Решив это для себя, он вернулся от дел к светским застольным беседам и больше этими вопросами не мучался. Генерал знал, что всё узнает скоро. Когда его старинный товарищ Карл Брюнхвальд вернётся, то и расскажет, а пока обо всём этом и думать нечего.
После обеда, он вспомнил о полученном из Вильбурга письме и уединился в гостиной, и ожидая, пока подадут ему кофе, развернул письмо. Волков не ошибся, подумав, что писала его очаровательная Амалия. Вообще-то генерал полагал о ней, что она настолько же легкомысленна, как и очаровательна, но уже после первых строк, писаных её ручкой, он понял, что в ней ошибался.
«Ах, дорогой мой генерал, едва узнала я, что вы отбыли от двора, так сразу стала грустить, хоть плачь, так желаю видеть вас, а ваши глаза и ваши руки целовать, мой господин, — скорее всего, она врала, это письмо она могла писать, сидя голой в покоях у какого-то господина. Генерал знал, что то были слова вежливости или лести, к которой он был абсолютно холоден, — и всё случилось так неожиданно, и не только для меня. Сами того не ведая, вашим отъездом вы произвели в городе большие розыски. Я — персона при дворе не первая, а тут вдруг стали мне оказывать внимание, и сама госпожа „С“, ранее меня не примечавшая, вдруг ни с того ни с сего зовёт меня к себе на вечер, на женские посиделки. И там при всех дамах начинает меня про вас расспрашивать. Ах, как хорошо, что вы дали мне золота и я смогла купить себе новое платье и всякое остальное и не была средь них посмешищем, так как я всё-таки теперь ваша фаворитка. И вот…».
Тут он услыхал шаги и шуршание юбок за своей спиной и выглянул из-за спинки кресла. То была его жена. Неудивительно. Она теперь часто искала его общества. Подошла и, бросив мимолетный, но по-женски внимательный взгляд на письмо, спросила:
— Вы работаете, супруг мой?
— Как видите, дорогая, — жена появилась совсем некстати, его крайне заинтересовало то, что писала придворная дама. И теперь он ждал, пока супруга уйдёт.
— Дети опять бедокурят, — сообщила мужу баронесса после паузы.
— Ничего, скоро вернёмся домой, и всё изменится, — обещал он, — там им будет не до баловства.
— И что же вы придумали? — сразу оживилась баронесса. Она, кажется, хотела уже присесть рядом с ним.
— Дорогая моя, давайте о том поговорим после, — просит её муж, — сейчас я немного занят.
— Заняты? — она не уходит и снова смотрит на бумагу в его руке. — А письмо это у вас… от женщины?
— Это от моего… друга при дворе, — отвечает он.
— Ах вот как, тогда я подожду, пока вы освободитесь, — она вздыхает и чуть постояв ещё, нехотя уходит.
А генерал провожает её взглядом и потом снова начинает читать:
«… и вот болтали мы там о всяком, а потом госпожа „С“ и спрашивает у меня: а куда девался ваш генерал? Мол, по всему городу его сыскать не могут. А мне и самой невдомёк, я так ей и говорю, что не знаю, только купили мебель для дома, а вы и исчезли из города. На том, кажется, разговор надобно и закончить было, так нет, она спрашивает дальше, дескать, отставили ли вы для меня адрес? Я и про то ей не сказала. Но и этим дело не кончилось, на следующий день сам министр Его Высочества до меня снизошёл, нашёл меня его лакей и сказал, что барон фон Виттернауф желают меня видеть. А раньше и не замечали такую малость, как я. Так я пошла к нему, а он меня так ласково спрашивает: а генерал уехал к себе? Уж как мне всё это приятно было. Все так со мной обходительны были».
Дальше она стала писать о том, что ждёт господина генерала и что будет с ним делать, когда он приедет. Всё это искусная Амалия описала в письме так красочно, что Волков, читая их, иной раз с волнением оборачивался на двери залы — не идёт ли жена. А когда дочитал письмо, как бы ни было ему жалко, сжёг его на свече.
Но чуть остыв от обещаний развратной красотки, он задумался над смыслом написанного. А именно над тем, что при дворе очень интересовались им и были удивлены его быстрым отъездом.
«Значит, правильно я сделал, что отбыл от двора! Они кинулись меня искать и, не найдя, решили, что обойдутся без моей скромной персоны. И слава Богу!».
Но беспокойство это письмо всё равно ему принесло, и понимая, что сегодня ему до Эшбахта уже засветло не добраться, он сообщил жене и хозяевам принимавшего его дома, что завтра утром, на заре, он желает отъехать к себе.
Может, это и было глупо, но генерал хотел быть подальше от Вильбурга. И чем дальше, тем лучше, ведь герцог, как понял Волков, не собирался оставлять его в покое и готовил ему какое-то новое задание. Участие в посольстве? Если и так — нет. Нет! Сейчас даже такое почётное задание ему было немило. Поэтому генерал уже и в Малене не хотел задерживаться и думал побыстрее вернуться домой, в Эшбахт, словно там мог спрятаться от своего сеньора. А жена после этого сообщения лишь спросила:
— Уезжаем? Так скоро?
Она после бесконечно скучной деревенской жизни надеялась ещё хоть немного пожить в городе, но генерал её огорчил:
— На рассвете, душа моя. Уедем на рассвете. Так надобно.
После чего сел писать письма с извинениями за скорый отъезд.
