— Вы, как всегда, прелестны, сестрица. Как здоровье графа?
— Спасибо, сестрица, — улыбается Брунхильда, — слава Богу, сын мой здоров, и племянники мои, я вижу, тоже, — она всё не отпускает от себя младшего, Хайнца Альберта, прижимая его к своим юбкам.
А супруга генерала стала застёгивать мужу колет и говорит:
— А приехала я, так как купчишка один на подворье нашем болтал, что утром видел вас в городе. Вот я и собралась. А вы тут, дорогой супруг, сколько дней уже?
— Вчера приехал, — отвечает генерал. — Хотел дальше ехать, но горожане мне делами своими докучают второй день.
— Ну, я так и думала. А мы с сыновьями и обедать не стали, собрались и поехали, теперь с дороги голодны, а ужин, кажется, у Кёршнеров не закончился, со столов еда не убрана, я видела в столовой. А вы уже поели?
— Я ещё голоден, — говорил жене Волков.
— А нам с графом уже пора, поеду, наверное, — говорит графиня.
Тут и лакеи принесли сундуки баронессы и её сыновей, пришли сиделка со старой монахиней. Они стали устраиваться по комнатам, у Кёршнеров для всего семейства Эшбахтов всегда были приготовлены комнаты. Тут ещё и хозяйка дома появилась. Она была хорошо знакома с баронессой, так как баронесса была у неё в гостях далеко не первый раз; они обнялись как подруги. Клара Кёршнер сообщила потом, что хозяину дома лучше, но к столу он уже не спустится. Просит продолжить ужин без него.
А графиня стала прощаться со всеми и, когда целовала генерала, тихо шепнула ему:
— А вы просили платье снять.
Когда Брунхильда и юный граф уехали, супруга спросила генерала как бы между прочим:
— А что это графиня делала в наших покоях?
— Она просилась в уборную, — нашёлся генерал, — а те уборные, что внизу, ей не пришлись, я предложил ей нашу.
Кажется, баронессу этот ответ удовлетворил, и она ушла в покои, что отводились детям и няне. Устраивать их.
Потом все, включая монашку и уже почти родственницу мать Амелию, а также сыновей барона, спустились к столу, где их ждала хозяйка дома Клара Кёршнер. И сыновья его, по своему обыкновению, затеяли обычный для них раздор, старший, не обращая внимания на няньку, начал вставать на стуле и лезть во все блюда руками, а когда его одёрнула мать, так он уселся на свой стул и тут же затеял драку с младшим. После чего тот начал плакать. Это было в порядке вещей, молодой барон фон Рабенбург часто затевал ссоры с братом и вообще прослыл в свои шесть неполных лет задирой, которому никто не указ. Няньку он вообще не замечал, что ему, барону, какая-то служанка, слова матери не успокаивали его надолго, от монахини и от чтения молитв он бежал и прятался, и лишь окрик отца приводил его в чувство.
— Барон! Карл Георг! — рычал раздражённый отец. — Уж не желаете ли побеседовать со мной с глазу на глаз?
Лишь тон отца на время успокаивал мальчишку. Но за своих сыновей, которые не умели себя вести в гостях, Волкову становится немного стыдно перед госпожой Кёршнер.
И, видя его недовольное лицо, баронесса, ещё раз шикнув на старшего и успокоив младшего, шептала мужу:
— Это всё оттого, что вы, дражайший супруг мой, в делах бесконечно пропадаете, даже когда вы дома, он вас не видит, а потом ещё вы на своих войнах по полгода воюете, вот и растёт сын ваш без отцовского слова. Никем не вразумлённый и никого не боящийся. Скоро он и меня уже слушать не будет.
«Так и есть: они очень разные, и молодой барон фон Рабенбург молодому графу фон Малену ни по уму, ни по воспитанию и близко не ровня».
Это немного печалит генерала. Он сурово смотрит на сына и грозит тому пальцем: имейте в виду, я за вами слежу!
Потом Волков глядит на свою жену, которая, найдя благодарную слушательницу в лице госпожи Клары, болтает неумолкаемо. Говорит всякую дурь про старый дом в Эшбахте. Про недостроенный замок. Про нерадивых слуг и весеннюю грязь на дороге. А генерал разглядывает платье своей жены, которое ей уже мало́, раздобрела она к весне. Видит на правом рукаве того платья какие-то пятна, потом он смотрит на её незатейливую причёску, простое и не очень умное лицо с миной высокомерия… И всё в ней ему не нравится. Всё в ней какое-то скудное, провинциальное, на весь её вид наложился поросший грубым кустарником Эшбахт, медвежий угол, деревня. Как и его сыновья не чета юному графу Малену, так и баронесса совсем не ровня роскошной и прекрасной Брунхильде, которая сидела тут недавно со своей изумительной причёской, вежливой улыбкой и прямой спиной. И теперь эта их разность просто бросается ему в глаза. И генерал думает с лёгкой грустью:
«Вот и поди ж ты угадай: кто из них родился в хлеву, а кто в графском замке».
Глава 17
После ужина супруги и сыновья пожелали хозяевам спокойной ночи и ушли в свои покои. Нянька и монахиня увели мальчиков в их спальню, а барон и баронесса остались в своей. Горничная помогала Элеоноре Августе раздеваться возле зеркала, Томас приносил господину таз с водой, а Гюнтер унёс его одежду, чтобы почистить или постирать.
