«Утром только приехал, дело до ужина ещё не дошло, а она уже успела и порыдать, и гадостей мне высказать. Ну что это за дурная жена такая, и дня не прошло с приезда, как опостылела!».
Но тут генерал подумал, что ещё немного общения с женой, и ему уже сейчас понадобятся всякие капли и настойки от Ипполита, ибо у него вот-вот может начать колоть под ключицей; и посему он нашёл в себе силы, чтобы ничего ей не ответить, а снова приняться за письмо. Эти два письма для Ипполита нужно было написать ему непременно сегодня, потому что ещё до рассвета он собирался ехать в Мален. Одно письмо он написал обер-егермейстеру Виторио Гуаско ди Сальвези. Письмо писалось в тоне сугубо дружеском, в том письме Волков вспомнил про лучшие конюшни и псарни, что он когда-либо видел, а потом просил у Гуаско содействия, чтобы тот помог, в случае чинимых недругами препон, его учёному человеку добраться до маркграфини. Второе же письмо по тону было совсем иным, тут в словах был весь должный политес соблюдён, и намёка на какие-то фривольности в нём не было. В нём генерал уверял маркграфиню, что Ипполит Брандт, хоть и не имеет диплома врача, хоть и молод необыкновенно, но прошёл с ним все его войны и от многих хворей многих людей излечил или же хвори те заметно облегчил, что знания свои с младых ногтей получал молодой лекарь при славном монастыре, при славных своими умениями монахах. И что он, Волков, надеется, что лекарь Брандт хоть на толику, но страданья благородной девы поуменьшит. Также в своём письме, в самом конце, он спрашивал у маркграфини, надобны ли ей при дворе честные люди, которым она сможет доверять. И если надобны, то пусть она о том скажет Брандту, он по приезду барону всё передаст.
После генерал велел принести себе шкатулку с деньгами, подумал и отсчитал нужную сумму.
Уже дело шло к ужину, а он только закончил с письмами. От чернил пальцы грязны, как у школяра. Но и это было ещё не всё; пока слуги начали накрывать стол к ужину, он звал к себе Кляйбера. И как тот явился, сказал ему:
— Лекаря нашего я посылаю в Швацц. Езжай с ним. Ты дорогу уже знаешь, так что быстро поедете.
— Опять?! — едва не возмутился бывший кавалерист.
— Пятнадцать талеров и найди с собой второго, найди человека хорошего, ему обещай десять. За две недели деньги неплохие.
— Деньги-то неплохие, — соглашался Кляйбер, — так я жену даже и не рассмотрел, как приехал. Детей опять же…
— Так рассматривай жену, у тебя ночь впереди, потом ещё день и половина ночи, а уже послезавтра на заре будь на переправе с Брандтом. Кстати, он с женой будет, относись к ним с уважением, — Волков протянул письма и кошель, — здесь и твои, и его деньги. Доброй дороги вам.
Глава 28
Он в прошлую ночь, как обычно, мало спал, а потом весь день пил вино за обедом с офицерами, и после, пока разбирался с письмами, от жары пил, хоть и разбавленное, и за ужином ещё выпил; и едва поужинал, почувствовал такое приятное, редкое для него ощущение наплывающего сна. Волков даже зевнул пару раз. И немудрено, день у него выдался такой насыщенный на встречи и разговоры всякие. Ему бы сразу пойти и лечь, и поспать с удовольствием, не замечая жары, что набрал дом за горячий летний день. Но отец должен держать своё слово перед сыновьями, ежели желает прививать им честь с детства. Мужчина сказал — мужчина сделал. А не объяснять своим детям: простите, чада мои, но папаша ваш утомился и выпил лишнего, а потому он идёт спать, а рассказ про колдунов, про замки, про принцесс и подвиги… это как-нибудь в следующий раз. Тем более что сыновья ждали его рассказа весь день, особенно Хайнц. В общем, отец сел рассказывать сыновьям свою историю, и так хороша, так красочна она была, что молодой барон в один напряжённый момент вскочил и вскричал:
«Я сейчас!».
И убежал в детскую; и тут же вернулся оттуда с деревянным мечом и стал «помогать» отцу рубить воображаемую стражу колдунов, считая себя, кажется, храбрым оруженосцем барона.
Конечно же, и баронесса слушала рассказ мужа, слушала не менее внимательно, чем сыновья, да и монахиня присела невдалеке, а дальше, как рассказ дошёл до того места, когда Волков с маркграфиней, оруженосцами и последним из кавалеристов заперлись в башне, так и Мария вышла с кухни и стала за креслом господина, а после и другие слуги: сенные девки, и горничные, и скотник, и конюх были в столовой, и Волков никого не гнал, хотя от собравшихся людей стало в помещении душно. Но он, попивая уже согревшееся вино, рассказал историю до конца. До самого того места, как к замку подошёл отряд капитана Неймана. Когда он закончил, на улицы уже спускался вечер. Волков хотел спать, но оба сына его лезли к отцу обниматься, а среднего мать Амалия так вообще едва смогла от него оторвать, чтобы вести его мыться перед сном. Мальчишка цеплялся за отца и просил рассказать другие страшные и интересные истории. И не хотел уходить, пока Волков не пообещал ему рассказать что-нибудь при случае.
Вот так он и провёл один день после приезда, можно считать, что отдохнул от дороги.
