Глава 16
И он оказался прав, им пришлось подождать, прежде чем монашек появился снова; на сей раз он, уже ничего не говоря, стал открывать ворота для господ военных.
А когда те въехали и слезли с лошадей, он сказал им:
— Госпожа Алоизия ждёт вас, господин барон.
— Госпожа Алоизия? — Волков удивился. — И кто же эта достойная женщина?
— Домоправительница монсеньора, — как-то странно отвечал монах, но скорее с уважением, чем с пренебрежением; он уже запер ворота и предложил: — Я провожу вас, господин барон.
— Домоправительница… — повторил за ним генерал и добавил: — Меня, кажется, ещё ни разу не принимали домоправительницы.
— Что это? Я не понял? — тихо и недовольно бурчал фон Готт. — Домоправительница вас, Рыцаря Божьего, принимать будет? Отчего же не прачка или не стряпуха?
Впрочем, Волков не был так спесив и готов был для дела потерпеть и приём домоправительницы. Главное — понять, как тут, в доме архиепископа, обстоят дела.
Оставив Кляйбера поить лошадей, генерал с фон Готтом пошёл за монахом по отнюдь не дешёвому мрамору лестниц, мимо больших окон и бронзовых канделябров на стене, и уже почему-то думал, что до архиепископа его сегодня не допустят, но тому очень хочется знать, зачем этот Рыцарь Божий к нему пожаловал.
И то, что его принимала какая-то домоправительница, лишь свидетельствовало в пользу его догадок. А госпожа Алоизия оказалась женой дородной и не юной, но при том, без всякой лести, генерал назвал бы ту женщину весьма интересной, а может даже, и привлекательной. А её вид, умный взгляд, строгое платье, прибранные волосы и дорогие кольца на пальцах ещё и сообщили ему, что эта домоправительница — дама безусловно из благородной фамилии. И посему он после поклона и представления сделал к ней шаг и жестом просил её руки для поцелуя, и та с улыбкой вежливости ему руку подала. Подала её с той обыденной простотой, на которую обычная домоправительница вряд ли способна, а потом и сказала:
— Рада видеть столь прославленного храбреца в нашем доме.
«Нашем? Бабёнка или оговорилась… или считает этот дом и вправду своим, и тем ещё и кичится».
— И чем обязаны мы, — продолжала госпожа Алоизия всё с той же простой вежливостью, — счастью видеть вас, барон?
Волков уже понимал, что эта женщина в этом доме… нет, она не просто им управляет. В данный момент она говорила как хозяйка дома и как имеющая право так говорить с ним. И поэтому по благоразумию своему он не стал уточнять её полномочия, а лишь сказал:
— Я хотел бы видеть Его Высокопреосвященство.
— Уж и не думаю, что это возможно, — вежливо сожалела она и уточняла: — Сегодня. А по какому же делу?
Тут генерал буквально почувствовал, как за его плечом хмыкнул оруженосец. Не услышал, а именно почувствовал, да и взгляд, коим домоправительница удостоила молодого человека, подтвердил его ощущения. Очень генералу захотелось взглянуть на фон Бока и сделать ему внушение. Конечно, он понимал оруженосца: с чего это глупой бабе спрашивать о цели визита Рыцаря Божьего к первосвященнику земли Винцлау. Её ли это вообще дело? Бабье ли оно? Но, в отличие от молодого фон Готта, умудрённый жизнью генерал уже всё понимал и поэтому спокойно ответил ей:
— Город Туллинген скрывает злобных колдунов Тельвисов, что держали в плену маркграфиню Винцлау; прокурор будет просить магистрат города о выдаче подлых, и я пришёл, чтобы просить Его Высокопреосвященство присоединиться к тому прошению, так как Леонид фон Тельвис и его — жена истинные душегубы, заслуживающие самого строгого наказания.
И тогда дама у него и спрашивает, вполне обоснованно:
— А отчего же инхаберин не прислала самого обер-прокурора, отчего же она прислала вас?
«Проклятая баба, я же не спрашиваю, почему эти вопросы задаёшь мне ты, а не архиепископ». Волков, опять же, не начал с нею пререкаться, а просто объяснил:
— Я Рыцарь Божий, я служил одно время при Комиссии города Ланна, и ведьм с колдунами в своей жизни повидал немало, я хотел убедить Его Высокопреосвященство, что Тельвисам не в замках сидеть, а место им как раз в подвалах да на допросах у святых отцов. Посему и приехал лично просить об аудиенции у архиепископа.
На это госпоже Алоизии возразить было нечего, она согласилась кивком головы, а после и говорит:
— Дело ваше богоугодное, безусловно, вот только Его Высокопреосвященство принять вас сегодня не сможет. Он не в городе, он уехал в поместье по делам неотложным, — и, предвосхищая вопрос генерала, сообщает: — И приедет не раньше следующей среды. Как приедет, так я ему о вашем визите сообщу.
— Может, мы сами к нему доедем? Ежели то недалеко будет, — вдруг из-за спины барона говорит фон Готт. Говорит он это негромко, только своему сеньору, но женщина расслышала его слова и неодобрительно взглянула на оруженосца, взглянула и ничего на то не сказала.
