Волков бросает вилку на стол, вытирает салфеткой рот, он улыбается этой прекрасной женщине, отпивает вина из дорогого бокала и лишь потом говорит ей:
— Уж больно ты умна стала, как двор всё-таки тебя переменил. Вот только в политике тебе со мной рано тягаться, да и Фейлингу твоему тоже, меня этому тонкому делу злые горцы учили и курфюрсты Ланна и Ребенрее. Так что не волнуйся, не пострадают мои купцы, и интересы мои не пострадают.
— Не пострадают? — не верит ему графиня.
А генерал, продолжая улыбаться, рассказывает ей:
— После разговора с горожанами поехал я к епископу…
— И что же? — не терпится узнать графине. — Что же, дорогой братец, сказал вам святой отец?
— Он мне пообещал, что отправит к Ульберту одного из своих умных монахов, а тот уговорит его встретиться со мной.
— И что же вы думаете? Полагаете умиротворить разбойника? — она явно не верит в такую возможность.
— Умиротворить? Нет! Договориться, — отвечает генерал. — Попрошу его не трогать тех купцов, что под моим вымпелом будут по реке ходить, а ещё попрошу не лезть к горцам. А со всеми остальными купчишками пусть делает всё, что пожелает. Мне до них дела нет.
Волков улыбается. Он видит, что такой расклад не входит в планы графини, и та наконец говорит с надеждой:
— А ежели он не согласится?
— Согласится, согласится… коли ум у него есть, — заверяет её барон, снова берёт вилку и принимается за говядину, — а коли нет, тогда уже, как и желают горожане, приду к нему с парой пушек, с сотней мушкетёров и двумя сотнями солдат… И сверну ему шею. Это я ему сразу объясню; зная, кто я, полагаю, упрямиться он не станет.
Графиня молчит, ничего не ест, смотрит на него, а генерал, отрезая отличный кусок говядины с жёлтым жиром, смазывает его горчицей и отправляет в рот, затем запивает его вином: это очень вкусно. Он улыбается, и не только от прекрасного мяса, но и от того, что всё продолжает идти по его плану. Волков уверен, что Брунхильда сюда приехала, чтобы уговорить его взяться за дело. Это её дружок Фейлинг попросил, и пообещал он ей за то городской замок Маленов у Гейзенберга забрать и ей передать. А замок графине нужен. Очень нужен. Вот и старается красавица. А также знал он, что весь их разговор она передаст своему новому другу, на это генерал и рассчитывал. Поэтому и добавлял:
— Мне даже выгодно, чтобы Ульберт на реке продолжал разбойничать, теперь мои купцы ещё больше зарабатывать станут. Всё под себя подберут. А дурачьё городское этого не понимает, всё думают, что я кинусь их кошельки спасать.
Графине лакеи тоже положили в тарелку мяса, так она его даже не тронула, вина почти не пила, сидит злая, губы поджала, бокал за ножку вертит. И наконец говорит:
— А что же мне делать?
Генерал ей не отвечает, как раз лакеи принесли вторую перемену, то жареные утки с кислыми яблоками и в медовой подливе, утки жирные, коричневые, зажарены прекрасно; хоть и не голоден уже он, но разве от такого откажешься? И только после того, как ножка утиная оказалась в его тарелке, он отвечает ей:
— Волноваться тебе не о чем. Ты и граф мне не чужие, будет тебе дом, дай срок. А если Фейлинг тебе наскучит, так переезжай сюда, Кёршнеры наши родственники, они тебе рады будут, и мне так спокойнее будет, можешь в моих покоях остановиться, они отличные, — и, взяв в руки утиную ногу, добавляет: — Кстати, и про место в городском сенате я тоже помню.
Кажется, его слова графиню приободрили. Она смотрит на него чуть прищурившись и говорит:
— Уж только вы меня, братец, не обманите.
— Глупая гусыня, — почти беззлобно отвечает ей барон. — Я разве тебя хоть раз обманул?
Вместо ответа Брунхильда одним глотком допивает вино из своего бокала и говорит тихо, чуть наклонившись к нему:
— Коли вы намерены меня… вести куда-нибудь, так поторапливайтесь, а то мне ехать уже пора.
— Намерен, — сразу отвечает Волков и бросает утиную кость себе в тарелку; от её красоты, от близости, от её запаха у него начинает закипать кровь.
— Только мне в уборную сначала надо, — шепчет графиня.
— У меня в покоях отличная уборная, — он вытирает руки, бросает салфетку на стол и поднимается со стула.
Глава 16
Волков уселся на кровать, прежде расстегнув и скинув свой дорогой колет. И ждал, пока красавица выйдет из соседней комнатушки. И каждое лишнее мгновение было нестерпимо: ну что же ты там делаешь так долго?
Брунхильда наконец появилась из-за двери, так высоко подобрав юбки, что он увидел подвязки её чулок выше колен. Ноги её в чёрных чулках были так стройны, что один вид их вызвал у него желание. А она, подойдя к нему, спрашивает чуть насторожённо:
— А что у вас под рубахой?
— То пустяки. Повязки, но я уже почти выздоровел.
И тогда она обхватила руками его плечи и стала целовать в губы со страстью и желанием, а он хотел обнять её, схватить её, сжать, но женщина вдруг оттолкнула его.
— Легче, братец! Легче!
— Что? — удивился и немного растерялся Волков.
— Причёску мне не попортите, кто мне потом её исправит? Потом мне домой простоволосой ехать? Что хозяева подумают? И слуги шептаться начнут, — графиня при этом аккуратно поправила свой головной убор.
