится ли она вообще пойти против решения ландтага?
Но генерал был уверен, что её предрешённое замужество всё может исправить. Он не сомневался, что такая яркая и без всяких преувеличений аппетитная женщина, тело которой походило на тело свежей ещё, молодой и сильной крестьянки с роскошными бёдрами и не тронутой вялостью грудью, не оставит равнодушным её будущего мужа. А значит, она непременно найдёт себе в его лице и мужа, и защитника, который, хоть и молод, но будет иметь поддержку влиятельной фамилии. В общем, как и во всех делах житейских: явится муж, и всё образуется. Да, этими мыслями генерал себя успокаивал и оправдывал свой отказ остаться при ней. И, честно говоря, он был рад, что нашёл силы сказать ей «нет». Уж не больно ему тут нравилось, не так уж он любил местные черешни и персики.
«Ничего, ничего, перед приездом жениха сюда нагрянет целая делегация из Ребенрее, там будут все нужные люди, включая акушеров для проверки принцессы на беременность; скорее всего там будет и барон фон Виттернауф, вот пусть он и ломает себе голову, как быть с местными господами. Интриги — это его дело, а я уже стар для всего этого. У меня три сына и дочь, племянница, да ещё и «племянник» имеется, мне надобно ещё их всех благополучно переженить и выдать замуж, а для того неплохо было бы ещё дожить до тех свадебных времён».
В общем, он находил себе оправдание, но вот только успокоение к нему не шло, он и вправду волновался за принцессу, а без успокоения не приходил и сон.
С этими мыслями заснул уже к утру, а проснулся в приятной утренней прохладе, но с горьким чувством. С чувством вины перед принцессой: дескать, бросает он её в трудном положении, и все его мудрые отговорки, что всё у неё обойдётся, что муж и его свита интересы Её Высочества будут блюсти, никак чувства этой вины не умаляли. Поднялся, людей звать не стал, завтрака не просил, помылся и сел за стол в намерении закончить наконец письмо герцогу. И в письме для убедительности написал, что положение у принцессы шаткое, что в замке, да и вообще в земле Винцлау, партии у неё своей нет, что опереться инхаберин не на кого, семья её ей не помощь, что даже дам её придворных, и тех колдуны Тельвисы побили. Про то, что дядя принцессы канцлер Брудервальд намеревается созвать ландтаг, писать не стал. Об этом он собирался сообщить герцогу при личной встрече. А подвёл итог письма тем, что делегацию от дома Ребенрее в Винцлау надо бы отправлять быстрее. «Кабы чего нежданного не вышло».