А баронесса при этом ему говорила:
— Дорогой супруг, а отчего же вы не сказали, что сестрица ваша даёт пасхальный бал?
— Я и сам о том узнал лишь по приезду, — Волков умылся с мылом и стал обмывать шею, грудь и подмышки.
— И она мне про то ничего не писала, — продолжала баронесса. — Могла бы написать пару слов по-родственному.
В этих речах слышался укор, но вот направлен он был не по адресу. Однако оправдывать Брунхильду генерал не спешил, день выдался непростой, ему было просто лень говорить про это, но супруга его не унималась и продолжала.
— А сами-то вы на бал пойдёте, наверное? — едко интересовалась у генерала жена.
— Мне нужно там быть по делам, — нехотя ответил тот.
— А когда вы собирались писать мне, что приехали в Мален? — интересуется супруга.
— Я закончил все дела и завтра собирался устроить себе почтовый день. Вам бы я написал первой, — барон закончил с мытьём и взял у Томаса полотенце.
— Может, сестрица меня стыдится? — продолжала Элеонора Августа всё с той же своей неприятной едкостью. — Может, она меня не хотела звать на бал?
— С чего бы ей вас стыдиться? — Волков морщился, ему был неприятен весь этот разговор.
— Ну так вы видели её! Истинная графиня! — баронесса говорила это так, как будто её муж был в этом виноват. — И молодой граф тоже хорош, учтив, пригож, не чета нашим сыновьям, — женщина бросает на мужа недобрый взгляд, — они при дворе в ласке принца жили, мы, поди, для них деревенщина.
— Я бы предпочёл всю оставшуюся жизнь прожить в нашей деревне и при дворе вовсе не появляться, — говорит Волков и ложится в постель. И чтобы хоть чуть улучшить настроение жены, добавляет: — Курфюрст за дело моё в Фёренбурге даровал мне дом в Вильбурге.
— Дом⁈ — воскликнула жена и тут же кинулась на кровать к мужу. — А что за дом? Хорош?
— Хорош тем, что есть, — отвечает ей генерал. — Комнат мало, для прислуги места нет, конюшни малы… Но жить там можно. Мебель я какую-то купил. А вот посуды нет, простыней нет, перин…
— А сам-то дом каков? — женщина лезет к мужу, обнимает его аккуратно, чтобы не разбередить рану. — Сам-то дом красив?
— Ну, неплох, — отвечает ей барон, — на хорошей улице стоит.
— Ох, как то хорошо может быть. Поедемте туда, господин мой, — жена прижимается к нему, гладит по щеке, даже закидывает на него свою ножку. — Ах, как хочу я в Вильбург. Хочу дом посмотреть, всё купить для него, опять же сыновей при дворе представить. Вы же сможете взять нас во дворец, когда принц позовёт вас туда? И дворец бы мы посмотрели. Вы ведь при дворце часто бывали? На балах, на обедах.
На этом благодушие генерала и закончилось, он говорит жене весьма твёрдо:
— Принц позовёт меня ко двору, когда пожелает на новую войну отправить, а мне его войны уже до желудочных колик обрыдли, и двор Его Высочества я больше видеть не хочу. Насмотрелся уже. Можно будет съездить в Вильбург по осени, после урожая, сыновьям столицу показать, вам по лавкам походить, но ко двору ездить да на обеды к принцу набиваться у меня желания нету.
Но жена от его слов огорчилась всего на мгновение, а потом продолжает:
— Ну и хорошо, съездим по осени, а ко двору я могу и без вас съездить, авось принц примет родственницу.
Волков смотрит на неё осуждающе, но ничего не говорит, а баронесса оправдывается:
— Ну надо же сыновьям показать двор.
— Уж чего-чего, а двора им точно видеть нужды нет.
— Ах, как вы не правы, — мечтает баронесса, закатывая глаза к потолку. — Говорят, там такие балы! Такие обеды. Дамы в таких нарядах. Говорят, лучшие рыцари все там, там и турниры лучшие, и все так хорошо танцуют. Не то что в этом закопчённом Малене, где одни кузнецы да купчишки… Вот хорошо бы было, если бы герцог подтвердил вам чин генерала и дал при дворе содержание, а лучше уж дал чин маршала…
Тут уже барон не выдерживает, скидывает с себя ножку жены и говорит холодно:
— Душа моя, злите вы меня, ибо глупости вашей предела нет.
— А что? Что? — жена лезет к нему, обнимает и целует его. — Отчего вы так злитесь. Оттого, что при дворе состоять не желаете? Так и ладно, это я только помечтать хотела. А сыновьям покажем дворец, и того будет достаточно.
Она запускает крепкую ручку свою под мужнее исподнее, целует его не единожды в щёки, в губы и шепчет сладострастно:
— Не злитесь на дурость мою, не отталкивайте меня, сердце моё, я без вас с Рождества, жду вас, жду, уже истосковалась.
Вся его страсть, весь его любовный пыл перегорел в этой комнате ещё час или два назад, когда тут, присев на этой кровати, задирала юбки обворожительная графиня; он бы и сейчас хотел видеть тут её, а не жену, но жена по законам людским и божьим имела право на его внимание. И хотя то, что некрасива она, и не мила, и пахнет от неё совсем не так, как от Брунхильды, но генерал не отталкивал её. Жена, данная Богом, всё-таки. Куда от неё деться?