Странное дело, но он хотел видеть сейчас их дочь, скорее, чтобы убедиться, что с нею всё в порядке, что она не больна, как дочь маркграфини Ирма Амалия. Но будить дочь и пугать Бригитт Волков не решался.
— Хорошо ли всё с нею?
— Да, вчера весела была, а к вечеру капризничать стала, потом спать ложиться не хотела, всё сказок на ночь просила, — Бригитт продолжала удивляться. — А к чему же вы всё это спрашиваете?
— Нет, ни к чему, ни к чему. Подарков вам нужно было купить… Да разве есть время… Ладно, в Вильбурге куплю, как к герцогу поеду, — Волков машет рукой, идёт и устало садится за стол. Вытягивает ногу поудобнее.
— А здоровье ваше как? — интересуется женщина. И это не простая форма вежливости. Госпожа Ланге внимательно его разглядывает и, кажется, видит то, что ей не по нраву.
— Всё в порядке, просто в пути уже почти неделю, горы, перевалы, дурные постоялые дворы… Устал, а ещё соскучился по дочери и по вам, душа моя, — он вздохнул. — Ладно, рассказывайте, что тут у вас произошло. Что с графиней, что с графом?
Волков спрашивал у неё и сам немного переживал: мало ли что могло случиться с Брунхильдой и с племянником; но вид госпожи Ланге не был печальным, не была она удручена и, кажется, не собиралась сообщать ему страшные вести. Женщина тоже присела к столу рядом с ним, потом знаком дала горничной понять: давай сюда гребень и ленты, и пока та несла ей нужное, Бригитт, прибирая свои роскошные пряди цвета меди рукой, сразу начала:
— Переполох был в графстве большой. Только и разговоров о том было, даже грузчики на пирсах, и те про то судачили. У служанки жених на пирсах работает, так она рассказывала, что все о том лишь и говорят, что графа злодеи пытались лишить жизни, а ещё говорили, что вы вернётесь и будет в Малене большая резня. Но я про то всё знаю лишь понаслышке, с чужих слов… — тут она сделала знак руками: с меня за сплетни не спрашивайте. И так как генерал и не спрашивал, госпожа Ланге вдруг и продолжает: — А сама графиня при встрече рассказать о том случае не пожелала. Оно и понятно… Ужас-то какой! Чуть сына на её глазах не зарезали, — женщина крестится, — я бы и сама вспоминать такое не захотела.
— Так вы её видели? — спрашивает Волков. — Была у вас графиня?
И тут Бригитт и говорит ему:
— Недели полторы как сестрица ваша, графиня, и молодой граф проезжали мимо, заезжали ко мне, обедали, — она покачала головой в восхищении, — граф чудо как умён, прелестнейший мальчик. Вот, значит, отобедали у меня, а потом переправились на ту сторону, уехали в Лейдениц. При ней были солдаты, кавалеристы. Она сказывала, что полковник Рене распорядился им с нею быть.
— Что? — едва не воскликнул генерал. — Как в Лейдениц? Зачем?
— Ну, — служанка как раз завязывала волосы госпоже лентой, и та не могла смотреть на своего мужчину, и он видел её красивый профиль. — Графиня обмолвилась, что едет в Ланн, говорила, что племянница ваша ей писала, будто сам архиепископ Ланна обещал на просьбу её дать графине у себя в землях безопасное пристанище и просит графиню быть к нему вместе с графом.
— Пристанище? — это всё, что мог спросить генерал, сердце его едва не остановилось в этот момент. — Архиепископ просил Брунхильду быть к нему в Ланн?
— Да, — уверенно подтвердила Бригитт, чуть повернув голову, когда горничная надевала ей чепец, — она мне говорила, дескать, от Агнес Фолькоф пришло ей письмо, в котором ваша племянница так и сказала: мол, дело решённое, архиепископ передал ей послание, писал, что гарантирует графу и графине безопасность в своих уделах, — и тут госпожа Ланге ещё вспомнила: — Кажется, она сказала, что архиепископ ей обещал ещё и пансион.
— Господи Исусе! — почти прошептал Волков. Он после нападения злодеев на графа думал, что ничего уже хуже и приключиться не может, так нет, Господь словно смеялся над ним и улыбаясь говорил: может, ещё как может. И барон говорит негромко: — Да что же она вытворяет?!
Брунхильда этим своим отъездом в Ланн просто перечеркнула все его замыслы. Ещё недавно он думал, что поедет в Вильбург жаловаться на семейку Маленов и требовать отмщения, и при том будет выставлять себя, Брунхильду и графа Георга Иеронима, то есть семейство Эшбахт, претерпевшими бесчинства, и герцогу тогда трудно было бы не встать на его сторону… А теперь что? Теперь эта дура деревенская вместе с сыном сбежала в Ланн к извечным соперникам герцогов Ребенрее. Распря между Ланном и Вильбургом была древней, Малены всё никак не могли смириться с потерей Фринланда, что произошла лет сто назад, а попы из Ланна всё причитали насчёт Эшбахта, считая его своим, тем более они вспоминали про него сейчас, когда Эшбахт благодаря Волкову расцветал буквально на глазах, становясь важнейшим торговым местом в верховьях Марты.
«Если герцог узнает, что его бывшая фаворитка и, по сути, его родственница, да ещё с наследником титула Маленов, просила и получила убежище в Ланне, с ним падучая приключится. Это же какое для него будет оскорбление! — Волков от этой мысли только головой качает. — Господи, да отчего же всё не так, как надо бы. И потом, настроения курфюрста будут отражаться на мне. Уж этот злопамятный мерзавец ничего просто так не спускает. До неё у него в Ланне руки не дотянутся, так он на мне отыграется, не иначе».