— О Господи! — барон поморщился и снова притянул её к себе, снова стал целовать и прикасаться к ней, хотя через корсет было трудно добраться до её груди, а через тяжёлые юбки — до ягодиц.
А красавица опять приговаривала при этом:
— Ах, как вы горячи, братец… Тихо, тихо вы… Причёску попортите…
— Сними-ка платье, — говорит он ей, а сам начинает искать концы завязок на спине.
— Да вы рассудка лишились, братец, — она вырывается из его рук и садится на самый край кровати, — как я потом его без горничных надену, уж не вы ли будете мне помогать? Нет, — она подбирает юбки так высоко, что он видит, где кончаются её чулки, видит волосы на её лобке. Она пошире разводит ноги и притягивает его к себе. — Берите так, и побыстрее, а то Кёршнеры ещё искать нас начнут. Да и ехать мне уже скоро.
— Хотел тебя голой увидать, как в тот раз, в трактире, когда ты ко мне первый раз пришла, до сих пор помню, хоть сколько лет уже прошло, — говорит он, прикасаясь к ней рукой.
— Сама иной раз вспоминаю… — её дыхание, её глаза, её ласковые руки выдают в ней желание. Она снова быстро целует его в губы и продолжает: — Да берите уже наконец, я горю — не терпится, — шепчет женщина и собирается ему помочь с одеждой.
И вдруг… Они оба замирают.
За дверью своих покоев слышат господа по дорогим паркетам частые шаги, кто-то подбежал к двери и затих. И ещё шаги, тоже лёгкие, и потом за дверью высокие голоса… Детские.
И барон, и графиня оборачиваются к двери, замирают и опять слышат детские голоса.
— Неужто граф? — спрашивает Волков, поворачиваясь к Брунхильде.
— Не знаю… Без няньки? И как он нас нашёл? Нет, то не граф, — отвечает женщина и, оттолкнув его, одёргивает подол и расправляет юбки. — Спросите, кто там. Поглядите, братец.
А тут ещё в дверь стали колотить, и слышно было, что это бьют маленькие кулачки.
— Нет, то не граф, — с уверенностью говорит Брунхильда. И шепчет потом: — Откройте же дверь, братец, а то подумают ещё чего… Только накиньте одежду…
А за дверью снова голоса. Сомнений нет, за нею дети. Тогда он берёт колет, надевает его на ходу, подходит к двери, отпирает засовчик и…
За дверью видит двух мальчишек, он сразу узнаёт их и говорит удивлённо:
— Барон? Господин Эшбахт?
А два мальчишки, не очень-то опрятных, в царапинах и ссадинах на детских лицах, радостно смотрят на него, и старший из них отвечает с быстрым и не очень почтительным поклоном:
— Батюшка.
А за ним повторяет и младший:
— Батюшка.
— Господа! — Волков открывает дверь и впускает их в покои. — Соизвольте объяснить, как вы тут оказались.
— Приехали, — радостно сообщает ему наследник титула.
Потом, ничего более не объясняя отцу, Карл Георг Фолькоф барон фон Рабенбург влетает мимо него в покои и, обнаружив там Брунхильду и узнав тётку, кланяется ей так же небрежно, как кланялся отцу.
— Тётушка графиня!
— Узнал! — восхищается Брунхильда. — Добрый вечер, барон, — он хотел проскользнуть мимо неё, но красавица хватает его за плечи. — А ну-ка постойте! Дайте-ка я на вас погляжу! — она смеётся и целует мальчишку в щёки. — Уже давно вас не видала.
— Ну тётушка! — барон вырывается из её руки и вытирает щёки ладонью. Разбегается и прыгает на кровать.
Младший же сын генерала, Генрих Алберт Фолькоф фон Эшбахт, или, как по-домашнему звала его мать, Хайнц Альберт, наоборот, обнимает отца, прижимается к нему.
— Батюшка, где же вы так долго были?
Волков треплет его по волосам.
— На войне, друг мой, на войне. Идите поздоровайтесь со своей тётушкой. Вы помните свою тётю Брунхильду?
— Идите, мой дорогой, сюда, — зовёт его графиня, присаживаясь на корточки и протягивая к ребёнку руки. — Давайте знакомиться.
— Идите, идите, — подталкивает мальчика в спину отец.
Сын нехотя идёт к Брунхильде в объятия.
Он уже не спрашивает у своих сыновей, как они сюда попали, кто их привёз из Эшбахта; он и так всё понимает. И, как подтверждение его догадок, за дверью слышатся знакомые шаги и шуршанье юбок, он уже знает, кого увидит в дверях.
И не ошибается, через несколько мгновений в проёме появляется баронесса фон Рабенбург, урождённая Элеонора Августа фон Мален. Его супруга. Она сразу быстрым, но цепким взглядом окидывает покои и, улыбаясь чуть деланно, говорит удивлённо:
— Графиня? Рада вас видеть! Дорогой супруг! — она идёт к нему, протягивая руки, по-хозяйски заглядывает под колет и видит тугую повязку на торсе мужа. — Опять изранили вас?
— Уже всё поправилось, крови нет, лишь рёбра срастаются, — говорит генерал, обнимая жену. И тут же интересуется. — А чего это вы вдруг приехали на ночь глядя?
Но Элеонора Августа его словно не слышит, она смотрит на графиню. Это всё тот же цепкий, всевидящий женский взгляд. Она сразу оценивает красавицу, её платье, причёску, драгоценности, и уж после баронесса признаёт: