о оруженосца, — и сказала:
— Супруг мой, доктор Брандт пожаловал, уже на дворе, с фон Готтом разговаривает, примете его?
Генерал ждал Ипполита ещё к обеду и, признаться, был удивлён, что тот пренебрёг его приглашением, и посему, собирая бумаги и письма, он ответил жене:
— Конечно.
Никто бы не узнал в молодом докторе юного монаха. Когда-то тонкая шея брата Ипполита торчала из грубой сутаны. А теперь он был одет в атласный синий дублет с красивым шитым воротом до подбородка, синие панталоны до колен и, на вкус Волкова, немного «кричащие», слишком уж красные чулки. Шапочка чёрного бархата с фазаньим пером, такие же перчатки, хороший кинжал на поясе — в общем, если бы не чулки, генерал счёл бы его костюм приличным. Впрочем, молодость любит излишнюю яркость.
«Сколько ему, двадцать два, двадцать три? Ну, не больше двадцати четырёх. Чего же от него хотеть? Для его лет одет со вкусом, уж не фон Готт, всегда в чёрном, и не фон Флюген, который вечно был одет как попугай, царствие ему небесное. И имя выбрал себе хорошее, Брандт, и не поймёшь сразу, из какого он сословия. Сразу видно — образованный человек: простой, а выглядит и держит себя как представитель хорошей семьи, как третий сын в роду, который выбрал себе не путь воина, а путь учёного человека, чиновника».
— Я ездил по больным, а приехал, так супруга мне говорит, что от вас человек был, — Ипполит рад видеть генерала, ведь как ни крути, а с ним его связывают многие лета. Они оба любят книги, на том и сдружились ещё с Рютте.
Слуги принесли для него стакан и блюдо с сырами, мёдом и резаными фруктами, Волков сам наливает ему вина, и доктор, взяв, поднимает стакан:
— За вас, господин барон.
— Да, за меня, — соглашается генерал и тоже берёт свой стакан.
Они выпили, и Ипполит пересел на самый краешек стула, чтобы быть поближе к генералу, начал разглядывать его, а сам при том говорит:
— Война ваша была удачна, насколько я слышал.
— Милостью божьей, свершилась, — отвечает генерал. — Сложилось всё не так хорошо, как хотелось бы, но главное я сделал, герцог должен быть доволен.
А доктор уже берёт его запястье, заглядывает в глаза.
— Похудели вы, и бледны, от солнца прячетесь?
— Да уж, прячусь, — невесело отвечает барон.
— Ран не было на сей раз?
— Ткнули раз под панцирь алебардой, — вспоминает генерал, — побаливает ещё, когда оборачиваюсь.
— Показывайте, — почти требует Ипполит. — Или пойдём в спальню?
Но генералу жарко, лень ему тащиться по лестницам вверх.
— Тут покажу, — он встаёт и задирает рубаху.
Жена подходит ближе, ей всё интересно; оба сына в конце стола, не слушая учителя, смотрят на отца: что там у него? А доктор разглядывает уже почти сошедший кровоподтёк и, аккуратно трогая его пальцами, говорит:
— Беспокоит?
— Уже нет, только когда поворачиваюсь назад.
— Ну и слава Богу, — говорит Ипполит.
— Батюшка бился с колунами! — заявляет молодой барон учителю.
— Ваш батюшка — редкий храбрец, — отвечает ему тот и подсовывает мальчику небольшую доску с воском и медный стилус, — держите; и вы будете таким же, когда начнёте учить воинское дело, а пока, барон, вы должны вычесть семнадцать из тридцати семи. Ну держите же… И смотрите, ваш младший брат вас опережает… Он уже считает.
А тем временем доктор Брандт и говорит барону:
— Но ваш вид мне всё равно не нравится… Говорите… Нога болит снова, или, может быть, плечо?
Волков глядит на жену, что стоит совсем недалеко и, конечно же, не стесняется слушать их разговор, и ему это не по душе.
— Душа моя, мне нужно поговорить с доктором.
— Так и говорите, что вам я? Я тоже хочу знать о здравии моего супруга. Отчего же мне нельзя о том знать? — заявляет баронесса и добавляет едва не с обидой: — Чай, не чужая я вам. Отчего вы меня гоните?
Но Волкову очень не хочется, чтобы кто-то лишний, даже жена, знал о его хвори, и он настаивает:
— Баронесса, прошу вас.
После этого она дёргает зло головой, как будто молодая кобылица взбрыкивает, и отходит. Но не уходит, а садится за стол невдалеке от детей. И лишь после этого барон тихо говорит Ипполиту:
— Опять колет под ключицей.
— И в руку отдаёт? — сразу догадывается тот.
Волков молча кивает: отдаёт. И начинает рассказывать:
— Приключился нехороший случай, очень я обозлился, а тут ещё жара стояла… Так прихватило, что в глазах потемнело. Боялся упасть на глазах у людей своих. Воздуху не хватало, всё перед глазами плавало… Как не упал тогда, сам не понимаю… И тогда начало под ключицею ныть и ещё отдавать в руку.
Он рассказывает, а по лицу доктора видит, что этот рассказ тому не нравится, очень не нравится. И тогда Ипполит берёт его левую руку, держит выше запястья, мнёт её и спрашивает:
— Боль от ключицы до локтя доходила?
— До пальца безымянного. Как в прошлый раз.
— Очень плохо это, — наконец выпуская руку, произносит Ипполит, — а в груди не болело? — он прикасается к левой части груди генерала. — Вот тут?
— Болело, — вспоминает тот, — но не сильно, вернее, и не боль то была, а тяжесть, жарко было, каждый вдох делал с усилием.
