— А эта что же? Тоже из дворни колдунов?
И та, услышав, что говорят о ней, вдруг сама выходит вперед и говорит голосом красивым:
— Добрый господин, я всего лишь ночная горничная, что была при госпожах, я стелила постели и мыла ночные вазы. И больше ничего. А муж мой был дровником, подручным истопника, он весь день носил дрова для печей и каминов да золу выносил. Мы ничего дурного не делали, может, вы нас отпустите?
Конечно, барон так сразу не отпустил бы этих супругов. А тут ещё и Франц Гифлеор замычал как-то странно. И генерал, и капитан глядят на него, а тот, поправляя на шее железный ошейник, и говорит им:
— Не верьте ей, она перед резнёй несчастных баб в предбаннике раздевала. Мужик её на ту работу приводил. Он тоже ещё тот кровопийца.
— Да что вы такое говорите! — воскликнула женщина. — Не было такого. Не такие мы!
— Как же, не такие! — тут пленный даже засмеялся. — Я сам видел, как ты у одной из баб серёжки из ушей рвала, серёжки грошовые были, маленькие, но ты всё одно их вырвала с кровью. А ещё видел, как твой муж баб бил, которые сами раздеваться не хотели.
Женщина вдруг налилась краской и кричит ему:
— Зачем же вы врёте, господин⁈
— Зачем же вы врёте, господин! — передразнил её пленный. — Ты, что же, дура, позабыла, как те сережки промыла в кадке с водой, о передник свой грязный от крови вытерла и мне, я как раз на карауле у дверей стоял, тут же их купить предложила. За полталера. Хотя они и стоили-то тридцать крейцеров, не больше.
О, надо было видеть лицо той милой бабёнки: его перекосило от ненависти, дай ей сейчас волю, так она бы из этого Франца Гифлеора куски рвала не хуже, чем из ушей женские серёжки.
«Права, права принцесса! Нет среди них праведных».
— Уберите её отсюда, — распоряжается генерал и обращается к Нейману. — Капитан, найдете верёвок.
— Вязать их будем? — уточняет Нейман.
— Нет, — холодно отвечает генерал. — Будем их вешать. Как спустимся к большой дороге, так и начнёте вешать их потихоньку. Всех, кто был при колдунах, — он кивает на пленного, который внимательно слушает их разговор. — Кроме этого, всех развесим на дороге. Другим в науку. Только этих двух, — теперь Волков указывает на двух высоких женщин, которых связывают солдаты, — оставим для Её Высочества или Трибунала.
— Я найду веревки, — обещал ему капитан.
Вскоре весь отряд стал спускаться из деревни обратно к дороге. Волков, перед тем как сесть в свою карету, заехал к раненым и порадовался, узнав, что оба жить будут, что раны не так уж и страшны. А при раненых был и корпорал, что сжигал дом повара, и барон у него поинтересовался:
— А того мужика, конюха раненого, что я вам дал, ты куда дел?
— О, — тот сделал круглые глаза. — Господин, про него я запамятовал. Как моих людишек поранили, так я осерчал немного и про него забыл, пока тех сволочей ловили. Сбежал он, наверное, заполз куда-нибудь с глаз долой, а я и не вспомнил про него, вы уж не взыщите, господин.
— Ладно, Бог с ним, его свои же односельчане и порешат, — махнул рукой генерал.
В общем, рейд можно было считать удачным. Денег, серебряной посуды и прочего ценного набралось четыре воза. Солдаты хоть и знали, что большая часть — это не их добыча, всё равно были довольны. А ещё сюда они пришли без обоза, а уходили с двумя десятками телег и четырьмя десятками отличных лошадей. Ещё и с припасами. Ещё и с пленными.
Как же тут не считать рейд удачным? Оставалось только вывезти всё это из ущелья Тельвис в Циньскую долину, в землю маркграфини, где можно было бы почувствовать себя в относительной безопасности. А выехав к дороге, он получил от Мильке доклад, что все его разъезды, посланные на запад, вернулись и сообщили, что никаких отрядов добрых людей на дороге не видели.
«Хвала Господу, горцы либо далеко, либо и вовсе не появятся».
Всех тех, кого Волков велел оставить в живых — свинаря и двух крепких баб, — везли связанными в телеге под охраной одного опытного солдата и возницы, а остальных гнали впереди солдат и обоза и мешкать не давали, подгоняя и понукая их.
И как только спустились к дороге, Нейман отобрал первого попавшегося и тут же у перекрёстка и повесил быстренько на старом кряжистом орехе. Так, чтобы повешенного обязательно было видно с дороги. Делали всё солдаты весьма проворно; когда карета генерала, что катилась в начале обоза, проезжала мимо ореха, то холуй колдунов уже качался на ветке.
«Хорошее место выбрал капитан. Как раз с дороги висельника отлично видно».
Они шли дальше, и прежде, чем генерал увидел следующего повешенного, он успел и вздремнуть немного.
«А Нейман не частит, редко развешивает. Оно и правильно. Пусть висят от поганого Мемминга до поганого замка».
