«Конечно, ты его к себе не пустишь, ведьма».
— А что же ты говоришь в городе о себе? — наконец интересуется хозяин Эшбахта. — Обо мне, о всём роде нашем?
— Стараюсь о том не говорить, — отвечает Агнес; конечно, она умная, — а коли начинают спрашивать, так отвечаю, что мы из городов морских и что все предки наши были шкиперами и воинами и служили Вензейскому союзу, а то, что деды наши промышляли морским воровством, так то горожане уже сами придумали.
— Вот как? То есть мы из морских воров выходим, — удивился генерал. — Так горожане думают?
— Да, такие слухи ходят, а ещё говорят, что ваш батюшка и мой в море ходили не по делу купеческому, а сгинули там по пиратству.
— Ну, уж это ты сама придумала, — произнёс барон.
А Агнес только улыбается ему в ответ.
— То слухи, дядюшка. А кто слухи те распускает, так разве дознаешься? Главное, чтобы все верили в наше воинское происхождение, а глядя на вас, разве кто усомнится? — и, закончив, она опять про своё спрашивает: — Ну так что, дядюшка, решили, даёте мне согласие на свадьбу?
Он молчит, не знает, что и сказать. Всё ещё сомневается. И Агнес решает его убедить.
— Муж мне нужен, дядюшка; без него, сами понимаете, никак, изводят меня вопросами, попы тоже донимают. А тот, что я присмотрела, он хороший, университет закончил, бакалавр, в магистрат на службу поступил.
Волков только морщится.
— Бакалавр… В магистрат поступил… — генералу на то плевать, его волнует другое. — Он про тебя узнает да в Трибунал сдаст.
«А ты меня продашь, как на дыбе повисишь малость».
Но этого он вслух, конечно, не говорит. А «племянница» только головой качает:
— Не волнуйтесь, дядюшка, он уже обо мне кое-что ведает, но никому про то не скажет, и сейчас молится, чтобы вы только добро на свадьбу дали. Он верен мне, верен, но если верность иссякнет… — девица замолкает. Но ей и говорить ничего не нужно, Волкову по её глазам всё ясно. По её холодным глазам.
Волков некоторое время думает, но нехотя соглашается с тем, что ей нужно выходить замуж. Что и так она в девках засиделась, то уже в глаза бросается. Судачат о том.
— Ладно, — наконец говорит он. — Объявляйте о помолвке, — и тут же девушка вскакивает со своего стула и кидается его обнимать. — Тихо ты, — барон отстраняет её от себя. Всё равно он думает о том, что ему нужно время во всём разобраться. Понять, что это за свадьба, что за жених. И посему он заканчивает: — Но свадьба не раньше урожая.
Агнес усаживается на свой стул; видно, что девица взволнована, её грудь вздымается, щёки покраснели, но и тут она не теряет рассудка своего.
— Ладно, дядюшка… На помолвку я вас звать не стану, но уж на свадьбу вы быть постарайтесь. На свадьбе без вас никак.
Волков вздыхает и кивает: хорошо, буду, если герцог не отправит куда-нибудь на войну.
Глава 40
А уж как радовалась Элеонора Августа, урождённая Мален, а нынче госпожа Эшбахт, баронесса Рабенбург. Так радовалась, как будто это ей замуж выходить.
— А я так и подумала… О чем же можно было вам два дня шептаться, ну конечно, о свадьбе! И что жених?
Агнес только улыбалась и краснела. Вот так поглядишь на неё и подумаешь: и вправду невеста, сама чистота, сама невинность. Но баронесса не отставала от неё:
— И что жених? Знатен?
— Нет, — продолжала улыбаться девушка. Помимо невинности и чистоты, ещё и скромность. — Звания он купеческого.
— Ну, значит, богат! — сразу решила госпожа Эшбахта.
— Не беден, — отвечала гостья. И, ещё больше краснея, добавляла: — Главное — он любит меня.
— Любит? — глаза баронессы округлились в изумлении. — Дорогая моя, да разве ж по любви женятся? Никто не женится по любви; и вам, такой красавице и деве рода известного, до́лжно жениха искать из самых благородных семей, а не из семей купеческих.
— Так и есть, — соглашалась с нею Агнес, — вот только у меня за мной земли в приданое нет, — и это был весьма болезненный укол для баронессы, ведь за нею тоже земли в приданое граф-отец не дал. — Вот и решила я выйти за купца.
И Элеонора Августа замолчала, а Волков разъяснил ситуацию:
— Та семья купеческая — не бедная. Мельницы, лавки, пекарни держат, я их знаю.
— И любит меня, — повторила Агнес с мягкой улыбкой. — И дядюшка на тот брак согласился.
Тут она снова подошла и обняла барона, обняла крепко, и на этот раз он не стал её отстранять, иначе жена бы тому удивилась. И потом, выпустив его из своих объятий, она говорит:
— Так что по осени жду вас, дядюшка и тётушка, к себе на свадьбу. Про число потом напишу. — она приседает в книксене. — А теперь разрешите откланяться.
— Откланяться? — тут с баронессой едва удара не случилось, она же собралась расспрашивать «племянницу» до самой ночи, так ей хотелось знать про жениха Агнес, и про его семью, и про их владения, и про их престиж в городе, и про то, как думают играть свадьбу, и кто будет венчать… И ещё, наверно, вопросов пятьдесят было у госпожи Эшбахта, и посему она никак не готова была отпустить свою молодую родственницу, но та со своей очаровательной улыбкой сообщила ей:
— Хочу быстрее порадовать жениха, что дядюшка союз наш одобрил, а перед тем хочу ещё заехать к тётушке Брунхильде в Мален, о том ей рассказать.