Может, те слова и к месту были, вот только говорить их нужно вовремя, без спеси и угрозы, а так только злил он женщину. И, кажется, второй раз за визит. А так добрые отношения со влиятельнейшими людьми не устанавливают. В общем, одно слово — дурень! Нужно ему будет потом сделать выговор.
А госпожа Алоизия и на генерала поглядела, и по взгляду её было видно, что поездки в поместье архиепископа она не одобряет: сказано вам, не видать вам первосвященника земли Винцлау до следующей среды. Чего вы ерепенитесь? К чему упрямство ваше? В общем, разговор был закончен. Он оказался очень короток, причём генерал своего не добился, с архиепископом не встретился, а вот она своё получила, про цель визита у него вызнала. Но кое-что и генералу удалось узнать.
Во всём её поведении Волков улавливал холодную, не женскую волю и такой же холодный ум.
И, почувствовав это, противиться женщине он благоразумно не стал. К чему ему наживать врагов? Ведь обещание, данное маркграфине, он выполнил, к архиепископу съездил, а то, что тот в отъезде, — ну что ж тут поделаешь? И тогда он стал ей кланяться.
И когда они спускались по красивым лестницам, барон и спрашивает у своего оруженосца:
— И чем же это вам госпожа Алоиза не пришлась?
— А чего это она нас принимала? Сама невесть кто, а мы ей ещё кланяемся, — он ухмыляется. — Ещё и горда при том без меры.
— Горда без меры? — барону не хотелось начинать объяснять ему, что женщина никогда бы себя так не повела, не имей она на то согласия и одобрения архиепископа. Он просто интересуется: — Фон Готт, а сколько раз я вам говорил, что вы болван?
— О-о… — отвечает тот и даже рукой машет, как от дела несбыточного. — Да разве то сочтёшь? Уже раз тысячу, наверное, или более того.
Оруженосец идёт чуть сзади, но генерал уже по его голосу знает, что тот ухмыляется.
— Тысячу! — Волков качает головой. — И что же, умнеть вы всё одно не собираетесь?
— А чего мне собираться, я и так не глупее многих. Вон Кляйбер читает еле-еле, а галантных слов и вовсе не знает, с ним разве что в конюшню не стыдно ходить, я-то всяко умнее, — нагло заявляет оруженосец. — А как вы… ну, таким-то мне всё одно не быть, чего же тогда упираться да стараться… К чему? Вон Хенрик всё хотел за вами поспевать, учиться всему от вас — и что? И всё… Без руки теперь.
— И к чему это вы Хенрика к глупости своей припомнили? — недоумевает генерал.
— Да к тому, что при военном ремесле оно всё равно, какая у тебя голова, умная или дурная, к примеру, арбалетному болту всё равно в какой башке застрять, а может даже, в умной ему и поинтересней будет.
Тут они вышли на улицу, и пока Кляйбер подводил барону коня, он, надевая перчатки, смотрел на оруженосца с укоризной и спрашивал:
— Господи, фон Готт, что вы, чёрт возьми, такое несёте?
— Вот, опять же, — фон Готт как будто кичится тем, что его считают глупым, — будь я умным — так пришлось бы и отвечать, а раз я, по-вашему, болван, так чего же вы речи мои понять берётесь? Нет, ни к чему это совсем.
— Первый раз вижу философа-болвана, — замечает Волков, садясь в седло.
Но больше, чем беспечная глупость оруженосца, волновало его совсем иное дело. Генерал почувствовал, что здесь, в Винцлау, нет у людей истинного пастыря. Нет голоса, который должен слышать каждый человек в этой земле. Мало того, что маркграфине не было на кого опереться, и то ещё не было главной бедой, как он полагал.
«Что же это за первосвященник земли, который позволяет женщине встречать гостей в доме своём и говорить от лица своего? Даже в отсутствие своё! И кто же она ему тогда, если не полноправная жена? Конечно, фон Готт тут был прав».
Волкову было неясно: пока в доме первосвященника заправляла какая-то баба, кто же тогда управлял его епархиями? Его епископами? Сам он, или есть у него доверенный прелат? Кардинал какой?
«Узнать бы надо, кто. Скорее всего, тот, кто служит по праздникам большим в кафедрале Швацца. Может, с ним поговорить, а ещё вызнать, кто из братии монашеской заседает в Трибунале».
В общем, в доме господнем земли Винцлау лада не было. После визита к архиепископу это генералу было ясно. Обо всех этих мыслях надобно было также доложить и курфюрсту, и святым отцам.
«Маркграфиня ещё говорила, что за все годы свои не может вспомнить ни одного аутодафе. Вот потому-то нечисть всякая, не зная воли и силы праведной, себя здесь так вольготно чувствует. Ещё надобно и про еретиков узнать; сдаётся мне, что и им здесь неплохо живётся».
В общем, у Волкова появилось много вопросов, часть из коих он уже сегодня вечером намеревался задать маркграфине за ужином. Во всяком случае, она знала о госпоже Алоизии, что по-хозяйски распоряжается в доме архиепископа, ведь дамы всегда знают всё, что касается других дам. Особенно если то касается дел альковных или семейных.
Они как раз проезжали по площади мимо здания имперской почты, и генерал сразу вспомнил о письме герцогу, что лежало у него на груди под колетом.
— Фон Готт, — позвал он, доставая письмо.
— Сеньор? — отзывался тот.