— Господин мой, — Бригитт своими зелёными глазами заглядывает ему в глаза. — Что с вами? — и, видя его рассеянный взор, она машет слугам рукой: уходите, уходите. И как те скрываются, она приподнимается со стула, обнимает его и целует. — Господин мой, скажите же, что случилось? Что?
Но он ничего ей не говорит и думает о том, что случилось и как всё это может для него обернуться. Да ещё недобрыми словами вспоминает про себя свою «сестрицу». А Бригитт тогда и говорит ему ласково:
— Господин мой, ну хотите, я вас порадую?
— Порадуете? — не верит Волков. — Чем же?
— Пойдёмте, — она берёт его за руку и тянет к себе, хоть он и не торопится поддаться ей. — Ну, вставайте, вставайте же, покажу вам кое-что, то, что радовало вас всегда.
Он встаёт и скорее машинально, чем осознанно, хватает её через одежды за лобок снизу.
— Это, что ли, покажете?
— Ой! — она взвизгивает и смеётся. — Это покажу после, если захотите, а сейчас я покажу вам то, что вы любите ещё больше.
— Ещё больше? — удивляется генерал.
А Бригитт тащит его из столовой, на ходу доставая из одежд большую связку ключей, а ещё забирая с комода лампу, и торопит его:
— Идёмте, идёмте…
Они прошли одну комнату, и госпожа Ланге останавливается возле крепкой, оббитой железом двери с тяжёлыми замками. Тут она протягивает ему лампу:
— Держите.
И когда он берёт лампу, Бригитт проворно разбирается с замками.
— Заходите, мой господин.
Он заходит за ней в кладовую и видит, как его женщина уже наклонилась над огромным сундуком, несомненно очень тяжёлым, и раскрывает висящий на нём замок. И как замок был побеждён, Бригитт не без труда поднимает большую крышку сундука.
— Вот, любуйтесь!
Она улыбается.
Глава 21
Генерал видит холщовые мешки. В таких же мешках он получал серебро от епископа Малена, когда просил у того в долг. Волков берёт один из мешков — да, по весу пятьсот монет, не меньше.
— Отец Бартоломей выдал деньги на храм? — догадывается он.
— Двадцать шесть тысяч шестьсот талеров, — отвечает Бригитт, — устала пересчитывать. Полдня сидела с его казначеем, — она стала вспоминать. — Послезавтра… да, в пятницу сюда явится архитектор из Малена и с ним два монаха, поедем место смотреть под храм. Вы же хотели у вашего нового замка новую церковь построить?
— Да, там и хотел, а то мужикам оттуда до Эшбахта… — Волков кидает мешок обратно в сундук.
— Ходить далеко, — заканчивает госпожа Ланге. Тут она замечает, что её новость и деньги от епископа её мужчину совсем не порадовали. Бригитт обнимает его. — Господин мой, что же вы печальны? Даже деньги на новую церковь вас не порадовали. Может быть, отдохнуть хотите, — она проводит рукой по его лицу. — Вы вправду бледны, господин мой, может, в постель ляжете? И я с вами лягу. А встанете, так уже и обед поспеет, — а сама, пока говорит, захлопывает дверцу сундука и вешает на него замок.
Но вместо ответа он у неё вдруг спрашивает:
— Так почему графиня бежала в Ланн? Почему не остались в Эшбахте? Она вам о том сказывала?
Бригитт уже закончила с сундуком, и они вышли из кладовой; и здесь, на свету, генерал увидел, как изменилось её лицо. Эту её гримасу высокомерия и презрения он хорошо знал, именно с этим выражением лица госпожа Ланге говорила о бывшей своей товарке, о его жене. И теперь она ему и говорит:
— Графиня мне про то не сказывала. Так вы уж сами подумайте, почему это она в Эшбахте жить не захотела, — и пока он ничего не успел сказать, женщина снова становится мягкой. — Ну так что, поспите у меня? Я сапоги с вас сниму, воду прикажу греть…
— Нет, — отвечает генерал. Он плохо и мало спал и в другом случае уж не отказался бы от ванны, но все эти удовольствия были сейчас некстати, — не сегодня, ехать нужно, дел много.
Карл Георг Фолькоф, барон фон Рабенбург, с палкой в руках и без башмаков прогуливающийся на дворе и, кажется, охотящийся на кур, увидав отца, вылезающего из кареты, вовсе не кинулся к нему в объятия, как должно любящему ребёнку неполных семи лет, и не подошёл с поклоном, как должно юному и воспитанному барону, а выпучил глаза от испуга или возбуждения и побежал в дом с криком:
— Матушка! Матушка! Батюшка наконец явились!
«Кто его так воспитывает?».
Горластый, бестолковый, неотёсанный. Совсем другой ребёнок, нежели его «троюродный брат» граф Мален, которым совсем недавно восхищалась госпожа Ланге. Волков вздохнул и пошёл за ним следом.
Ну а в доме шум, слуг много, все засуетились, как господин явился на пороге. Солнце лишь начало свой бег по небосклону, а в покоях уже духота. Мать Амалия, располневшая за последние годы монахиня-приживалка, увидев Волкова, сделала гримасу, дескать, рада ему, поклонилась, перекрестила его и начала читать молитву. Барон кивнул ей и прошёл в столовую, самую большую из своих комнат, бросил берет и перчатки на стол, отстегнул меч, который тут же забрал у него фон Готт, и уселся в своё кресло, стал расстёгивать светлый дорожный дублет. Мария, что из стряпух уже доросла до ключницы, — она после замужества и материнства раздоб