— Я тебя провожу немного, — барон тоже встал, ведь на главный его вопрос девица так и не ответила.
Ну что уж тут было делать баронессе, стала она прощаться с «племянницей». И прощалась со слезами в глазах и с благодарностью за серёжки.
Хоть он и велел фон Готту и фон Флюгену оседлать своего коня, но сам сел в карету к «племяннице», уж больно была хороша та карета, и ему хотелось поглядеть её изнутри. И изнутри она оказалась ещё шикарнее, чем выглядела снаружи. Диваны, обивка, стёкла в дверях и печь. Маленькая печурка для холодов.
— И сколько же такая стоит? — диву давался генерал. Он проводил рукою по обивке.
— Ох, дядюшка, — вздыхала «племянница», но в её вздохах слышится и гордость собою. — Уж и не спрашивайте!
Но это для него как раз и есть главный вопрос, теперь он наконец может его задать и предполагает:
— Шесть тысяч?
— Почти, — отвечает Агнес. — Четыре шестьсот.
— Монет Ланна?
— Монет Ланна, — кивает она.
Почти четыре тысячи восемьсот талеров Ребенрее, сразу прикидывает Волков. Уже много лет он не давал ей денег, ни пфеннига. И вдруг видит, что, несмотря на это, девица процветает. Карета четыре шестьсот, да четыре коня единой масти, все отличные, по сотне каждый — это если ещё повезёт дёшево найти, — да платья, да украшения, да слуг шесть человек, и ещё одна карета, подарки опять же вовсе не дешёвые… Нет, определённо, она неплохо живёт, его загадочная «племянница».
— Наверное, в Ланне все думают, что это я тебе деньги даю? — снова гадает барон.
— Ну а где ещё взять столько серебра одинокой деве? — спокойно отвечает Агнес. — Большинство считает вас богатеем. Говорят, что вы хоть и в долгах, но замок достроили почти. Говорят, что боги войны и удачи вечно с вами.
«Боги войны и удачи…».
Он смотрит на неё искоса и ничего не говорит, ни о чем не спрашивает, да ему и не нужно, Агнес сама всё знает.
— Волнуетесь, откуда деньги у меня?
— А что, не надо?
— Не надо, — отвечает Агнес.
— Так ты скажи, откуда у тебя всё, я и не буду волноваться.
— Не волнуйтесь, дядюшка, то деньги от продажи зелий. Они у меня хорошо идут, так хорошо, что вперёд на всё лето раскуплены. Уже и задаток за них дали.
— Зелья? — Волков этого и боялся. Она же не аптекарь и не врач, чтобы торговать зельями; любой, кто про это узнает, может на неё донести. — Какими зельями ты торгуешь? Уж не теми ли, что привлекают мужчин к женщинам?
— А… нет, — беззаботно говорит ему Агнес. — Я уж те делаю редко, иной раз думаю, что и забываю, как их делать.
— А какие же ты делаешь? — он ещё больше стал волноваться.
«Яды? Привороты? Зелья для выкидышей, что готовят все ведьмы? Как та старая тварь из Рютте?».
И она сразу заметила его насторожённость и засмеялась:
— Дядюшка, не волнуйтесь, то зелья удивительные и редкие, и покупатели тех зелий редкие, — она положила свою руку на его руку, чтобы успокоить его. — Мои зелья покупают богатые старики и старухи, чтобы забыть про старость.
— Забыть про старость? — барон хотел пояснений.
— Да, — продолжает «племянница», — я торгую молодостью, из зелий, ничего выгоднее нет. Один флакон даёт избавление от многих старческих болезней и придаёт силы. На ночь выпивает старый человек моё зелье, засыпает, а просыпается уже от голода и жажды. И всё… Старики чувствуют еду по-новому, как в молодости, у них появляется любовная прыть, а у старух — любовные желания, они крепко спят, им всем нравится напиваться вином, их тянет к молодым красавцам и красавицам, они даже танцуют… В общем, всё, как в молодости…
— И что же, — всё ещё не верит Волков, — купил, значит, такой флакон у тебя, и любой старик снова молод?
— Дней на тридцать, — отвечает Агнес, — или на сорок, но не больше. А потом к ним опять приходит старость, болезни, бессилие. Ну, ежели, конечно, не помирают до конца действия зелья.
— Ах вот как, то зелье не вечно?
— Нет, — Агнес смеётся и качает головой, — стала бы я делать его вечным. То мне ни к чему. Нет, пусть покупают, поживут малость, а потом ещё за новым флаконом приходят.
И тут, конечно, у генерала возник ещё один, может быть, даже главный вопрос:
— И сколько же ты берёшь за один такой флакон?
— Пять лет назад, когда лишь создала эликсир, так брала пятьдесят талеров… Но он так хорошо стал продаваться, что решила брать по сто уже через год, потом просила десять золотых, а с лета того года уже беру по пятнадцать.
— Пятнадцать золотых⁈ — барон едва сдерживается, чтобы произнести это без лишних, не присущих ему эмоций, не воскликнуть это. Его так и подмывает спросить, сколько же «племянница» продаёт таких зелий в год. Но он не решается.