И спал он в эту ночь отлично, но недолго, так как ещё за час до рассвета в спальню постучался Гюнтер и сообщил, что пора вставать, так как пришёл ротмистр Рудеман с людьми; также Гюнтер спросил, пора ли поднимать слуг готовить завтрак или завтракать господин собирается вчерашним холодным, и пора ли запрягать лошадей. А ещё слуга сказал, что принёс чистую одежду.
— Вы. что же, едете куда-то? — сонно вопрошала баронесса.
— Да, еду, — отвечал ей генерал, вставая с постели и зажигая свечу.
После он впустил Гюнтера, который принёс таз, в нём был кувшин с водою, а через локоть слуги висела чистая одежда господина.
— С солдатами? — не отстаёт от него супруга. В голосе жены слышится всё тот же бесконечный её упрёк в форме бабьего нытья.
— Я еду в Мален, это для охраны.
— Опять войну затеваете, — бубнит она, — всё не успокоитесь, всё воюете и воюете, всех вокруг войнами своими уже извели, и сами извелись, а всё никак не остановитесь.
Волков уже не может слышать её, он делает знак слуге и произносит:
— Забирай всё, пошли вниз.
— А хороший муж остался бы при жене, — баронесса уже окончательно проснулась, и в её голосе слышится раздражение, — остался бы при детях, а вы всё убегаете из дома. Словно дом для вас тюрьма.
Волков остановился в дверях, спрашивает устало:
— Сколько лет вы повторяете это? Не надоело вам? Может, довольно уже глупость эту говорить? — И, не ожидая от неё ответа, выходит.
— А вам уже довольно бегать от жены! — кричит она ему вслед, и барон слышит, как жена вскакивает с постели.
Он умывается, а Гюнтер готовит ему лечебное питьё, которое вчера вечером мальчишка-посыльный принёс от доктора Брандта. Тут несколько фляг и бутылочек.
— Ишь, сколько всего, — замечает генерал.
— Надобно употребить, раз доктор велел, — назидательно замечает Гюнтер, подавая ему первый стакан, — потом ещё капли желтушника размешаю после еды.
— Надобно, надобно, — соглашается Волков, беря стакан и выпивая настой шиповника. Он собирается лечиться как следует. Во-первых, генерал до сих пор помнил то ощущение, что испытал он в Цирльской долине, когда ему стало так душно, так сдавило грудь, что он не мог вздохнуть без темноты в глазах. И барон очень не хотел, чтобы этакое повторилось. А во-вторых, уж очень не хотел он умереть, не достроив замок для молодого графа, не вырастив его до той поры, пока он сам сможет за себя постоять. Посему, едва закончив с умыванием, генерал безропотно принимал от слуги стаканы с лечебными зельями, которые надобно принять до еды.
А тут и Мария уже встала, конюх уже выводил лошадей во двор, горничные несли на стол остатки вчерашних обедов и ужинов. В общем, как и положено всякому деревенскому дому, жилище барона оживало, хоть рассвет даже не начинал загораться. Вышла и ещё помятая со сна баронесса. Хоть и была она всё ещё не в духе, но к мужу стала проявлять внимание, руководила девками, что подавали ему на стол завтрак.
И ещё до рассвета Волков дом покинул, прихватив с собой одну ценную вещицу. Одну из двух, что у него были.
Фон Готту, как и обещал, дал отдых, Кляйбер же собирался снова в Швацц, поэтому за оруженосцев были ему два старых сержанта и Гюнтер. И слугу он допустил к себе в карету, а как сели, так и сказал ему:
— Ты помощника себе найди.
— Да, — согласился слуга. — Я и сам справлюсь, но лучше, чтобы был какой. Сколько предлагать жалования?
— Шесть талеров, — отвечал ему генерал.
— О, шесть талеров, — удивился Гюнтер.
И, понимая это его удивление, Волков и говорит ему:
— Ты отныне будешь получать двенадцать.
Это слуге понравилось. Он изумлённо взглянул на господина:
— Двенадцать?
— Да, — коротко ответил генерал. — Ты заслуживаешь этой платы. А помощника найди молодого, вида чтобы был благообразного и чтобы был неглуп, расторопен, пусть будет грамотен.
— За шесть талеров, думаю, желающих будет предостаточно, — он чуть подумал и добавил: — Спасибо вам за вашу доброту, господин.
Да, за доброту, да. Господа к расторопным и преданным слугам своим просто обязаны быть добры, особенно в неспокойные времена, когда враги тех господ не останавливаются ни перед чем и на всякое способны. И в эти времена господа обязаны быть добры, особенно к тем слугам, что смешивают господам разные капли перед завтраком.
Ехали они быстро, особенно ту часть утра, когда дорога была ещё не сильно забита телегами, идущими в Эшбахт и обратно; за то время успели пройти большую часть пути, и в Мален въехали, когда ещё не во всех храмах закончились утренние службы. Над городом ещё стоял колокольный звон. Утро, солнце уже поднялось, но жара ещё не настала. Колокольный звон, знакомый город, в котором у него есть друзья. Казалось бы, хорошо должно быть барону в Малене. Радоваться ему должен. Но… нет, нехорошо. Правильно жена говорила, ехал сюда, как на войну. Вот только не он её затевал. Не он, а родственнички его собственной, Богом данной жены. И ехал генерал сюда решать те же задачи, что решал он на всякой своей войне. Разведка, оборона, концентрация сил, ответ на удар. Всё как на войне, всё как на войне. За пропущенным ударом последует новый. И следующий, и ещё удар… И так пока не обессилеешь и не свалишься от бесконечного избиения. И с чего же ему любить Мален? С чего радоваться этому неприветливому, огороженному старой городской стеной поселению?