И дальше ехал барон и видел из окошка своей кареты повешенных, и то были одни мужики, за всю дорогу ни одной женщины капитан не повесил. И тогда Волков понял почему:
«Хотят баб до лагеря вести и там на ночь их оставить. Наверное, солдаты капитана упросили: дескать, чего добру пропадать, можно ведь сначала и попользоваться, а потом уже и вешать, как говорится, в своё удовольствие! Хитрецы, — генерал усмехнулся. Конечно, он не так намеревался всё сделать. Но… — Ладно… Ночь на марше, день нелёгкий, и снова марш до конца дня. И потом ещё идти, так что пусть».
Глава 40
Несмотря на то, что Нейман и его люди были заняты необычным делом, шли весьма быстро. Без привалов. И ещё за три часа до заката вернулись в лагерь. Можно, конечно, было выслать вестового вперёд с приказом к Брюнхвальду собирать лагерь, чтобы пройти за этот день ещё какое-то расстояние. Но солдаты, что ходили с генералом в Мемминг, уже устали, и Волков решил дать им отдохнуть до следующего утра. Полковник вышел встречать своего товарища и начал доклад, едва Волков стал вылезать из кареты.
— У нас всё хорошо. Люди отдохнули, лошади тоже. И у вас, друг мой, судя по обозу и пленным, тоже всё хорошо. Опять же телег и лошадок хороших прихватили.
— Да, серебро я забрал, всё прошло почти без крови, двоих наших мужики поранили, но не сильно. Жить будут.
И тут Карл говорит ему, как бы между делом, но всё-таки с этаким намёком на значимость:
— Госпожа всё интересовалась, когда вы будете, а ещё сама дважды после полудня поднималась на пригорок, смотрела на дорогу, не видно ли вашего отряда.
— Торопится домой, — пояснил генерал, разминая затёкшие члены и мечтая снять весь доспех, а не только горжет и кирасу. — У неё дочь больна. Она её не видела давно, не знает, что с нею. Волнуется, как и положено всякой матери.
— Да, она за завтраком про то говорила, — согласился Брюнхвальд.
— Карл, прошу вас, распорядитесь насчёт помывки. Бог знает, сколько времени я по этой жаре таскаюсь в железе, — просил товарища Волков, идя по лагерю туда, где было место принцессы. Он удивился, что она, при её-то нетерпении ехать домой, ещё не выбежала ему навстречу.
— Я всё устрою, ручей тут ледяной, я велю согреть вам воды, — отвечал полковник и тут же интересовался: — Я вижу, баб вы в деревне прихватили, то солдат порадовать?
— Да, а поутру Нейман их повесит, то челядь из замка. Бабы те злобные служили колдунам на совесть. Там среди них есть две, Жужа и Гошпа, так то тюремщицы маркграфини, Кляйбер вам их покажет; вы прикажите, Карл, баб этих отделить от остальных и привести к её карете. А потом догоняйте меня.
А в лагере их ждали, готовили еду, по лагерю разносился запах жареного на сале лука. Как раз к этому раннему ужину поспели три бочки пива, которые Дорфус забрал в маленьком трактирчике в Мемминге, ничего трактирщику не заплатив. Генерал прошёлся по лагерю, переговорил с Хаазе и не нашёл, к чему придраться. Уж если Карл Брюнхвальд что-то делал, он делал всё правильно, со знанием всех мелочей. И даже тут, в лагере, который ставили всего на пару дней, он солдатам валяться не давал.
Принцесса встретила его возле своей кареты, и была… была она в другом платье. Вовсе не таком простом, в котором генерал её повстречал. Это платье облегало её стан в талии. И, несомненно, преподносило Её Высочество более выгодно. Особенно хорошо смотрелась её грудь на фоне утянутой талии.
И, кажется, — он того наверняка сказать не мог — но женщина использовала румяна. Или что-то ещё для глаз… И никаких открытых волос. На голове у женщины был замысловатый чепец, скрывавший волосы почти полностью. Она стояла, ждала приближения мужчин с видом величавым, но благосклонным, с мягкой улыбкой на устах. Может, и не первая красавица, но женщина явно из тех, которых почти все мужчины сочтут безусловно желанной. И барон никогда бы не понял, что женщина волнуется, если бы та не сжимала в кулачках платка. Тут же, как и положено, был и его оруженосец. Он стоял за спиной Её Высочества. И когда командир приблизился, сделал пару шагов ему навстречу.
Волков протянул ему руку как равному. И тот молча пожал её. И в их быстром касании, без всяких слов, было всё сказано: «Ну как прошла ночь, фон Готт?» — «Было тихо, сеньор. С принцессой всё в порядке».
— Ваше Высочество! — генерал и Карл Брюнхвальд поклонились ей.
— Господа, — маркграфиня кивнула им благосклонно. — Барон, как прошла ваша затея? Я видела, что вы вернулись с какими-то женщинами.
— Моя затея удалась, госпожа, — отвечал ей генерал с улыбкою. — Эти женщины — челядь колдунов, я изловил их, и среди них были… те, кого вы хорошо знаете.
Маркграфиня переменилась в лице, от того величественного спокойствия, с которым она встречала барона, и следа не осталось; тут уже и на платок нечего было смотреть. Её глаза вспыхнули. Злорадно или радостно.
— Неужто вы схватили графиню?
— О нет… — Волков покачал головой. — Нет, не графиню. К сожалению, лишь её холопок. Господа сумели от нас сбежать ещё до того, как мы приблизилась к Меммингу.
И тут он сделал знак: давайте их сюда. И солдаты поволокли к госпоже двух высоких, крупных женщин. И принцесса тут же их признала: