Волков протянул ему письмо, а потом указал на здание:
— Ребенрее, Вильбург, дом его высочества.
— Мне на почту идти? — оруженосец нехотя принял конверт. Тащиться в душное здание почты ему явно не хотелось. — Отчего же мне?
— А разве не вы только что на лестнице хвастались, что поумнее Кляйбера будете. Вы? Не вы? А, всё-таки это были вы… Ну, вот вам и работа по уму.
— О, ну да… — оруженосец скривил лицо, изобразив нечто среднее между улыбкой и гримасой сарказма. — Это было очень смешно, сеньор.
Тем не менее он бросает повод ухмыляющемуся Кляйберу и, спрыгнув с коня, уходит в здание почты. А пока его нет, генерал шагом едет в тени вдоль лавок. Место здесь дорогое, а лавки богатые, часть товаров выставлена для просмотра; он думает, что перед отъездом, нужно будет купить что-то жене, Брунхильде и Бригитт. Женщинам, как и детям, всегда нужны подарки, иначе они, как цветы без дождя, будут засыхать, стареть быстрее.
У одной лавки он останавливает коня, больно хороши в ней выставленные шелка — цветастые, яркие, лёгкие. Смуглый купец в отличной лёгкой одежде и небольшой шапочке встаёт с лавочки и с заметным южным акцентом спрашивает:
— Вам что-то приглянулось, добрый господин? — не дожидаясь ответа генерала, он берёт великолепную ткань насыщенного фиолетового цвета с блёстками золотой нити и встряхивает её. — Вот, поглядите, сеньор, это для молодой женщины; если она не будет худа, на её бёдрах при каждом её шаге ткань будет переливаться подобно морской волне.
Да. Да… Эти чёртовы южане уж знают, что нужно сказать, чтобы вызвать у человека в воображении надобную им картину. Этим болтунам в этом не откажешь. Он ещё не знает, кому он подарит эту ткань; конечно, она подойдёт Брунхильде, а может, и жене.
— Прикоснитесь, сеньор, — купец подносит ему ткань. — Только попробуйте, какова она на ощупь.
Волков снимает перчатку и прикасается к шёлку.
Да, конечно, жене… Она совсем недавно принесла ему третьего сына, надобно её порадовать. А от Брунхильды, кроме редкой минутной радости, только хлопоты, траты да раздоры. И он решает купить ткань жене, но прежде желает поторговаться, так как уверен, что этот мошенник, что всё ещё держит на руках роскошную материю, дёшево её не отдаст. И барон спрашивает у купца:
— А отчего же ты думаешь, что у меня хватит денег на это?
— О, сеньор! — Торговец смеётся. — Вы одеты на северный манер, но для северянина не так уж и плохо. С вами два человека при оружии, и они на хороших конях, это не говоря про то, что ваш конь стоит сто пятьдесят талеров. Разве вам для милой жены или подруги сердца будет жалко тридцати пяти монет?
— Тридцать пять талеров?! — возмутился Волков. — Да ты, братец, мошенник! Ещё десяток на пошив и всякие кружева, так сколько же будет стоить то платье? Не по-божески это.
— О нет, сеньор, нет… Такая красота и не может стоить дешевле. Представьте себе, что только добиралась эта ткань сюда к нам больше года, как же она может стоить дешевле? — тут он снова включает хитрость: — Тем более, как будет чувствовать себя ваша жена, когда расскажет своим знакомым дамам, что её муж покупает ей ткани по тридцать пять монет. Другие дамы будут умирать от зелёной болезни, от зависти, после такой её похвальбы. Уж поверьте мне, слава о вашей щедрости сразу разлетится среди других дам, разойдётся по всей округе. Будете потом купаться в женских улыбках и томных взглядах всех местных красавиц. Вы же знаете, как женщины падки до щедрых мужчин!
— Ладно, ладно… Понял я всё… — на него эти речи не действуют, но вот шёлк… Волков снова любуется переливающимся шёлком и предлагает цену: — За весь этот кусок — двадцать пять.
И к тому времени, как фон Готт наконец вышел из здания почты, они сошлись на тридцать одной монете. И, в общем-то, оба были довольны сделкой, так как торговец получил отличную прибыль, а генерал — приличный отрез роскошного шёлка для своей жены. Тем не менее, взвесив на руке ткань и почувствовав её лёгкость, он сказал торговцу на прощанье:
— Мошенник! Да ты продал мне это по весу золота, что ли?
— В десять раз дешевле, чем вы говорите! Не так уж этот отрез и невесом, — смеялся ему в ответ купец. — Но ваша женщина будет счастлива! А с нею будете счастливы и вы.
Глава 17
Торговец завернул прекрасный шёлк в чистую тряпицу. Волков вернулся к Кляйберу, тот бережно убрал материю в седельную сумку, а тут как раз и фон Готт подошёл к ним… И что-то нехорошее, недоброе колыхнулось в груди барона, когда он увидел, что оруженосец держит в руках. А держал молодой человек конверт из белёной, дорогой бумаги. И если бы только бумага рождала у Волкова нехорошие предчувствия, мало ли… Может, письмо от герцога, но нет… Едва он бросил на тот конверт взгляд, так сразу отгадал оттиск на нём. То были первые буквы имени его богатого родственника из Малена.
«Д.К.М».
Изящные литеры красиво сплетались в замысловатый вензель, обозначавший «Дитмар Кёршнер из Малена».
