— Вы стали бледны необыкновенно, — она пересаживается к нему и берёт его руку.
Он всё ещё чувствовал в руке остатки боли, которая теперь напоминала скорее слабость. В его ушах всё ещё стоял шум, вот и бледность она заметила; генерал вдыхает воздух на всю полноту лёгких, думая, что от этого ему станет полегче, и потом говорит:
— Всё это проклятая жара, мне нужно отдохнуть.
— Так всё, день к концу пошёл, сейчас полегче станет уже, потерпите, барон, — обещала ему принцесса, и в её голосе было столько участия, что в любом другом случае он бы порадовался, но сейчас ему было не до того: в карете было душно, а в ушах своих он всё ещё слышал стук своего сердца.
Глава 3
— Давайте, ребята, ещё немного, и будет привал, — зычно подгонял солдат Дорфус, но, чуть отлетев подальше, его голос теряется в душном мареве и звоне цикад.
Пыль, сумерки, усталость от жары и тяжёлого дня — всё сложилось в одно. Люди и лошади еле тащатся. И, конечно же, засветло до Цирля они не успели. Подходили к городу уже в темноте. Посады и пригородные деревеньки ещё не спали, люди выходили смотреть на отряд, что идёт к городу.
Волков успел поспать в карете, в жаре… Впрочем, к ночи жара отступила, и стало хорошо, и ему полегчало. Под ключицей ещё покалывало, но шума в ушах уже не было, сердце не колотилось. Принцесса была с ним рядом, сидела в темноте кареты и, когда он проснулся, держала его за руку. От жары её рука стала влажной. И тут генерал подумал с некоторым сожалением, что уж больно она ласкова.
«Кажется, она привязалась. Не на шутку. Видно, при прощании рыдать будет».
А маркграфиня и говорит ему:
— Цирль, подъезжаем уже.
Волков, чуть сжав её пальцы, выглядывает в окно кареты и тут же различает фигуру на коне рядом.
— Кто это? Фон Готт, вы?
— Кляйбер, господин генерал, — отвечает новоиспечённый сержант, — фон Готт уморился, пошёл спать в телегу, к сапёрам.
— Подъезжаем, кажется?
— Точно так, господин генерал, Мильке уже уехал вперёд искать место под лагерь, полковник Брюнхвальд хочет возле города где-нибудь встать.
Вот только ждать до утра, чтобы найти лекаря для Хенрика, он не мог, да и принцессе снова спать в карете было бы глупо, имей они под боком целый город, который, кажется, принадлежал ей. И когда они подъехали к Цирлю, он вышел и потребовал к себе начальника стражи. А тот со сна, что ли, никак не мог понять — или не хотел верить, — что в темноте у ворот ждёт, пока ей их откроют, сама маркграфиня Винцлау. В общем, ничего он сам не решил и послал за наместником Генкелем. Тот явился весьма споро, хоть был уже не так и молод, оказался боек и смышлён, выйдя сам из малых ворот в башне, узнал принцессу и сразу велел впустить её. Её, Волкова, раненого Хенрика и небольшой отряд с ними; сам же при этом проявлял рвение и, так же, как и консул Туллингена, говорил ей: «Конечно, инхаберин. Разумеется, инхаберин».
Сам Генкель дал провожатого к лучшему местному доктору. Волков, почувствовав себя ночью получше, решил лично проводить своего оруженосца к врачу, тем более что после сна вечером в карете спать он вообще не хотел. И правильно сделал, что поехал.
Врач Голеб был крупным пожилым человеком лет сорока пяти, вышел он к больному со своим ассистентом, который, судя по всему, был его сыном. Они внимательно осмотрели руку оруженосца, и старший сказал:
— Некроз. Мертвечина тронула руку вашего человека. Ничего тут уже не сделать. Надобно резать до локтя.
— До локтя? Не слишком ли? — не согласился с ним генерал. Нет, он не претендовал на знание медицины, но повидал за свою жизнь немало всяких ран и на своих товарищах, да и на себе тоже. — Может, сохраните побольше? Заплачу столько, сколько скажете.
Он увидал благодарность в глазах оруженосца. Ну, хоть что-то, до этого молодой человек почти не проявлял никаких эмоций.
— Дело не в деньгах и не в моих или ваших желаниях, господин барон, — качал головой врач. — Некрозы. Они могут и дальше пойти по жилам и мускулам. Их нужно отсечь все, — он провёл железной палочкой черту на руке Хенрика. — Боюсь я, — сомневался доктор и качал головой. Но потом всё-таки согласился. — Попробую, но хочу вас предупредить: лучше всё-таки резать больше, так надёжнее.
Они договорились, что Хенрик останется у врача до утра. Волков оставил там же и Кляйбера с пятью талерами для врача, дал ему наставления, а сам вернулся в дом наместника.
Когда слезал с коня, то увидал во дворе дома молодую женщину с лампой и корзиной грязного белья. Она была высока и хорошо сложена.
— Подожди, — остановил её генерал. — Ты кто такая?
— Я Магдалена Кублингер, — отвечала девица, немного перепугавшись. — Меня срочно позвали в дом господина наместника, велели постирать бельё для какой-то дамы, — она показала ему корзину. — Вот. Чтобы до утра всё было выстирано.
— Ты замужем? — спрашивает Волков.
