ев отбились, все живы-здоровы, вот только мне сообщили, что Хуго Чёрный от ран к утру впал в беспамятство и помер. Пишу два письма на ваше имя, одно отправлю в Швацц, другое в Эден до востребования, вдруг вы там будете на почте и спросите. Отправил бы вам нарочного, да не знаю куда, — и дальше следовала подпись: — Графиня и граф Георг Иероним, также моя жена Клара и все мои дети молимся за вас и просим у Господа скорейшего вашего возвращения. Ваш родственник Кёршнер, — и тут же была приписка: — Уж, казалось, хватит плохих новостей, да куда же от них деться, коли они есть? Говорят, третьего дня разбойник Ульберт, тот, которого прозывают Вепрем, снова взялся за старое. Проклятый раубриттер пограбил две лодки ниже Лейденица, одну купчишки из Фринланда, вторую вашу, что везла из Амбаров железную полосу. Думаю, что фогт Фринланда Райслер снова будет вам или бургомистру писать гневные письма, а по приезду вам, дорогой родственник, придётся опять с ним разбираться. Всё выпрашивает, чтобы вы его угомонили раз и навсегда».
Но письмо было писано две недели назад, то есть… Волков от злости сжал кулаки… то есть почти сразу после его отъезда в Винцлау; и недели не прошло, как разбойники решили напасть на графиню с юным графом. Видно, ждали его отъезда.
И сразу будто всё переменилось, будто перевернулось с ног на голову. И дела маркграфини вдруг стали не так уж и важны, и потерянного серебра не жаль. Дом, юный граф… Вот что сразу обрело для него ценность. Да он и десять телег с серебром не поменял бы на своего «племянника».
«Дьявол!».
И снова в ушах у него звон повис. Снова полетели, запорхали чёрные мотыли перед глазами.
— Сеньор, ну что там он пишет-то? — не выдержал уже фон Готт. И он, и Кляйбер не отрывали взглядов от лица генерала. Видели, видели они перемену в нём.
— Пишет что? — холодно переспросил Волков, заново пробегая глазами некоторые строки. — Пишет, что мне нужно срочно возвращаться, — и, уже спрятав письмо Кёршнера под колет, собравшись с духом, добавил: — Надобно лагерь снимать. Едем к Брюнхвальду за город.
Пока они ехали, генералу пришлось объяснить своим людям, отчего случилась такая спешка: на юного графа покушались, и ему срочно нужно в Эшбахт, в Мален, хотя также им он сказал, что они покинут Швацц только на рассвете и эту ночь проведут в замке маркграфини. А вот от Брюнхвальда у него уже секретов не было, он просто дал тому прочесть письмо и ждал, когда тот дочитает его. И, сидя под тентом палатки, что еле трепыхался на лёгком летнем ветерке, полковник не спеша читал письмо, поднося его к глазам близко; это Волков уже не раз за ним замечал: видно, время своё брало, и глаза товарища уже слабли. Сам он даже не присел, стоял рядом и ничего не говорил, даже когда Карл качал головой и поднимал от удивления брови, лишь изредка выдавая короткие фразы:
— Но каковы же мерзавцы! Ишь ты, какая подлость! А Фейлинг-то, видите, оказался молодец! Ты глянь, как распалились, подлецы! Дом отважились штурмовать! А Киршнер-то молодец, тоже не лыком шит! Отбился, значит! Главное, граф… Главное, что невредим! И где же стража городская была? Не понимаю я этого. Не могли они того не знать, что дом в городе штурмуют. Да, надобно нам спешить в Мален. И, конечно, как мы убыли, так этот негодяй на реке снова за своё взялся, — и, закончив письмо, он поднял глаза на Волкова. — Значит, снимаемся завтра?
— Да… — отвечает коротко барон. — Завтра, до зари.
— Пушки думаю прямо сейчас вперёд отправить, — продолжал размышлять вслух Брюнхвальд. — Чего им тут до завтра быть? Да и обоз артиллерийский с ними. Пусть едет, всё быстрее путь до перевала пройдём.
— Да, — опять соглашается генерал. — Так будет правильно.
И тогда полковник кричит молодому своему адъютанту, который находится где-то рядом с палаткой командира:
— Ганс!
— Полковник, — почти сразу тот появляется перед командирами.
— Дорфуса, Мильке, Неймана и Хаазе ко мне, немедля, — командует Брюнхвальд.
Когда адъютант убегает искать офицеров, Волков забирает письмо у товарища и прячет его. Больше барону тут делать нечего, Карл знает, что делать, он всё сделает сам.
— Друг мой, будем молить Бога, чтобы с графиней и вашим племянником всё было в порядке.
— С ними всё должно быть в порядке, — рассуждает барон, — если сразу подлость не вышла, так потом её уже труднее довершить.
По виду Волков почти спокоен, но полковник знает, что это лишь видимость. Брюнхвальд сам разволновался, он встаёт и крепко обнимает Волкова.
— Вернёмся, всем им, негодяям… мы всем им свернём их поганые шеи, будут ещё прятаться по своим замкам, как крысы по норам, или побегут к герцогу под бок вымаливать спасения, а негодяя Вепря этого так попросту утопим… Там же на реке и утопим вместе с его ватагой.
Эти слова… простые мужские слова… пришлись Волкову по сердцу.
«И добавить нечего!».
Слова эти от друга и были ему нужны. Именно это он и хотел услышать от своего боевого товарища. Не про молитвы о здравии Брунхильды и Георга Иеронима, не соболезнования какие-то, не возмущение отсутствием городской стражи, а именно…
«… мы всем им свернём их поганые шеи!».
