— Ах вот вы о ком! — было видно, что Её Высочество немного разочарована: жаль, что не графиня и не граф. Конечно, ей бы хотелось видеть виновников её пленения, а не грубых тюремщиц, но и то разочарование длилось всего мгновение, до тех пор, пока перед нею не были поставлены на колени две женщины со скрученными за спиной руками. Они не поднимали голов, не хотели глядеть в лицо Её Высочества. И тогда солдат, что привёл их, сорвал с их голов чепцы. Дёрнул каждую за волосы сзади: ну-ка поднимите морды, принцесса желает видеть ваши глаза. И тут две эти крупные, сильные бабищи стали от принцессы отворачиваться.
— И что же? Вы даже не взглянете на меня? — произнесла та, подождав некоторое время. — Может, хотите сказать что-то? Или посмеётесь? Вы ведь, кажется, любили позлословить у меня за спиной. А ещё любили сидеть и смотреть, как я ем. А может, желаете меня пихнуть или толкнуть в спину? Не хотите ли снова порыться в моих вещах? Прикажете принести сундук? Вам ведь то нравилось, не правда ли? — но Жужа и Гошпа даже не пошевелились, едва дышали. Они так и не отважилась взглянуть на ту женщину, которую охраняли и притесняли, когда чувствовали над нею власть. — Нет? И глаз даже не поднимают, подлые. Быть вам нынче поротыми.
«Поротыми?».
Вообще-то генерал собирался их сдать в Инквизицию вместе со свинарём, чтобы они тоже дали показания на своих хозяев; впрочем, одно другому не мешало. Если госпоже будет угодно, у него найдётся сержант, умеющий обращаться с кнутом. И он спросил:
— Желаете, чтобы их секли до ужина?
— Да, пусть их высекут, — говорила она твёрдо, но без особой радости. — Чтобы знали впредь, как надобно вести себя с госпожами благородными.
— Карл, распорядитесь на сей счёт, — просил полковника генерал.
— Барон, а вы расскажите мне, как же вам удалось изловить этих зловредных женщин.
Брюнхвальд ушёл по делам, а они уселись на удобно уложенные мешки с горохом возле небольшого костерка, всё это было заботливо устроено фон Готтом. И теперь они могли поговорить, пока греется вода для купания, пока им не подадут ужин. Оруженосец послал человека, и он сбегал к кашеварам, которые как раз откупоривали пиво, и принёс один кувшин. Пиво было тёмное, мутное, дурное. Явно перестоявшее и потому хмельное. Но ничего другого у них не было.
— Горькое. При моих вещах, что я оставил в трактире, — говорил генерал, — есть хорошее вино. Завтра поутру будем уже там. И карета моя лучше этих.
Правда, было тут, в лагере, ещё вино. Но то вино, которое они взяли из погребов Тельвисов, из разбитых бочек, он предлагать принцессе не решался, хотя знал, что напиток тот вполне употребим, так как солдаты, что переливали вино в целые бочки, были явно навеселе. Ну а как иначе, солдат на то и солдат, чтобы выпить дармового винца, если представится возможность. Вот только принцессе пить такое не полагалось, так как почему-то казалось генералу, что солдаты его ослушались и собрали пролитое на пол вино также. Им и такое пошло бы, а вот Её Высочеству то было пить ну никак нельзя. Так что пили они горькое пиво, но из прекрасных серебряных стаканов, что нашёл Кляйбер в обозе с трофейной посудой.
А тут пришёл один из сержантов, высокий, бородатый, в руке кнут, и спрашивает:
— Господин, мне велено баб высечь, полковник послал спросить, мне тех баб сюда привести, при вас сечь?
Волков взглянул на принцессу и сразу понял, что она наказания видеть не желает; и тогда сказал:
— Нет, бей там, у дороги, но… не налегай. Помни — то женщины. Бей больше по задам, а не по спинам.
— Ага, — понимающе кивнул сержант. — По задам…
— Кожу им не рви, чтобы потом не хворали, я их ещё в Комиссию сдать хочу. Десятка ударов каждой будет вполне. Нужно, чтобы перед святыми отцами предстали они здоровыми.
— Понял, господин, — кивнул сержант и ушёл.
— Так вы их думаете святым отцам отдать? — спросила маркграфиня.
— Да, — говорит ей генерал, — как и ещё одного. Свинарь был у Тельвисов в подручных, большой злодей. Думаю, что если святые отцы возьмут с этих троих показания, то графу с графиней и их дружкам места в этих краях более не будет. Анафеме их предадут и учредят розыск.
— Розыск? — переспросила принцесса. И тут Её Высочество делает большой глоток дурного пива и как бы невзначай спрашивает:
— А что же, барон, Тельвис — графство, кажется мне, не бедное?
— Да уж не бедное, единственная дорога из Винцлау в кантоны идёт через это ущелье. И дорога та оживлённая. А граф тут две таможни поставил. И мужики здешние необычайно упитанны, барщиной вовсе не измождены. Уж и не знаю, может, какой оброк и платят, но думается мне, что вся их барщина — это только ремонт дороги. Здешним господам от мужика много не нужно было, они с дороги кормились.
Конечно, он мог добавить для убедительности, что у него в обозе несколько подвод, гружёных деньгами и серебряной посудой Тельвисов. И это только то, что Фаркаш фон Тельвисы с собой не смогли увезти, а ведь у них, по словам прислуги, и золото было. Но зачем маркграфине про то знать? И он закончил:
— Так что в доходности графства сомневаться не приходится.
Он уже начал понимать, к чему маркграфиня задала этот вопрос, так она тут же и подтвердила его догадку:
— А раз Тельвисов предадут святые отцы анафеме, так, значит, у меня есть добрый повод феод возвратить в домен фамилии Винцлау.
— Сеньор всегда может потребовать у вассала возврата феода, — заметил Волков меланхолично, сам думая при этом: «И вассалу придётся поместье вернуть, если, конечно, он не построит хороший замок на берегу большой реки, о который сеньор может и зубы поломать».
— Если сеньор не хочет раздразнить других своих вассалов, лучше ему всё-таки для того иметь хороший повод, — не согласилась с ним принцесса и продолжила рассуждения: — А какой повод может быть лучше анафемы? Ну, разве что открытое предательство.
«Нет, она точно не глупа!».
Он не успел ничего ей сказать, так как пришёл Кляйбер и сообщил:
— Господин, вода согрелась.
— Я должен вас оставить, Ваше Высочество, — сказал ей генерал, и она ответила ему:
— Барон, ненадолго, прошу вас.
— Конечно же, — ответил он и ушёл мыться.
А пока мылся, стал думать об их разговоре, о том, что доход эта дорога и вправду приносит хороший. Кляйбер ему помогал вымыться, пока фон Готт был при принцессе. А после омовений генерал почувствовал себя заметно бодрее, несмотря на то что начали сгущаться сумерки. Жаль, что одежды у него не было чистой. Ну, это он надеялся исправить завтра утром; в его карете, что осталась со слугами в трактире, был сундук с чистой и хорошей одеждой. Ещё ему придали бодрости женские крики, что доносились от дороги. Это сержант воздавал должное Жуже или Гошпе. И те кричали истошно. Бич — дело нешуточное, двадцать ударов, произведённых настоящим палачом, отправляют крепкого мужика хворать, лежать на пузе месяц, пока разодранная кожа на спине зарастёт. Пусть сержант даже и бьёт женщин вполсилы, всё равно бабам сейчас несладко.
«Вон как орут. Ничего, ничего… „И по делам вашим воздам вам!“ — вспоминал он. — Надеюсь, маркграфиня слышит эти крики!».
Волков, признаться, поспал в карете во время пути и теперь хотел есть. Поэтому он торопился, к тому же его принцесса о том просила. И вскоре он уже был у костра на своих мешках. И теперь ему принесли еду, простую солдатскую. Горох с салом. И тут он подумал, что такое принцесса есть не станет, но та ела, хотя просила себе немного. И он тогда говорит:
— Ваши обидчицы получили по заслугам. Уже раскаялись, думаю.
— Я даже тут слышала, — отвечала маркграфиня. И вдруг засмеялась. — Пусть их ещё потом святые отцы с пристрастием расспросят. А я ещё порадуюсь.
Она была так задорна? Волков взглянул на неё с некоторым удивлением: что это с нею? И заметил, что женщина весела, и у неё горят глаза. А тут маркграфиня берёт свой стакан и допивает всё, что было в нём. И уже в третий раз просит кашевара, что был тут же, снова его наполнить.
«Ах вот оно в чём дело! — догадывается барон. — Пиво-то крепкое».
Глава 41
Фон Готт и ещё два солдата сидели невдалеке от костерка, что освещал их ужин. Они все чертовски устали и ждали, когда же им назначат замену, так как не спали уже Бог знает сколько, хотели есть и хотели того самого дурного пива, которое пили маркграфиня и барон. А те и не думали про них. Посему фон Готт вздыхал и думал, что вот-вот встанет и попросит у сеньора отдыха.
А принцесса тем временем рассказывала, как ночевала прошлую ночь в карете, забыв про, как обещала к этим каретам не приближаться. И говорила про удобное ложе, что устроил ей оруженосец Волкова. А тот всё устроил по дорожному обычаю, уложив в телегу мешки, а на мешки перину. Для ночлега вполне удобно, если по дороге вы не нашли нормальный постой. Они с принцессой уже закончили ужин, и женщина, болтавшая без умолку всю трапезу, в который раз благодарила его за удивительное спасение от кровавых колдунов, а под конец она не поленилась, привстала и протянула ему руку, словно в награду. Он поцеловал её руку. Он, ещё сидя подле принцессы, слушая её и глядя на неё, уже ощущал ту магическую силу женской притягательности, что исходила от неё, а тут Волков ещё и ощутил её кожу губами. А после почувствовал, как её пальцы сжали его руку. Он поднял на неё глаза. Было уже темно, а света костра мало, но даже тут он без труда различил в её лице… теплоту, а может быть, даже нежность. И женщина, как в подтверждение, ещё и взяла его ладонь и второй своей рукой.
Фон Готт и два солдата, сидевшие недалеко от её кареты, вежливо старались не смотреть в их сторону, а кашеварам, что суетились у котлов, солдатам, что получали порцию пива, явно тоже было не до них, и тогда генерал произнёс негромко:
— Возможно, вам пора спать, Ваше Высочество.
— Да, — отвечала она, и в голосе её генерал без труда уловил дрожь. — Кажется, мне и вправду пора к себе.
— Я провожу вас, — Волков встал и отпустил её руки, чтобы окружающие не подумали чего.