Тут девица испугалась ещё больше, она переводила взгляд с этого мрачного господина на его опасных спутников в доспехе и наконец стала отвечать.
— Нет, добрый господин, я не замужем, но я из приличной семьи, мой папаша человек строгих правил, и мы ходим к причастию каждую неделю, — зачем-то сообщила девица.
— Не замужем, это хорошо, — говорит барон. — Ты мне будешь нужна, пойдём со мной.
— Ох, господин… — Магдалена едва не начала плакать. — Я не по этому делу, я могу постирать вам что-нибудь.
— Глупая, — строго произнес генерал. — Ты нужна знатной даме, у неё нет служанки, а ты получишь талер за ночь и утро.
— Талер? Я нужна даме? — чуть растерянно переспросила молодая женщина.
До этого сегодняшнего недомогания генерала в принципе не тяготила роль прислужника и провожатого маркграфини. Прислуживать первым персонам не стеснялись и самые знатные люди земель, как, например, графы считали за честь быть стременными у курфюрстов и придерживать тем стремя, когда их сеньоры садились в седло, или постельничими и прислуживать в опочивальне, или конюшенными, или виночерпиями. Но всё-таки отводить принцессу к кустам по нужде в пути или помогать ей одеваться или раздеваться должна женщина. Так самой принцессе Оливии было бы удобнее.
— Иди за мной, — говорит генерал и идёт в дом, а так как сама девица не решилась исполнить его волю сразу, так Кляйбер взял её под руку и настойчиво повёл, забрав у неё при этом лампу.
Дом наместника был невелик, и комната для гостей тоже была невелика; маркграфиня сидела в нижней рубахе, и генерал сделал вид, что это для него непривычно и отвернулся, а Кляйбер втолкнул в комнату Магдалену.
— Ваше Высочество, вот набожная дева, что готова вам помогать, пока вы не покинете Цирль.
— О, как это кстати, — обрадовалась принцесса. — И как звать тебя, набожная дева?
— Меня звать Магдалена Кублингер, — отвечала та чуть растерянно.
— Кланяйся, кланяйся, глупая, — сказал ей генерал, — перед тобой маркграфиня Винцлау.
И только тогда девица, едва не роняя корзину с одеждой, присела в низком книксене.
Волков не мог остаться в покоях принцессы; в чужом доме, доме наместника это было не очень прилично, да и не очень осмотрительно. На людях ему нужно было соблюдать полагающуюся дистанцию, и он это делал подчёркнуто и показательно. И теперь он довольствовался простой твёрдой кроватью в каморке, где ещё и Гюнтеру пришлось расположиться. Было ему и душно, и неуютно на досках, и чувствовал он себя нехорошо, а от того, что поспал он вечером, ночью барон спал плохо и мало. А впрочем, и хорошо было, что легли они не вместе. Он подумал о том, что если бы он лёг с Оливией, та непременно захотела бы ласки. И только Господь знал, как бы те ласки сказались на этой его старой-новой хвори.
Ещё до зари стали собираться в дорогу; повар наместника Генкеля работал с ночи, и к рассвету им подали завтрак. К хорошим булкам подавали неплохие ветчины и паштеты, жареного, очень жирного гуся со сливами и яблоками. В общем, завтрак был весьма неплох. И этой хорошей еды было много, им в дорогу дали корзину, такую большую, что её потом хватило на обед принцессе и всем офицерам, что были с Волковым. А потом, когда они уже собирались садиться в карету, появилась та самая девица Магдалена; она встала невдалеке, не лезла к господам и не напоминала о себе, просто стояла и ждала, что генерал обратит на неё внимание. И тот её заметил и подозвал жестом, а когда девица подошла, генерал спросил у принцессы:
— Ваше Высочество, эта дева была вам полезна?
И маркграфиня благосклонно кивнула:
— Да, одежду мою постирала и высушила за ночь, она не очень умела, но старательна и расторопна.
Магдалена покраснела от похвалы, а Волков достал один талер и протянул его девушке. Та с радостью хотела принять монету, но генерал не положил деньги в её ладонь, а произнёс:
— Ты нужна Её Высочеству, пока маркграфиня не доберётся до Швацца, до своего дворца. Можешь ли ты послужить Её Высочеству ещё пару дней?
— Ещё пару дней? — растерянно переспросила девица. — А это мне с вами придётся ехать?
— Да, придётся с нами ехать, но за эти два дня… — Волков мгновение подумал. — Ты получишь ещё по талеру за каждый.
— По талеру за каждый день? — это очень хорошие деньги. На стирке такого и за месяц не заработать. Магдалена смотрит на него, а потом и на принцессу. И та говорит ей ласково:
— Ты будешь мне надобна в дороге.
Это и решило дело.
— Мне нужно папашу предупредить, — говорит девица. — А то как же я уеду… Матушка же волноваться будет.
И тогда Волков кладёт монету ей в ладошку и успокаивает её.
— Садись в телегу, твоих родителей предупредят, — он оборачивается к наместнику Генкелю: — Любезный друг мой, прошу вас, оповестите родителей этой честной девы, что она поступила в услужение Её Высочеству маркграфине Винцлау.
— Непременно, господин барон. И ты, Магдалена, не волнуйся, сейчас же отправлю нарочного твоим родителям. Уверен, они будут счастливы.