— На грудную жабу похоже очень, но у жабы в руку боль не отдаёт, — как бы вслух размышляет молодой доктор. — Будем тогда лечить вас, как в пришлый раз; я как раз наварил настоек, в прошлый раз помогали сердечные настойки… Я сейчас как раз лечу двоих таких больных, теперь вы третий… Лекарства у меня готовы. Сегодня же пришлю вам настойки пустырника, они хорошо сделаны, по десять капель три раза в день, ещё настоявшейся воды сарацинской с боярышником, её по стакану два раза в день, ещё капли из шиповника, это тоже три раза в день, а ещё…
— Уж больно много всего, — замечает генерал. И вспоминает: — Да, капли для сна дай, спать не могу последнее время.
— Дам, есть у меня, — говорит Ипполит мимолётом и продолжает: — Ещё немного; есть у меня желтушник, вот как раз очень хорошее средство от болей в груди и болей в сердце. Его обязательно пить по полстакана хотя бы два раза в день, как проснулись и за час перед сном.
— Ты всё это запиши, я не запомню, — Волков кивает на письменный прибор и бумагу.
— Запишу, — обещает Ипполит и продолжает: — А ещё лежать я вам не советую, двигаться нужно. Нечего в духоте лежать. Ходить надо.
— Ходить? — недоумевает Волков.
— Нет-нет, вам, конечно, ездить верхом, — поправляется Ипполит. — Но не быстро и не по жаре. Вставайте утром, пока роса, и до реки и обратно. А ещё начинайте есть, похудели вы, я вижу.
Он при этом уже пишет что-то на бумаге. Макает перо в чернильницу быстро, а ни капли чернил на бумагу не падает; что тут говорить, из всех знакомцев Волкова он самый грамотный. Он и епископ Малена. Впрочем, чему тут удивляться, оба из монахов. А тут к ним и Гюнтер подошёл, и Ипполит стал объяснять слуге, что и когда давать господину и когда будить его на прогулки. Баронесса, хоть и сидела не рядом, но также старалась следить за общим разговором. И потом даже пересела поближе.
Да, всё, что касалось боли под ключицей, Волкова волновало, конечно, но было ещё одно дело, которое не давало ему покоя. Но сразу говорить о нём он не хотел, тем более что жена так и крутилась возле. И он начал издалека:
— Жена твоя как?
— Слава Богу, здорова, — отвечает Ипполит. — Она вся в хлопотах, я же по больным целыми днями, а она смотрит, как дом наш достраивают. Мастера изводит вопросами, — доктор смеётся. — Как возвращаюсь, так всё мне рассказывает, что и как плохо сделали.
Волков не перестаёт удивляться тому, какую жену себе выбрал этот человек. Известный на всю округу, несмотря на свою молодость, врач, а супруга его была неказиста. И она не была привлекательна той полнотой, какой бывают хороши не худые женщины, жена его была телом рыхла, летом обычно мучалась от жары. Лицом также далеко не красавица. Кажется, и капризна…
И ладно бы он взял её из богатой семьи… Нет, отец его жены был тележником, да, может, и не бедным, но и не тем отцом, что мог дать за дочерью приданого хоть пару тысяч монет или кусочек землицы какой-никакой. Нет. Генерал так и не мог понять, почему Ипполит, сам человек довольно красивый, выбрал такую жену. Он бы на такую не покусился. Разве что если бы другие жёны вдруг стали для него недоступны. Разве что так.
«Ну, любовь зла, пусть живёт, раз выбрал…».
— Так дом ещё не достроили? — уточняет Волков. Перед отъездом он проезжал мимо той стройки, и казалось ему, что дело завершено.
— Достроили, достроили, — кивает доктор. — Но я просил пол переделать в большой комнате, жене не понравился, говорила, что доски кривые, — он смеётся, — упасть боялась. Так я на той неделе уже ездил мебель заказывал.
Волков знал, что на дом Ипполит тоже занимал немного денег, и поэтому уточнил:
— Опять в долг брал?
— Опять, но те долги мне по силам, по силам, — уверенно отвечает доктор Брандт. — Уж больно хочется побыстрее в дом переехать.
— Карету с лошадьми в долг брал — расплатился?
— Расплатился давно уже. Она уже и окупилась, я же на ней в город езжу, — отвечает Ипполит. — К пациентам.
Тут генерал вспомнил, что врачеватели из Малена собирались на совет и звали туда доктора Брандта, говорят, что при том посмеивались. Опрашивали его. И с удовольствием узнав, что у него нет диплома, и что он не знает, как лечить, к примеру, разлитие чёрной желчи в организме, и что он вылечивает людей на монашеский манер, то есть простонародными способами и травами заявили, что принять его в цех городских докторов не могут, но учитывая его немалый опыт и то, что своё обучение он проходил в известном монастыре, и что Ипполит является доктором такого влиятельного человека, как господин Эшбахт, предложили ему пойти к кому-то из местных эскулапов в ученики или стать простым хирургом, но в любом случае заплатить маленскому цеху целителей взнос в шесть сотен талеров единовременно и потом ещё платить ежегодные членские взносы. В противном случае цех запрещал ему открывать практику в городе. Впрочем, запретить ему лечить людей по вызовам местные эскулапы не решались. Одно дело не давать разрешение для приёма больных в городе, и совсем другое дело — если Ипполита вызывало к себе семейство Кёршнеров или ещё какая-нибудь фамилия городских нобилей. В общем, несмотря на холодную встречу местных врачей, рекомендации генерала дали хорошие связи Ипполиту, он явно не бедствовал, но тем не менее…