— Вот, вам… — фон Готт протянул ему письмо. Волков наклонился с коня и взял конверт из рук оруженосца. И то письмо содержало множество листов, не два, и даже не три. Барон уже знал, что ничего доброго в том письме быть не может. А молодой человек, садясь в седло, добавляет: — Почтарь сказал, что уже неделю лежит тут, вас дожидаясь…
Генерал слушал его краем уха, он уже распечатал конверт и начал читать.
«Добрый мой друг и дорогой родственник, боюсь, что вести, заставившие меня писать вам, для вас будут тяжелы и значимы, иначе я бы не дерзнул отвлекать вас от ваших важных дел. Намедни после воскресной службы, прямо днём, до обеда, недобрые люди напали на карету господина Фейлинга, первого из фамилии, того, что наречён именем Хуго и которого прозывают Чёрным. Но то было бы не наше дело, но в той карете как раз была и сестра ваша, графиня фон Мален, и что ужаснее всего, что и племянник ваш Георг Иероним, граф Малена, также там пребывал. И как всё было, я вам писать не берусь, так как сам там не был, одно скажу вам сразу, чтобы вы не беспокоились: сестрица ваша графиня и молодой граф живы и здоровы… — у генерала до этих строк начинали было трястись руки, но тут он успокоился. Совсем немного, но ему полегчало, и он продолжил чтение: — … и за то Господу молимся. А как мне ещё поведали, злые люди в карету ту дважды стреляли из пистолей, прямо в окно, но при графине, графе и Фейлинге в карете был ещё один человек из Фейлингов, он-то и не дал хорошо стрелять, при том был одним пистолетом ранен, а потом разбойники стали нападать на карету с оружием белым и тоже били в окна её, но тут уже и Хуго, и второй Фейлинг стали отбиваться кинжалами и, кажется, удачно, а разбойники били как раз в юного графа, но Хуго его и графиню закрывал собой, и до нашего ангела злые люди не добрались, но самого Фейлинга побили кинжалами и мечами. А потом иные люди стали к тому месту сбегаться, и негодяи стали убегать, так и не достигнув затеянного… — Волков оторвался от чтения и выдохнул, но легче ему не стало, снова, снова его горло словно крепкая рука сжимала, душила так, что не вздохнуть ему было полной грудью; он перевёл взгляд с письма на своих людей, и лица их были напряжены, ждали они, что он скажет, понимали, что в письме что-то ужасное писано, но спросить про то не отваживались, а генерал ничего им объяснять не стал и снова принялся читать: — … после графине и графу помогли из кареты выйти, и под охраной людей из гильдии извозчиков были они препровождены ко мне в дом. Графиня была духом крепка и страшилась только за нашего ангела; хотя и у неё, и у графа платье было в крови, но ран они избежали. Кровь то была чужая. Я же хотел собрать по сему поводу сенаторов города и бургомистра, но посыльный мой не вернулся, после было узнано, что он зарезан в переулке Столяров, что, как вам известно, совсем недалеко от моего дома. И кто то свершил, было не известно, но в городе начался мятеж, дом Хуго Фейлинга подвергся нападению, и, как выяснилось позже, стража к Фейлингам не поспешила. Дом их пытались поджечь. И, услыхав про такое, я решил собрать у себя своих мастеров из цехов красильных и кожевенных, и ко мне пришли тридцать человек при доспехе и оружии, ещё я раздал аркебузы и арбалеты слугам и велел запереть в доме двери и ворота двора, и пропускал лишь знакомых. И к вечеру ближе мне сообщили, что бургомистр схвачен какими-то людьми и что стража тем людям не препятствует ходить по городу и злодействовать. А уж как стемнело, так к моему дому явилось полсотни злодеев, и стали они ломать ворота во двор, но я велел слугам стрелять из окон в них из аркебуз и арбалетов, и тогда некоторые из мерзавцев стали залезать на забор и заходить во двор, но там людям моим удалось одного из них подстрелить, и они, озлобившись, решили поджечь мой дом, но мои люди не дали, мастер кожевенник Иохим Вайс с десятью людьми вышел во двор и отогнал их, а другие мои люди продолжали стрелять из окон, и тогда злодеи подожгли мой каретный сарай, но пламя от него на другие постройки не перекинулось, и большого пожара не вышло, а тут ещё подмастерье моего повара, Кристиан, выстрелил из аркебузы и попал в важного злодея, что был на коне за оградой дома, и другие злодеи того унесли, а потом и все остальные ушли. И до утра всё было спокойно. Как стало светать, я сел писать про всё вам, но перед этим я послал двух конных к вам в Эшбахт за подмогой; думаю, что к вечеру кто-то из ваших офицеров к нам уже явится с добрыми людьми, уж тогда сестрица ваша и наш ангел граф будут в безопасности, так как ваших людей в городе очень уважают, — Волков сразу подумал: кто пошел на помощь графине? Роха? Рене? Да, кто-то из них, а может, и оба; им нужно собрать всего сто пятьдесят человек, чтобы успокоить и выгнать злодеев из города. Барон не верил, что городская стража причастна к нападению на его «сестрицу» и «племянника» — с городскими офицерами у него были неплохие отношения. «То Малены, их не должно быть много. Может, несколько десятков». И он снова принимается за чтение: — В общем, с божьей помощью ночью этой мы от злоде