— Вот и всегда вы так, — говорит жена; всякому видно, что рухнувшие надежды её огорчили, она бросает письмо на стол, потом порывается уйти, но не уходит, а садится за стол рядом с ним, удручённая.
Волков глядит на её лицо, на глаза, в которых вот-вот могут появиться слёзы, которые его всегда злят…Нет, она всё так же ему не мила, как и в первый день их знакомства, а ещё она глупа и по-женски зла… У неё дурной норов, просто невыносимый, но… главную свою миссию, миссию всякой доброй жены, его супруга выполняет безукоризненно.
Она рожает ему сыновей.
Крепких, здоровых, горластых, драчливых сыновей…Одного за другим. И посему он говорит ей:
— Если хотите, возьму вас в Вильбург.
— В Вильбург? — баронесса, кажется, не верит своему счастью. — С детьми?
И он, зная про то, что три дня в одну сторону с этой семейкой могут свести его с ума, всё равно соглашается:
— Хорошо, берите этих своих крикунов, если не хотите хоть немного побыть в покое.
— А когда же поедем?! — она вскакивает со стула.
— Через день или два, как покончу с делами. Надобно Карла дождаться. Он с отрядом уже должен быть где-то у реки. Ещё и в Мален нужно будет заехать, а уже только оттуда в Вильбург поедем.
«Век бы его не видеть!», — думает генерал.
Жена же его от счастия закатывает глаза:
— Господи! Вильбург! Дворец, обеды… Платье мне надобно новое. Не в этих же лохмотьях ехать. Наш дом поглядим.
Супруга убежала… Побежала рассказывать радостную новость сыновьям и матери Амалии — конечно же, баронесса собиралась взять её с собой. А Волков стал читать письмо от Агнес:
«Дядюшка, дорогой, да благословен будет дом ваш, да не оставит Господь вас и детей ваших благостью своей. Приехала тётушка графиня ко мне. Как и обещал архиепископ, он принял её хорошо, от щедроты своей дал ей хороший дом, со двором и конюшней, на улице у Черёмухова моста, как раз возле купален Шмидта, — «Черёмухов мост». Это была хорошая улица, барон помнил это место. «Неплохой, видно, там ей дом выделила несчастной и гонимой вдове казна курфюрста, — эта доброта хитрого попа настораживала Волкова. — Ничего он просто так не делать не станет!». И он опять погрузился в чтение: — Саму же тётушку пастырь сразу звал на обед, где представил её всем своим близким, также он говорил с молодым графом ласково, и говорил про вас, хвалил вас как рыцаря наипервейшего, неустрашимого, я сама тому разговору была свидетельницей. А потом Его Высокопреосвященство говорил и с тётушкой, спрашивал её про иных её детей, про дочерей, что остались в Вильбурге. На что тётушка стала плакать, но пастырь Ланна её утешал, сказал, что жить она может под его крылом, сколько ей надо будет, и если нужно, своих дочерей из Вильбурга пусть сюда привозит, что в Ланне хорошие женские монастыри, где благородные девы всегда получат достойное образование. То есть незаконнорождённых дочерей тётушки Брунхильды пастырь называл благородными, чем тётушку тронул безмерно. И она опять со слезами сказала, что двух её дочерей герцог из Вильбурга не отпустит. А после того разговора с графиней и графом, до того как сели все за стол, Его Высокопреосвященство сказал, что за всю жизнь не видал такого смышлёного отрока, как граф Мален, и что ему надобно дать хорошее образование. При том была я и первые прелаты Ланна, и отец Константин сказал, что о том позаботится, — «Уж больно мягко стелет, старый лис». Этого хитреца генерал знал неплохо. — А после графиня наша сказала, что таких душевных людей, как архиепископ, поискать надо, он совсем не такой, как бессердечный герцог Ребенрее, — «Один расчётливый и холодный, а другой хитрости необыкновенной, вот и всё их различие, но оба волки ещё те». — А у меня всё хорошо, и я всё ещё жду вашего одобрения моего жениха. А уж он как ждёт, — тут сразу генералу пришло на память письмецо из Ланна, где интересы того женишка были расписаны. И Волков, признаться, не воспылал особым желанием с тем женихом знакомиться. А Агнес писала дальше: — И его семья тоже. Они молят Господа о вашей благосклонности. Хотели вам слать подарок, да я отговорила, сказала, что угодить вам трудно, а разозлить легко, — «Чего же тут трудного: прислали бы тысячу золотых, так я бы сразу дал добро. Тысяча гульденов. Как раз замок достроить, — он оторвался от письма. — А что? Может, и вправду съездить в Ланн да вытрясти из купчишек тысячу золотых? И пусть этот дурень странный живёт потом с Агнес, как хочет, меня то касаться не будет. А родственники его заплатят, заплатят… «Племянницу» сам курфюрст на обеды зовёт, её влияние в городе много больше стоит, чем тысяча гульденов, а мне как раз замок хватило бы достроить. А может, две тысячи просить? На паркеты, окна и обивку в покоях хватило бы, — тут он усмехается сам себе. — Эх, взять бы с них пять. Ещё и на обстановку хватило бы». В общем, эта мысль ему пришлась по душе. Но он решил всё обдумать попозже. — А ещё, пока я не отправила вам, дядюшка, моё письмо: меня нынче утром звал к себе архиепископ, снова и снова говорили о вас, он всё дознавался, как вы в Винцлау съездили, не писали ли вы мне о том, — «Ах, вот что хитрого попа интересует!». — Я же сказала ему, что о своих военных делах вы никогда мне ничего не рассказываете, ибо то не женского ума дело, а после того он сказал, что всегда думал о вас как об умном человеке. И ещё просил, чтобы я передала вам, что он вам будет рад и что, если вы приедете в Ланн, непременно чтобы были у него, он вас ждёт и просил вас не забывать того, кто повязал вам рыцарские шпоры. На том и прощаюсь с вами, дядюшка, молю за вас Господа, вы опора моя и защита. Дева Агнес Фолькоф, племянница ваша».