— Господа? — у тента палатки первым из офицеров появился капитан Мильке, он был без доспеха, одет легко, вовсе не по-военному.
— Входите, входите, капитан, — генерал надел берет, а потом протянул полковнику руку, и тот без слов пожал её.
Пока Брюнхвальд готовил отряд к маршу, генералу предстояло непростое дело. Ему нужно было распрощаться с маркграфиней, и распрощаться с нею так, чтобы женщина не обиделась на него за скорый отъезд.
Он вернулся в замок и сразу пошёл к себе, там мылся, переоделся в чистое и, не дожидаясь обеда, направился на женскую половину замка, повелев Гюнтеру собирать вещи. И тут у двери его остановил Кляйбер.
— Господин, а это куда? Прятать в сундуки? — он протянул генералу шёлк, купленный совсем недавно.
На мгновение генерал задумался, а после решил взять драгоценный отрез с собой.
Глава 18
Маркграфиня заставила его подождать, видно, одевалась, и вышла к нему в красивом бархатном платье с открытыми плечами и грудью, может быть, чуть тяжёлом для стоявшей в эти дни жары. Он нашел её возле окна; принцесса ждала, пока горничные покинут её покои, при этом была хороша, была красива той красотой, которую женщина приобретает только в период первой зрелости, как раз после тридцати лет, когда женщина уже набрала сок, как персик в конце июля. И, видя его взгляд и довольная произведённым на Волкова впечатлением, после его низкого поклона и целования руки она ещё стала хвалиться:
— Как вы и велели, дорогой барон, наконец я вытребовала к себе казначея. Был он только что у меня. Пришёл, да начал хныкать про пустую казну, но я ему сказала, что пусть изыщет мне денег. Сказала, чтобы пять тысяч нашёл, а он ответил, что ему нужно всё согласовать с канцлером, мол, без него никак. Обещал дать ответ завтра, — принцесса была довольна собой, она улыбалась, но… кажется, только тут она почувствовала что-то. Разглядела перемену в нём и сразу спросила: — Барон, случилось что?
Случилось. Он не стал ей ничего говорить, а молча достал из-под колета бумаги и протянул ей.
— Письмо? — она не сразу взяла его. — Но это же… — женщина разглядела какие-то слова, — кажется это вам, барон.
— Мне, — подтвердил он. — Читайте, Ваше Высочество.
И тогда она взяла бумаги и начала читать, небыстро и внимательно. Но, прочитав, кажется, лишь четверть исписанного листа, маркграфиня оторвалась от чтения и подняла на него глаза: — А графиня — это?‥
— Это моя сестра, — отвечал ей генерал. — А Георг Иероним — племянник мой, владелец графского титула.
— О Господи! — принцесса быстро перекрестилась и снова принялась читать. Генерал же ждал, пока она всё прочитает, а она, дочитав, снова взглянула на него: — И что же хотят те недобрые люди?
— Некоторых господ из фамилии Маленов не устраивает то, что титулом и доменными доходами ныне владеет ветвь Эшбахтов. Хотя к доходам мою сестру всё ещё не подпускают, и граф довольствуется доходом с вдовьего поместья своей матери, — отвечал ей Волков.
— Так, значит, они покушались убить мальчика? Убить вашего племянника из-за титула? Но убили какого-то человека… видимо, кого-то из ваших друзей?
Волков только кивнул ей в ответ и забрал письмо, но он не ожидал того, что произойдёт дальше. А произошло вот что: глаза маркграфини наполнились слезами, и она произнесла негромко:
— Во всяком случае, у графини фон Мален есть друзья, которые готовы за неё сражаться, которые готовы дать ей убежище… А ещё у неё есть брат, такой, как вы, —он ничего на то не ответил ей, и тогда Её Высочество, стараясь не разрыдаться и думая перевести тему, спрашивает у него, указывая на свёрток с тканью:
— А это у вас что?
Волков разворачивает тряпицу.
— Увидел чудную ткань, и сразу вспомнил прошлую ночь, что вы мне подарили, ночь была чудесна.
Она лишь коснулась шёлка рукой, а потом подняла на него глаза.
— Вы пришли прощаться, барон?
— Мне надобно быть дома, Ваше Высочество, — отвечал он, так и держа перед ней материю.
Она подняла голову, отвернулась от него, будто смотрит в окно, а сама стала платком вытирать слёзы. И чтобы как-то смягчить тяжесть этой минуты, скрасить свой отъезд, он добавляет:
— Я уеду до рассвета, а после ужина я буду у ваших дочерей, как и обещал.
А маркграфиня ничего ему не ответила, так и смотрела в окно, как будто в эти минуты не хотела его видеть, как будто он ей был неприятен, и тогда генерал, поклонившись, сделал несколько шагов назад, потом положил шёлк на комод возле стены и вышел из её покоев.
Эти вести поломали ему все планы: и планы с рыцарским достоинством для его людей, и его намерение поквитаться с купцами из Туллингена. Нет, он ничего им не простил, и Хенрик и Кропп остались не отомщены, и это… это не говоря про его серебро! Да-да… Он не забыл про своё серебро, генерал и хоть смирился с потерей денег, но вовсе не смирился с оскорблением, позорным фактом изъятия у него того серебра. Ведь как ни крути, а деньги у него просто отобрали. Встретили на дороге и отобрали. И этот факт очень его злил. Волков не показывал вида, держал в себе, но забыть про это оскорбление не мог и, ложась спать, надеялся не разбередить в себе эту рану, отодвинуть её от себя, забыть; в противном случае воспоминания об отобранном серебре рождали в нём злость, после которой о спокойном сне этой ночью можно было и не вспоминать.