А супруга его, огорчённая, сокрушалась и недоумевала, разговаривая с Кларой Кёршнер:
— Письмо он недавно читал, что пришло из Вильбурга, и после него сразу переменился. Ума не приложу, что в том письме было.
А перед сном барон справился, сколько его жена за последний поход по лавкам заняла у госпожи Клары себе на платья. И выяснил, что баронесса потратила восемьдесят семь талеров сверх выданного мужем. Генерал позлился про себя и выплатил родственнику долг жены.
Карет было две, но вся семья уселась в его, в более просторную. А в карете жены поехала одна нянька. Баронесса полагала, что присутствие отца как-то вразумит братьев. Но она заблуждалась.
С сыновьями и вправду нужно было что-то делать, мальчишки были несносны. Шумны, драчливы, дерзки. Причём младший ни в чём не хотел уступать старшему, хотя старший был, естественно, сильнее. Как только Карл Георг его обижал, так Хайнц Альберт начинал орать что есть силы и рыдать, требуя для обидчика наказания. И орал он, пока старшему не влетало. А когда взрослые наказывали старшего и, казалось бы, справедливость была восстановлена, Хайнц Альберт, пока родители не видят, бил исподтишка старшего брата, вцеплялся тому в волосы и беспощадно драл их. А в последний раз, уже на середине пути к Эшбахту, когда генерал стал дремать от мерной дорожной качки, он уколол Карла Георга булавкой, которую стащил у кузины своей Урсулы Вильгельмины.
На сей раз орал и заливался слезами старший брат, а так как младший тут же стал прятаться за мать, он, осознавая, что не может отлупить Хайнца Альберта, орал, видно от обиды, просто изо всех имеющихся у него сил.
Волков ругал обоих и морщился от нестерпимого крика, а баронесса, словно в укор, словно с удовольствием, высказывала супругу:
— И вот так у них всегда. С тех пор как вы отъехали на войну.
Слов и угроз отца мальчишки просто не слышали из-за своего собственного крика. Волков едва сдерживался, чтобы не надавать им оплеух. Только память о том, как тяжела у него рука, удерживала его. Но вынести этого он больше не мог и повелел кучеру остановить карету. И когда та остановилась, выбрался из неё и пошёл во вторую карету.
— Заберите хотя бы младшего! — кричала вслед мужу баронесса. — Рассадим их, так всем будет спокойнее.
Барон не стал с нею спорить, вернулся и за шиворот вытащил орущего молодого барона из кареты. Отвел сына к другой карете и почти закинул его туда, потом выгнал оттуда няньку и влез в карету сам. И, размахивая указательным пальцем у носа притихшего сына, зло выговаривал ему:
— Уж поверьте, барон, по приезду вашим бесчинствам придёт конец.
— Какой конец? — хныкал мальчишка в неприятных предчувствиях.
— Самый решительный! — обещал ему отец.
Глава 23
Деревня. После Фёренбурга, Вильбурга и Малена, улицы которых были переполнены людьми, Эшбахт выглядел всего-навсего огромной деревней. Тут едва-едва стали появляться дома, которые имели больше одного этажа. Те самые нищие крестьяне, восемь или девять домов, что жили тут, когда Волков сюда только приехал, давно уже богатели на продаже провизии, предоставлении крова на ночь и производстве пива, и все у него из крепости выкупились, а теперь ставили двух- и даже трёхэтажные дома на своих бывших огородах, чтобы пускать туда жильцов, которых день ото дня становилось в Эшбахте всё больше. Тут появились пять заведений, трактиры и постоялые дворы были делом прибыльным, так как теперь много людей: купцов, мастеровых и просто подёнщиков — искали здесь своё место. Эшбахт стал необходимой точкой, которая требовалась югу земли Ребенрее. Через него прошёл путь к Реке, главной торговой артерии, объединявшей множество земель и народов вокруг себя. После войны с Волковым горцы, ранее без радости допускавшие чужих купцов в верховья Марты, уже не чинили людям препятствий, не обирали, не облагали проход по реке налогами, и количество барж, приходивших во Фринланд и Амбары, за последние три года удвоилось. Сам барон мог жить счастливо и богато, только успевая подставлять сундуки под серебро. Ведь только за право поставить у пристаней в Амбарах склады гильдия купцов из Эвельрата два года назад заплатила ему восемь с половиной тысяч талеров, и это без права владения землёй. И таких случаев было в избытке. В общем, если бы не затея с замком, кавалер Фолькоф, владетель Эшбахта, барон фон Рабенбург, несомненно, был бы самым богатым и влиятельным сеньором на юге земли Ребенрее.
Вот дом его был совсем не похож на дворец богатого сеньора. Слуг у него стало много, одних конюхов трое, так как барон не мог удержаться и прикупал себе хороших коньков и кобылок для развода. Конюшни у него были большие, там было место для четырёх десятков лошадей. Но вот в доме места для всех людей не хватало. Волков ещё пять лет назад распорядился пристроить к дому флигель для слуг. Но всё равно места было мало. И часто в его прихожей находилось несколько молодых людей из выезда, хохотали, цеплялись к служанкам, ругались, а кто-нибудь из них ещё мог валяться на лавке у стены в гостиной. В последний год это часто делал фон Флюген, отчего был нелюбим баронессой. В общем, ему нужен был большой дом, в котором могли бы легко разместиться все его люди, все его слуги.