Да, два письма от женщин — и какие они разные. Как и сами те женщины. И над письмом Агнес надо было подумать.
«Зашевелился старый поп, поговорить со мной желает, аж не терпится ему. Брунхильду и Агнес привечает, графа образовывать решил… Неспроста всё то, неспроста… Почувствовал, что ли, хитрец большую распрю?».
Он откладывает письмо и долго смотрит пустым взглядом куда-то в стену, что-то думает, пока с кухни не приходит Мария и не спрашивает у него про ужин. Но до ужина он ещё успевает написать письмо наместнику Фринланда, и там были такие слова:
«Дорогой друг, ваше письмо возымело на добрых горожан надобное нам действие. Были вы в том письме так убедительны, что казна города Малена тут же выделила деньги на поимку речного разбойника. Я уже собираю отряд для его розыска. Надеюсь, что в скором времени смогу сообщить вам что-то приятное».
Глава 42
Сыч приехал, когда Волков его уже и не ждал, почти ночью, когда жена и дети давно ушли спать.
— Где ты был так долго? — интересуется у него господин, который уже и слуг отпустил.
— Так это… ездил к замку; там у мужиков драка случилась, измордовали малость друг друга, — объясняет Сыч и ухмыляется беззубо. — Мослы переломали, а доктор-то наш уехал, так побитого родным пришлось за реку в Мелликон везти… Шкуру ему на башке зашивали.
— А драка вышла из-за чего? — не любит господин, когда его мужики болеют, тем более когда друг друга калечат; мужики работать должны, а не лечиться. — Опять кто-то не ту жену поимел?
Сыч машет рукой:
— Экселенц, если бы, так то понятно бы было, а то один другого упрекал, что тот его корову свёл куда-то и забил её втихаря, и всё потому, что тот мясом торговал. Вот и сцепились, а за обидчика ещё брат прибежал… А корова-то нашлась потом, пастух не углядел, мальчишка ещё, а она в овражек упала и вылезти не могла.
— Пусть обидчики побитому пеню выплатят, — говорит Волков.
Фриц смотрит на господина с некоторой иронией: да уж этому-то меня учить не нужно; а потом спрашивает:
— Экселенц, а чего звали-то?
— Зачем звал… — Волков не спешит объяснить своему коннетаблю, что ему от него нужно. — Есть дело одно. Серьёзное дело.
— Экселенц, да уж вы не тяните, — тихо говорит Ламме, — понятно, что за дело. Нашли вы кого-то из тех, что на племянника вашего нападал?
— Нет, не совсем, — начинает барон, — там, в Малене, одна гнида болтает больно много всякого… На рынок приходит, соберёт вокруг себя болванов и брешет без умолку…
— Про вас? — уточняет Сыч.
— Про графиню, — отвечает Волков.
— Ах, вон оно как… — Фриц Ламме даже в лице меняется, теперь он всё понимает. Конечно, Сыч прекрасно знает, откуда графиня родом и кто она на самом деле. — Думается, что хотите вы тому болтуну язык укоротить. И сдаётся мне, что до самого кадыка.
Волков сначала молча кивает: да, да, именно так; но потом поясняет:
— Вот только сначала… Сначала нужно с ним поговорить как следует, узнать, кто его нанял и откуда он про графиню знает. А уж потом…
— А, ну что ж… — тут в Сыче проявилась его обычная деловитость, спокойствие, — понятно, авось не впервой такое дело у меня. Людишек мне в помощь надо будет.
И это его спокойствие, даже когда речь шла о делах грязных и неопрятных, всегда удивляло барона. Удивляло и успокаивало. Волков понимал, что Фриц Ламме сделает всё как надо. Уж он во всём подобном толк знает. За это генерал и ценил своего человека, прощал ему его слабости.
Волков уже подготовился к этому разговору; он достал из ларца, что стоял тут же на столе, кошелёк.
— Здесь восемьдесят монет. Найди себе в помощь четверых надёжных людей. И не скупись. Тут тебе хватит на всё, — Волков был уверен, что здесь, в Эшбахте, среди солдат, он легко найдёт себе для такого дело подручных, к примеру, за десять монет на человека.
Генерал знал, что у Ламме среди сержантов хватает собутыльников.
— Четверых? — Сыч сразу стал прикидывать в уме, сколько серебра придётся отдать помощникам и сколько можно будет оставить себе. Не то чтобы он был обрадован подсчётами, но и расстраиваться не стал. — Ну ладно, найду четверых.
— И смотри, чтобы они лишнего про графиню не узнали, — наставлял его Волков.
— Не узнают, не узнают… — уверял его Ламме, пряча кошелёк под куртку. — Ну, экселенц, давайте, рассказывайте, как сыскать того болтуна, что на графиню клевещет.