— Тогда за завтраком на кухню не посылать, что ли? — с сожалением интересуется оруженосец.
— В городе купите чего-нибудь, — говорит Волков. — Зовите сюда Гюнтера, где он там?
— Одежду вам готовит, — недовольно отвечает фон Готт. И продолжает: — В городе купите… Да где там что купишь в такую рань? Едва светает, все корчмы ещё закрыты, а если и открыты, так там завтрака ждать придётся, так вы же ждать не дадите.
— Булочники уже не спят давно, купите хлеба, а колбасы и сыр у Гюнтера в дорожной корзине припасены, — закончил этот разговор Волков. — Всё, где там Гюнтер? Зовите его.
И едва солнце выглянуло из-за восточных стен города, едва городские ворота стали распахиваться, как карета генерала выехала из просыпающегося Швацца.
А отряд его уже лагерь оставил, почти все ушли по росе и прохладе.
А своего боевого товарища Волков нашёл у красивого колодца, тот собственноручно наполнял свою флягу водой. Карл, в отличие от утомлённого длинной ночью Волкова, был свеж и бодр, он, поприветствовав своего командира, который не спеша вылез из кареты, порекомендовал ему воду:
— Чистая, ледяная.
Барон, который совсем не хотел пить, лишь махнул рукой: не нужно, а потом и произнёс, оглядываясь:
— Я вижу, обоз уже ушёл.
— Мильке и Дорфус с обозом вышли ещё час назад, — доложил ему полковник Брюнхвальд. — Нейман с головной колонной только что ушёл. Мы с Вилли и его мушкетёрами пойдём налегке, скоро их догоним, а к полудню и обоз нагоним. Я послал человека узнать, далеко ли Хаазе утащил пушки, но думаю, что после полудня мы и его увидим. Если привалов делать не будем.
Да, Карла ничему учить было не нужно. Единственное, что спросил у него барон, так это про вторую карету:
— А серебро вы с Нейманом отправили?
— Нет, вон там, за орехами, карета, я подумал, что лучше серебру быть при мне, — отвечал Карл. — Так будет спокойнее, — полковник внимательно смотрит на своего товарища и видит, что тот не очень хорошо себя чувствует или утомлён. И спрашивает: — Друг мой, вы, я вижу, не в духе?
Старый офицер не стал интересоваться причинами бессонницы своего командира, Карл человек деликатный. И генерал ему за то благодарен, он говорит:
— Да, нужно поспать. Я поеду вперёд, Карл, посплю по дороге.
— Конечно, отдыхайте, друг мой, за отряд не беспокойтесь, я дотащу пушки с Божьей помощью. Спокойно езжайте домой.
Волков поблагодарил товарища, крепко пожал ему руку, сел в карету и развалился в подушках, удобно уложив ногу.
Утро начиналось тонкими дымками в низинах, повсюду, как и положено в предгорьях, лежала роса, в общем, ни жары, ни пыли, и пару часов можно ехать комфортно, пока не придет полуденный зной.
Рядом с ним стоял ларь из дорогого дерева. Он зачем-то взял его с собой, а не повелел уложить в сундук. Волков его открыл. А там на красном бархате лежала золотая цепь великолепной работы с медалью в виде герба Винцлау.
И тут генерал почувствовал себя как-то неуютно, и обычная жажда дороги, вечное его желание пройти отведённый путь как можно побыстрее в нём вдруг поутихло. И даже воспоминание о неотложных и суровых делах домашних, что ждут его непременного присутствия и решения, вдруг стали и не так уже неотложны, не так уж и остры. У него появилось ощущение, как будто что-то он сделал неправильно. А он не любил подобных ощущений. Но оно не проходило…
«Надо было всё-таки попрощаться с принцессой!».
Барон, конечно, стал себя убеждать, что Её Высочество спала, когда он уезжал. И он просто не стал её будить. Вспоминал, что они и так не расставались этой ночью. Но всё равно, мысль о маркграфине не шла у него из головы. Он думал о том, что уезжает, когда женщина нуждается в нём, а ещё думал, что её старшая дочь устаёт лишь от того, что скажет десяток слов… и что она никогда не увидит нового мужа своей матери. То есть девочка просто не доживёт до Рождества. А от подобных мыслей ему становилось кисло на душе.
Волкову показалось, что опять у него что-то кольнуло где-то слева в шее, там, возле ключицы. Он положил туда руку и стал растирать то место, продолжая думать о принцессе, при том всячески убеждая себя, что у неё всё будет хорошо. Генерал вспомнил, что матери забывают смерти своих детей, как только родят детей новых.
«И слава Богу, что так всё устроено. Выйдет замуж, а муж у неё молод, он ей проходу давать не будет, тем более что Оливия — жена весьма привлекательная, хоть и немолодая. Привлекательная и, кажется, здоровая, а раз так, она от него быстро понесёт, и ей будет не до умершей дочери».
Волков перекрестился и захлопнул ларец с цепью и стал смотреть на прекрасные виноградники и сады, что тянулись по склонам вдоль дороги. В первых розовых лучах солнца, пока на округу не навалился зной, они были прекрасны. А после начала сказываться бессонная ночь и утренняя прохлада, и, качаясь в мягкой карете, он стал понемногу дремать.
Глава 20
Проснулся он уже в полдень, от жажды; он выпил немного воды и выглянул в окошко кареты. Дорога, забитая телегами, тянулась всё вверх и вверх. Виноградники, жёлтые пятна пшеничных полей, мельницы, участки с зелёным хмелем, орех на крутых склонах. В общем, красота. Чуть поодаль за каретой едет Кляйбер.
— Хаазе с пушками был уже? — интересуется генерал.
— Час назад или около того, как миновали, — отзывается его новый оруженосец. — С ним был Мильке, а до того проехали обоз с Нейманом.
Волков снова прячется в душной тени кареты, пьёт ещё. Можно и поесть немного, сделать привал, кажется, голод в нём уже просыпался, но он решает немного подождать. После полудня начнётся самое пекло, вот тогда, чтобы не мучать лошадей, можно будет встать в тени и пообедать. Барон снова откидывается на подушки и просыпается уже в тяжёлой и пыльной духоте заканчивающегося дня, выглядывает в окошко… Он видит дорогу, забитую телегами, горы, горы повсюду…
«Вот дьявол, вечер уж близок. Проспал весь день, этой ночью точно не усну уже».
— Фон Готт, где мы? — спрашивает генерал, разглядывая окрестности.
— Встречные мужики говорят, что уже в Эден въехали. Но сдаётся мне, что до Ольдента до ночи всё-таки не успеем, — отвечал запылённый дорогой оруженосец.
Получалось, за этот день Волков проехал большую часть пути до перевала. И ближе к сумеркам генерал решает остановиться на ночлег в большом трактире, надеясь на хорошую кухню. Но его надежды не оправдались. Постояльцев всяких тут было в избытке. Всё купцы, купцы. И его людям пришлось требовать ему лучшие покои, хорошие простыни, ванну и чуть не силой заставлять лакеев таскать ему воду для мытья. После жаркого дня ванна была очень кстати, но это было единственным, что ему тут пришлось по душе. Стряпня здесь была отвратной, вино казалось разбавленным, а ещё в перинах было много голодных клопов… В общем, генерал не спал, а отдыхал в полузабытьи, дожидаясь утра, а едва оно стало приближаться, едва в трактире зашевелилась прислуга, он безжалостно будил своих невыспавшихся людей, чтобы те вставали и готовились к дороге.
Можно было сразу поехать по главной дороге на Ольдент и заночевать перед перевалом в забитых возницами и купцами трактирах. Но…
Доменный город Её Высочества, Эдденбург, на фоне гор смотрелся как место сказочное. Солнце как раз уже покатилось к западу, и посему стены его и башни, шпили и колокольни соборов и те дома, что виднелись на востоке, казались с дороги белыми, едва ли не сияющими. Волкову не было нужды заезжать в Эден. То был немалый крюк, причём ещё и в гору, но в своем послании Кёршнер сообщал, что ещё одно письмо, кроме как в Швацц, он направил на всякий случай и на императорскую почту графства Эден. И генерал решил не проезжать мимо белых башен и свернуть с главной дороги. И не пожалел.
Город был невелик, не Швацц и уж тем более не Ланн, даже Малену он уступал по простору. А так как Эдденбург стоял меж двух гор, а рассекала его небольшая, но быстрая речушка, то и улицы у него были непросты, извилисты и в некоторых местах узки, но всякому сразу бросалось в глаза, что город не беден и ухожен. Дома в нём побелены или покрашены, а крыши все под яркой, хорошей черепицей, и то было для глаз умиление. Даже на рыночной площади, и там был порядок, а ещё, переезжая один из красивых мостов через реку, фон Готт, остановившись, прочитал у моста вывеску: «Двадцать талеров штрафа, а нет, так двадцать ударов плетью всякому будет, кто вздумает бросать объедки, печную золу, или кости, или ещё какой сор по берегам и в реку. Бургомистр».
— А табличка-то на совесть сделана. На камне высечена, на века, — замечал оруженосец, и они с Кляйбером удивлялись тому.
— Двадцать монет… Однако, — качал головой кавалерист. А потом и добавлял: — Это чтобы в паводок по осени или по весне низ города не заливало.
— Да тут вообще везде чисто, — замечал фон Готт.
— Ага, как в Вильбурге.
Как в Вильбурге. Да. Генерал слушал их разговор, пока пропускали встречную телегу через мост. Слушал и смотрел на горожан. И замечал, что те люди опрятны и чисты, хоть не в бархате и не в золоте. А в первом же трактире ему — из-за чистого фартука — понравился трактирщик, который низко кланялся и говорил генералу:
— Клопов у нас нет, господин, перины прожариваем каждую неделю, а простыни стираем, а вечером у нас с гор дует ветер, и если не закрывать окон, то спать будет прохладно, и лошадкам вашим будет хорошо.
К тому же оказалось, что жена трактирщика заправляет на кухне с большим умением, и в кухонном деле она мастерица. К ужину господину и его людям повариха подала изумительных жареных перепелов с соусом из яичных желтков и горчицы, копчёное сало, печёную свиную шею, нашпигованную морковью и чесноком, свежий, чуть кисловатый крестьянский хлеб, а на десерт — персики и большие красные сливы с мёдом. А ещё из погреба им принесли холодного вина, вина отменного.
— Это наше, эденское, с наших склонов, тут ему солнца хватает с избытком, — хвалился трактирщик, когда генерал заметил ему, что вино превосходно. В общем, за такой ужин и за хорошую постель утром генерал дал трактирщику талер. На треть больше, чем тот просил. И пребывание в Эдденбурге ему понравилось. И люди, и город были очень приятны. И письмо от Кёршнера на почте дождалось его. Вот только в том письме ничего нового для себя барон не нашёл. Оно было точно таким же, слово в слово, как и то, что фон Готт получил в Швацце. А когда на заре они выезжали и генерал хвалил кухарку, так трактирщик ему на прощание и говорит: